Атомный век - Михаил Белозёров

— Ладно… — сказал сам себе Берзалов, а оказалось, что вслух. — Пойду прогуляюсь. Капитан, выскочим на минуту. И ты тоже не отставай! — приказал он Буру.

Бура он взял с одной единственной целью — использовать его провидческие способности в реальном деле и разобраться, что такое «другое время». Если это то, о чём он подумал, то они, действительно, никогда не догонят Гаврилова, прежде чем он достигнет Харькова и остановится. Получается, что греки были правы, придумав парадокс Ахиллеса и черепахи. Допустим, думал Берзалов, мы движемся быстрее Гаврилова в два раза, что невозможно, потому что он тоже спешит, но допустим, и находимся от него на расстоянии перехода в два дня. Допустим, мы пробежим это расстояние в два раза быстрее, но ведь и Гаврилов не стоит на месте, он убежит от нас ещё на полдня вперёд, и так до бесконечности, то бишь до самого Харькова. Прав Бур, получается, что время у Гаврилова другое. Континуум в нём другой. Была, правда, одна тонкость, которая смущала Берзалова: похоже, Бур воспринимал всё происходящее через призму религии, а это, разумеется, только запутывало ситуацию.

— Выскочим, — легко согласился Русаков и полез вслед за Берзаловым в боковую дверцу, задевая своим огромным пулемётом за ребра жесткости.

Дверца была низкая и узкая, чтобы изящно выскочить наружу, надо было обладать изрядной ловкостью. Но худой Русаков справился с этой задачей легко и сказал, когда они уже приблизились к колоннаде:

— Не находишь, что странно пахнет? Где‑то я уже это видел…

Бур со старушечьим кряхтением выпал из бронетранспортёра и принялся собирать амуницию, которая по обыкновению с грохотом вывалилась у него из подсумка на асфальт.

— Я тоже, — нервно ответил Берзалов, с беспокойством оглядываясь на Бура, и колкая тьма вокзала ему страшно не понравилась. Хотя светало по — весеннему рано, луна — череп всё ещё давала достаточно света, чтобы тени казались чёрными — чёрными провалами в бездну.

Где‑то и когда‑то он тоже будто бы видел этот город, но вспомнить никак не мог.

— Вот там… — уверенно сказал Русаков, — автостанция.

Берзалов спорить не стал, какая, в принципе, разница, главное, Гаврилова найти или его следы. Да и опасности, судя по всему, никакой. Разве что смущало отсутствие людей. А может, это и хорошо, потому что только люди и могут быть опасными.

— А ты почему с нами? — спросил он у Кеца, который с любопытством тоже глядел по сторонам. — Тебе кто разрешил? Вернись в машину и доложись Архипову, что ты на месте! — приказал он.

За время передвижения группы бойцы подобрали Кецу армейскую одежду, соответствующую росту и делу, которым Кец наравне со всеми занимался в глубокой разведке. Где это всё раздобыли, для Берзалова осталось большущей тайной. Только Архипов, который покровительствовал Кецу, ходил гоголем, нос задрав. Разумеется, Кец сидел при экипаже и ни на какие задания его не брали. Это был самый категоричный и самый жёсткий приказ старшего лейтенанта Берзалова. Все понимали, что за его нарушение простым взысканием не отделаешься и даже не отсидишься на губе. Со старшим летехой шутки плохи, если что, он мог в горячке и в нокаут отправить одним движением руки. Поэтому Кеца и Сэра берегли, как зеницу ока. Пылинки, можно сказать, с них сдували, а кормили, как на убой. Особенно был доволен Сэр, который за свою недолгую собачью жизнь редко ел досыта, всё какую‑нибудь дрянь, которую найдёшь на дороге, а здесь ему давали и тушенку, и сгущенное молоко, и конечно же, все те продукты, которые прихватили с фермы Ёрховых. Ели их целые сутки и до сих пор не съели. Так что после злополучных шпикачек Сэру перепадали не только одни огрызки. Всё тот же сердобольный Архипов на последней стоянке сварганил для Сэра самый настоящий мясной суп, который Сэр долго охранял, как ему казалось, от посягательств экипажа: во — первых, потому что супа было много и Сэр сразу весь его сожрать не смог, а во — вторых, было так вкусно, что с тех пор он заобожал Архипова и ходил за ним хвостиком, чем вызывал праведную ревность Кеца. Так развлекался экипаж первого бронетранспортёра.

— Лейтенант, тебе не кажется, что мы не там ищем? — спросил Русаков, косясь на воинство: Кеца, Сэра и Бура, которые в свою очередь испуганно косились на вокзал и не смели шага ступить в сторону, потому что им было страшно.

В понимании капитана Русакова таскать мальчишку да ещё и с собакой в глубокой разведке было безответственно и глупо. Куда лейтенант смотрит, о чём думает? Один раз он даже высказался в том смысле, что слышал о таких пацанах, что бродят они, мол, бесцельно по пустошам, странные и непонятные, и, вообще, сплошные загадки. Но Берзалов отнёс это высказывание на то обстоятельство, что, как говорится, на войне детям делать нечего, и тотчас забыл слова капитана, других забот хватало.

— А ведь пацан — засланный казачок… — сказал однажды Русаков.

