Евпраксия - Павел Загребельный

Из всех людей, оставленных в Киеве, для нее двое истинно живые: Журило и воевода Кирпа. Не знала, разбирается ли Кирпа в письме, потому вынужденно ограничивалась одним Журилой в минуты, когда было особенно тяжко на душе, когда ни читать, ни смотреть в окно, ни спать не могла и, не зная, куда деваться, писала Журиле письма. Не настоящие письма, не пергаментные хартии с печатями императрицы германской на красном воске, двусторонними печатями, с так называемой контрасигиляцией(*). То были письма, ни разу не отправленные, вроде бы и не писанные. И в самом деле не писанные, отправлять было нечего. Письма в уме. Короткие и странные, понятные только им двоим, а иногда - одной Евпраксии.

"Весна кончается, и плачут птахи. А может, я то плачу?"

"Когда утопает колокол, утопает и эхо от него".

"Зачем летает воронье над башней?"

"Однолист - слыхал ты про такое растение? А еще есть одолень. И есть приворотное колдовское зелье, называемое anacampserum. Рассказывают, что один супруг задумал убить супругу свою и повел ее в лес, а она, идучи рядом с ним, сорвала этого зелья и держит себе в руке, и вот он потерял свое злое намерение. Так было и во второй, и в третий раз".

"Солнце высушило майские дожди".

"Как посылали богу весть о своей жизни, так муж снарядил сокола-винозора и тот сразу долетел. А женщина послала сову. Но сова-медлюха пустится в путь ночью, а ночь и прошла, уже день. Сова - хлоп на землю и спит себе. Под вечер схватывается, летит, летит ночь, а начнет светать - опять одолевает ее сон. Так весточка и до сих пор не долетела".

"Сверчок отсчитывает время, и я со страхом думаю о седых волосах".

"Помнишь, как вместе смотрели на снег? И в этом году он, наверное, снова упал на Киев".

"Я грущу в глухую осень".

"Когда-то мы с тобой были в Софии на княжьих хорах и что-то нацарапали на стене. Что мы там писали? Прочитай, Журило!"

ЛЕТОПИСЬ. ДВЕ ПАРАЛЛЕЛИ

Как раз, когда Евпраксия впервые почувствовала себя тяжелой, в Бургундии, в замке рыцаря Тесцелиана Фонтень, жена рыцаря Алета почувствовала то же самое, но, как напишет впоследствии об этом монах Вильгельм, "ей приснилось предзнаменование будущего, а именно: что она заключает в утробе своей белую собачку с рыжеватой спинкой, и собачка лает". Напуганная сном, Алета обратилась к своему духовнику, но тот успокоил ее, к случаю припомнив малопонятные слова Давида, обращенные к богу и говорящие о неграмотных, но неуступчивых пророках божьих: "Чтобы полоскал ты ноги свои в крови врагов своих, а языком псов твоих тоже была часть крови сей". Духовник сказал женщине: "Не бойся: это хорошее предзнаменование, ты будешь матерью знаменитой собаки, что станет стражем дома господнего и примется громко лаять на врагов веры. То будет прославленный проповедник и, яко добрый пес, целительными свойствами языка своего вылечит многие болезни души у многих".

Сын Евпраксии, зачатый в муках, умер: слишком был слаб, едва родился, тут же и ушел из мира.

Рыцарская жена в Бургундии произвела своего сына на свет в тот самый день, что и германская императрица, и рыцарский сын выжил, хотя и никчемный по природе своей. Назвали его Бернардом. Имя избрали ему такое, видимо, потому, что многие ныне имена святых уже стали именами-покровителями разных ремесел и занятий. Бернард ничему не покровительствовал, а вот Георгий (Юрий) был покровителем рыцарей, воинов, Иоанн и Августин - теологов, Козьма и Дамьян - лекарей, Екатерина философов, ораторов и поэтов, Лука - художников, Цецилия - музыкантов, Фруменций и Гидон - купцов, Григорий - студентов, Варвара - зодчих, Юлиан - влюбленных. От эпидемии оберегали святые Антоний, Рох, Себастьян, Адриан и Христофор, от падучей - Валентин, от лихорадки - Петронелла, от боли зубной - Аполлония, от камней в почках - Либерий.

Имя Бернарда было, как видно, "свободно", поэтому мать, веря пророческому толкованию сна, своему квелому младенцу и дала это имя. От Бернарда не было никакой пользы в жизни, он и к людям примкнул, ни к чему не способным, - к монахам. Стал монахом-цистерцианцем в Цито, возле Дижона, и сразу же привлек внимание удивляющей мизерностью почти усохшего тела, так что следовало бы считать сего монаха либо живым трупом, либо святым. Прожив год в келье, он и не заметил, был ли там потолок. Побывав в том или ином монастырском помещении, никогда не мог потом сказать: одно там окно, два, три иль совсем нет окон. Вильгельм пишет о Бернарде так: "Умертвив в себе какую бы то ни было любознательность, он ниоткуда не получал впечатлений". И еще такое сообщает: "Желудок его был настолько испорчен, что он немедленно извергал ртом еще непереваренную пищу. А ежели случайно кое-что успевало перевариваться и силой природы выходило обычным путем, то при слабости нижних частей тела и это происходило о невероятными страданиями".

