Семейные портреты - Тамара Михайловна Афанасьева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не будем углубляться в разбор поведения взрослых. Вдумаемся в то, что сказал ребенок. Это «все равно» не есть ли награда за труды, страдания, любовь и прощение всех грядущих грехов? Пусть потом, в тяжкое для детей и родителей время «великого противостояния», в переломном возрасте, сын забудет это «все равно» и будет он матери каждое лыко в строку вставлять, она-то этой минуты не забудет. Пока жива!
Как молитву, как заклятие твердит Анна Каренина сыну Сереже: верь отцу, я виновата. И слышит в ответ: нет, ты самая лучшая, самая хорошая. Толстой, христианин, по-язычески называет любовь к матери любовью к богу. Такой недосягаемо прекрасной, всезнающей, всемилостивейшей, всеправой представляется она своему дитяте. Когда вдумаешься в это, восторг и ужас заполняет сердце! Есть ли что-либо равное этому счастью внушить к себе такое чувство?
Мать врастает в своего ребенка, проникает в его поры. И связь эта не рвется с годами разлуки. Иначе отчего бы и по сию пору, через 35 лет после окончания войны, раздаются по радио призывы потерявшихся в ее коловороте детей: где ты, мама, отзовись!
И ведь нельзя сказать, что здесь звучит «голос крови». Известно, что матери не всегда замечают подмену детей, а уж приемные дети узнают про неродную маму только из уст взрослых. Что же тогда так вяжет нас? Наверное, прожитые на одном дыхании ранние долгие годы младенчества. Короткое по календарю детство, как говорят мудрецы, самое насыщенное по впечатлениям жизни. Мы порой беспамятно пересекаем «пустыню отрочества», проскакиваем шумный карнавал юности, а детство остается тем временем, когда мы жадно, вкусно, неотрывно пьем живую воду бытия. И никогда не забываем ту, что утоляла эту жажду, — мать.
Для меня долгое время загадкой было отношение одного молодого человека к своей матери, что только позволяла себя почитать и ублажать, ничего не давая взамен. Несправедливость нежнейшего внимания сына к эгоистичной женщине, признаюсь, раздражала. Потом поняла: у него естественное желание защитить имя матери, даже если она того не заслуживает, далека от желаемого образца. Хотя… особое почтение к той, что не дает себе труда исполнить свой природный долг, согласитесь, не умножает в мире справедливости, не упрочивает наши представления о том, какой должна быть настоящая мать. Скорее, напротив, расшатывает их. Оказывается, нет надобности быть доброй, самоотверженной, трудолюбивой, чтобы заслужить почет у потомства, достаточно только произвести его на свет. В таком случае может возникнуть взгляд на материнство как на своеобразную «ренту». Какое-то время помучился и всю жизнь потом «стриги купоны»!
А с другой стороны, если воздавать матери любовь только «по заслугам», то какая же это будет любовь? Мы ведь не только от матери требуем бескорыстия по отношению к детям, но и от детей по отношению к матери. Вот еще дилемма, решение которой у автора вызывает серьезные затруднения. С одной стороны, человечество во многом обязано сохранению этих святых чувств — любви, самоотверженности, бескорыстия — в отношениях между матерью и ребенком, а с другой, эти же качества создают своеобразный «порочный круг», что мешает нравственному прогрессу шагать в ногу с техническим: взаимное прощение грехов и ошибок, согласитесь, препятствует их скорейшему искоренению. Кто скажет, как разорвать этот круг, не порвав святые связи?
Как видите, каждое утверждение в этом разговоре влечет за собой сомнение, каждое «да» вызывает свое «но». Так и с призывом к матери: стремиться к совершенству.
Если вдуматься, то в чистом, абсолютном виде идеал материнства могут воплотить лишь те женщины, что лишены каких бы то ни было интересов, кроме тех, что касаются их потомства. Это бесплотные, от мира сего отключенные кормилицы, няньки, воспитательницы, сиделки. Не уверена, что такой идеал может вызвать восхищение. Более того, не убеждена, что точное его копирование вообще осуществимо. Трудно подготовить ребенка к жизни в мире, будучи отгороженной от этого мира. Трудно научить любви к другим людям, будучи отстраненной от чужих бед и тревог. Трудно быть беспристрастной судьей своим детям, не зная всех сложностей реального бытия за стенами собственного дома.
Таким образом, первое противоречие, возникающее в идеальном образе матери, как раз и заключается в том, что для лучшего исполнения своей задачи женщине нельзя целиком сосредоточиваться только на этой миссии. Хорошая мать не может быть человеком, замкнутым только на своих детях! Ее душа должна быть открыта болям и радостям людей близких и далеких; должна быть неравнодушна к несправедливости, творящейся в мире, даже если ее собственные дети вполне благополучны.
Тут, естественно, на память приходят дорогие и знакомые образы. Прежде всего матери Владимира Ильича Ленина, Марии Александровны Ульяновой. Как и любая другая добрая мать, она растила детей для радости и счастья. Но она твердо знала и детей учила: немыслимо строить собственное счастье на несчастье других, нельзя быть радостным среди обездоленных. Очевидно, для тех, кто воспитан на таких высоких нравственных принципах, только один путь в жизни — борьба за общее счастье. Борьба, которая — мать видела — причиняет детям много горя, отнимает у них силы, здоровье, свободу и даже саму жизнь. Мать все знала, но не только не остановила, не отговорила детей, но всячески поддерживала, помогала им.
Значит, второе противоречие заключается в том, что мать должна бы учить детей прежде всего самосохранению, умению выжить и лучшим образом приспособиться к существующим условиям бытия. А в реальности мы преклоняемся перед матерями, которые учат детей не щадить себя во имя чужого благополучия.
Третье противоречие мне видится в распределении ролей между матерью и детьми. В идеале мать — ведущая, наставница, руководительница их жизни. А дети — ведомые, исполнители ее воли и наказов всегда и во всем. В реальности же мы ценим ту мать, что, не теряя ни любви, ни авторитета у своих детей, становится их помощницей, принимает их правду и веру, даже если они отличаются от ее устоявшихся воззрений и привычек. В литературе такой пример являет