Берзалов тогда отрезал ему:

— Не вздумай сказать при экипаже, убьют.

— Даже так?.. — удивился Русаков.

— Даже так, — подтвердил Берзалов, а сам подумал, что, если тебе об одном и том же говорят два человека, значит, в этом что‑то есть. Но что? — ломал он себе голову. Мальчишка как мальчишка. Живой, непосредственный. Мне его жалко, потому что он напоминает мне самого себя. Нравится он мне. Вернёмся, определю его в школу, а там посмотрим, воевать ему, действительно, рано.

— В общем, мне кажется, мы не там ищем, — повторил Русаков.

— А где?.. Где искать? — с раздражением спросил Берзалов, потому что в любом случае надо было с чего‑то начинать, где‑то же Гаврилов оставил очередное послание, не мог он миновать это место, никак не мог.

— А мне кажется, вон там! — весело пропищал Кец и показал в темноту за деревья, где на железнодорожных путях пылились и гнили под солнцем десяток — другой электричек и обычных пассажирских составов.

Капитана аж перекривило, да и Бур промычал что‑то в том смысле, что искать надо не здесь, а по его разумению вот там, и показал пальцем на вокзал, на его чёрные провалы между колоннами. А ещё Берзалова удивляло то обстоятельство, что хоть Кец и был всеобщим любимцем, Бур как будто бы его сторонился, чурался и вообще поглядывал с большим недоверием. Проявлялись ли в этом его провидческие способности или нет, трудно было сказать. Лично у меня Кец не вызывает никаких отрицательных эмоций, думал Берзалов, а интуиция у меня главный советчик. Может быть, я потому ещё и жив, что прислушиваюсь к ней ну и, разумеется, к Спасу. На этот раз Спас поведал: «Молодец». «Иди ты…» — ответил Берзалов. И разговор прекратился.

— Ну смотри, ты командир, тебе виднее, — с непонятным смыслом произнёс Русаков, больше не обращая внимания на Кеца.

Берзалов едва не взорвался: «Вашу — у-у Машу — у-у!..», однако сдержался и сказал:

— Ищем недавний костёр и консервные банки. В общем, должен быть знак! Все поняли?

— Все… — Русаков, который за последние сутки растерял всё — даже свой командный голос, от которого пчёлы на лету мёд роняли, показался Берзалову в этот момент самым несчастным человеком на земле.

Трудно ему будет, решил Берзалов и вспомнил свою Варю. Он подумал, что вертолётчики народ ненадёжный в плане семьи, что в каждом аэропорту у них по женщине, а то и по две. Значит, Русаков не изведал семейного счастья и, стало быть, вполне закономерно привязался к Зинаиде Ёрховой. Понять его можно, но не обязательно — время сейчас другое, не до женского пола.

— Роман, — подёргал Кец за рукав Берзалова, — Сэр почему‑то на площадь тянет.

— Пойдём на площадь, — согласился Берзалов, — только его не отпускай, — кивнул он на остроухого Сэра.

— Не отпущу, — заверил Кец, — он у меня послушный.

Сэр оглянулся на них, и в его агатовых глазах зажёгся азартный огонёк. Берзалов вопросительно посмотрел на Бура, но тот промолчал, хотя по его лицу можно было понять: не туда они топают, ох, не туда, но я сам не знаю, куда нужно. Хорошо, решил Берзалов, вначале обследуем площадь, а потом — вокзал. И они, светя себе в тёмных местах фонариками, направились на площадь, под сень деревьев, и даже обстоятельно обыскали её по периметру, где вдоль тротуара застыли десяток — другой троллейбусов и автобусов, распахнутых, раскуроченных, с изрезанными сидениями, с вырванными панелями управления. Варвары, однако, думал каждый. Цивилизации на них нет или генерала Турбаевского.

Больше здесь ничего интересного не было. Одна пыль и грязь, возникшая, казалось бы сама по себе в неимоверно большом количестве: какие‑то тряпки, старые кульки, пластиковые бутылки и выгоревшие на солнце обрывки газет. Русаков крякнул раз — другой от досады, шуруя палкой по кустам и сказал:

— Нет здесь никаких знаков. Пусто! Даже костром не пахнет.

Дико воняло, правда, кошками, но это была иная тема. И Сэр, которого Кец держал на поводке, упорно тянул дальше, по другую сторону вокзала. Берзалову всё это стало уже надоедать, он всё чаще поглядывал на вокзал и думал, что Бур прав, что Гаврилов не такой человек, чтобы делать привал абы где, хотя вокзал он физически миновать не мог — дорога‑то одна. Однако Сэр упрямо стремился на противоположную сторону, и все поддались его напору, решив, что уж с его‑то собачьим обонянием они не пропадут. Последние десять метров они летели за Сэром, сломя головы. И на тебе: казалось, они вот — вот обнаружат стоянку Гаврилова, однако вместо этого Сэр протащил их через площадь, через все перроны, железнодорожные пути и с диким хрипом, похожим на вопли, вырвался‑таки из рук Кеца и пропал в ближайших кустах. Вслед за этим раздался кошачий вопль, радостный лай Сэра, который таким образом возвещал, что загнал извечного своего врага на дерева и призывает разведчиков прийти и всласть поохотиться.