Оплот добродетели - Екатерина Лесина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ей тоже пятнадцать.
У нее светлые волосы и грудь такая, что взгляд отвести невозможно. И не только Кахраю. На эту грудь смотрят все, кто еще не утратил интереса к жизни. И Ника это знает. Ника гордится ею почти так же, как отцом-инженером, которому обещают повышение. Ника скоро улетит, пока не знает куда, но главное, что далеко. И близость расставания заставляет Кахрая терять разум.
У Ники губы пахли маминой малиновой помадой.
А волосы – духами, потому что в косметичке мамы нашлось место не только помаде. И целовалась она с притворной страстью, чтобы после отстраниться и проныть:
– Ну ты что… что папа скажет…
И потом сама бросалась ему на шею.
В их доме, таком удивительно непохожем на дома остальных – и этот факт тоже был предметом гордости, – Кахрай терялся. Он чувствовал, насколько недостоин, но у Ники имелось свое мнение…
– Так хорошо, – сказала Лотта, закрыв глаза. – Даже не хочется возвращаться туда… вот думаю, может, и вправду умереть? Они получат корпорацию, а я – спокойную жизнь. Перееду куда-нибудь, буду писать книги и… не знаю, еще что-нибудь делать. Или не делать.
С Никой он провел всего-то одну ночь, и удивился тому, что этой ночью вела именно она, и восхитился ее смелостью, только потом, спустя годы, поняв, что был не первым гостем в том доме. И возможно, зря сломал Грегу руки, что вполне себе возможно, что Грег говорил правду…
– Но если они влезут в совет, то все испортят. А корпорация – это не только деньги, это еще и люди. И бабушка говорила, что перед ними мы в первую очередь несем ответственность…
Ника не написала, хотя обещала.
И страницу свою снесла, верно чтобы создать новую в новом мире. Но Кахраю это показалось почти предательством. Дураком он был.
И наивным.
И снимок их общий хранил долго, до первого ранения, кажется. Или даже до второго? А потом как-то вдруг вырос и понял, что ничего-то у них с Никой общего не было и быть не могло. Кто она? А кто он? И вот то-то же…
– Поцелуй меня, что ли? – сказала Лотта, отстраняясь.
Кахраю показалось, что он ослышался.
– Зачем? – осторожно поинтересовался он.
– Не знаю. Может, ситуация располагает? – она не смеялась, а изучала его, как будто видела впервые. – А может… я никогда раньше не целовалась и хочу понять, как оно? Кузина говорила, что приятно, но теперь, сам понимаешь, верить ей сложно. С другой стороны, опять же, вот захочу я, допустим, любовника нанять…
Кахрай закашлялся.
– Нужно будет делать выбор, потому что рекомендации – это одно, а личные качества – другое. Всегда при найме персонала следует проводить тест. И вот как я пойму, кто прошел этот тест, а кто нет?
И ведь главное, она серьезно это.
Совершенно серьезно.
Как ее такую не поцеловать? Ситуация и вправду располагает. А что до любовника… в конце концов, Кахрай и сам подумывал работу сменить. Когда-нибудь.
Правда, рекомендаций у него нет.
Целующуюся парочку Данияр заметил издали. И испытал острое чувство зависти. Нет, не к самому факту, у него, в конце концов, тоже было с кем целоваться, просто…
Море.
Ночь.
Мерцающее покрывало на водах. Низкая луна какого-то насыщенного розового цвета, будто вытесанная из огромного куска сердолика. Ветерок.
Мужчина и женщина.
Просто мужчина и обыкновенная женщина, которым нет нужды думать о всяких глупостях вроде одобрения Совета или о том, что скажут в гареме, узнав, что гарема больше нет…
Данияр честно отвернулся.
И отступил.
– Гуляете, – осведомился кто-то за спиной, заставив обернуться. – Погода хорошая. А кухня весьма специфическая, хотя всяко лучше того дерьма, которым нас на лайнере потчевали.
Женщина была смутно знакома.
Как же ее зовут…
– Труди, – она протянула широкую мужскую ладонь и пожала Данияру руку. – Вряд ли вы меня запомнили.
Не молодая.
Не старая.
Не слишком красивая, но не сказать чтобы уродливая. Она напомнила Данияру старуху Айши, что жила при отцовском гареме, в который перешла по наследству. Сказывали, что некогда старуха была юна и прекрасна, но в это верилось слабо. Ее лицо, будто застывшее во времени, неподвластное морщинам, было неподвижно. Данияр прекрасно помнил и полуприкрытые глаза, и эту манеру смотреть на собеседника снисходительно, и страх, который появлялся в душе, стоило взгляду задержаться чуть дольше.
Старуху боялись.
И одару, и совсем юные наложницы, еще не удостоившиеся чести разделить ложе с господином, и евнухи, и стража… и кажется, отец. Он называл ее ведьмой, а она его – глупым мальчишкой. И сейчас Данияр понял, что связывало их куда больше, чем отданное ей право распоряжаться сундуками.
Мгновение, и сходство исчезло.
Айша никогда не надела бы столь нелепых ярких тряпок. И уж точно ее лицо было лишено и толики той подвижности, которою обладало лицо незнакомки.
– Данияр.
– Знаю, – она оскалилась, и белесые зубы влажновато блеснули. – И как тебе здесь? Хороший мирок, тихий, спокойный… что может в нем произойти?
– Что?
Разговор Данияру не нравился.
И женщина тоже.
Не столько сама она, сколько ее манера, взгляд этот, снисходительный и насмешливый одновременно.
– Вот и я не знаю… население двадцать пять миллионов… с одной стороны, ничтожно мало, с другой – достаточно. Пять крупных плавучих городов и столица, выстроенная в горах.
Она повернулась к морю и оперлась на парапет. Склонилась над морем.
– Регулярное сообщение с Иррахом, еще один полуаграрный мир, как и с Вярстом. А это уже торговля. Торговые связи старые, прочные… это я из справочника вытащила.
– Зачем?
– Не знаю, – женщина пожала плечами, и узкие лямки желтого ее комбинезона почти съехали, но были вовремя остановлены. – Интересно. А вам не интересно узнавать о местах, в которых вы бываете?
– Пожалуй. Прежде мне не случалось путешествовать.
– Упущение.
Она больше не смотрела на Данияра, и почему-то это казалось оскорбительным.
– Миров множество. Разные. Даже те, которые кажутся одинаковыми на первый взгляд, все одно разные. Люди их изменили, переделали под себя, но суть… суть часто остается нетронутой. А вот люди, они как раз везде одинаковы, как бы ни выглядели. Может, потому иные расы и не спешат устанавливать с нами более тесные отношения?
– Я как-то… не думал о таком.
Наверное, стоило извиниться и уйти. Сказаться больным. Или занятым. Или вовсе ничего не объяснять. В конце концов, он и не должен. Но Данияр остался.
И тоже повернулся к морю.
Оперся.
Он