С чего бы, кажется, столько внимания уделять столь несовершенному созданию? Но зачастую именно такие отклонения от здоровой природной нормы ценятся некоторыми людьми. Аббат монастыря Сито Стефан, как и духовник рыцарской жены Алеты, узрел в нездоровом Бернарде нечто почти святое и послал его во главе части братии, чтоб основать монастырь в Клерво, в Полынной долине реки Об, издавна известной как пристанище преступников. И вот никому не известный Бернард стал Бернардом Клервосским. Это был тот самый Бернард Клервосский, который поднял всю Европу на второй крестовый поход, он собственноручно нашивал кресты на одеянья рыцарей, порвав для этого собственную одежду, он добыл славу исцелителя от недугов и несчастий; толпы людей, веря в святость Бернарда, целовали его ноги, молили о даровании жизни и покоя. А он, у кого не было ни жизни человеческой, ни покоя, метался по всем землям, разъяренный, ошалелый, гнал тысячи на смерть, на страдания, на преступления. И никто не назвал его преступником - назвали святым.

Двое неудачно рожденных в один и тот же день, в один и тот же год. Один умер сразу, другой... лучше бы умер этот другой, чем наделал людям столько бед.

Между ними не было никакого соприкосновения, никакой связи, просто совпадение во времени - больше ничего...

Вторая параллель касается двух женщин, разных по возрасту, но во многом одинаковых: в положении, богатстве, образованности, влиятельности. Но сразу же следует заметить, что одинаковость эта сугубо поверхностная, потому что каждая из двух женщин по-своему распорядилась преимуществами своего положения, и в результате - одна забыта, будто и не было ее на свете, и лишь в древних хрониках можно найти скупые строки о ее страданиях, а другая прочно заняла место в истории.

Первая - Евпраксия. Другая - графиня Матильда Тосканская. Собственно, Матильда, женщина предусмотрительная, не полагалась на случайную добросовестность историков, а держала у себя в замке Каносса склонного к сочинению латинских стихов монаха Доницо, который - под зорким присмотром графини - неторопливо и с надлежащей почтительностью сочинял поэму "Жизнь Матильды" (Vita Mathildis); сотня с лишним пергаментных листов по двадцать две строки на каждом, дорогие по краскам миниатюры - золото, киноварь, лазурь, зеленая, коричневая, черная, стиль библейски запутанный, направленность эпически-панегирическая. Творение Доницо (рукопись хранится в Ватиканской библиотеке) издано в 1724 году в Милане, вошло в пятый том произведений старинных итальянских писателей, и теперь экземпляр этого тома можно найти в крупных государственных публичных библиотеках в отделе, который называется "мораторий", то есть - отдел редкостных книг, мертвых для современников, нужных иногда разве что чудакам, подобным автору этого романа.

Но речь наша, конечно, не о Доницо, а о Матильде.

Родилась она в 1046 году, на двадцать пять лет раньше Евпраксии. Прадедом Матильды был граф Реджио, Модени и Мантун. Дед получил в собственность еще Феррару и Брешию, женившись на маркграфине северной итальянской марки. Отец, Бонифаций, объединил марку с Тосканой и герцогством Сполето, благодаря чему стал одним из крупнейших князей Италии. В 1030 году он женился на Беатрисе, дочери Фридриха с берегов Лорана, впервые нарушил традицию дома Каносса быть лояльным императору священной Римской империи германской нации и начал бунтовать против Генриха III. В 1052 году его тайно убили. За следующие три года, тоже тайно, были умерщвлены его старшая дочь Беатриче и сын Фредерик. Матильда стала собственницей огромного наследия. Генрих III бросил Матильду с матерью в германскую тюрьму, но как раз в тот год умер, и двух знатных дам вскоре выпустили из заключения. С тех самых пор и навеки стала Матильда враждебной ко всем германским императорам. Поэтому дом Каносса сразу взял сторону папы Григория-Гильдебранда в борьбе за инвеституру(*).

Матильда вышла замуж за барона Годфри, но брак этот выглядел весьма странно: Годфри сидел в своих ломбардских имениях, не испытывая никакого желания переправляться через реку По, графиня же Тосканская принимала в Каноссе папу Гильдебранда, и вся Европа гудела слухами об их таинственных ночных встречах. Невысокий папа и маленькая чернявая графиня. Папа требовал неукоснительного соблюдения целибата(*) для всех священников своей церкви и - открыто пребывал в окруженном тройными стенами замке с женщиной. Она же вскоре стала вдовой, так как барон Годфри незаметно умер где-то в своих владениях, тем самым еще и еще преумножив богатства Матильды.