О сколько счастья, сколько муки… (Погадай на дальнюю дорогу, Сердце дикарки) - Анастасия Туманова

– Все бы тебе шутить, чертушка. Ну, пошли, что ль?

– Пошли не то... – Семен оглянулся с порога, снова посмотрел на Спирьку, на Кузьмича, на проснувшуюся и тупо трясущую головой старую нищенку. – Ладно уж... схожу гляну, что это за город Нерчинск. Вязать-то будешь, Иваныч?

– Обойдешься... Трогай помаленьку.

Паровоз вышел первым, городовой – за ним. Дверь захлопнулась. Спирька и Кузьмич ошалело смотрели друг на друга. Слышно было, как за окном Паровоз затянул: «Гулял, гулял мальчонка, гулял я в городах...» Вскоре стихла и песня.

– Ну и дела! – Крякнув, Кузьмич вышел из-за стойки собрать со столов стаканы и чайники. – Вот тебе и фартовый... Вот тебе и пуля не берет.

– Пуля его правда не возьмет, – убежденно сказал Спирька, вставая и перебираясь за стол, где только что сидел Паровоз. – Вот душу положу, если Семен Перфильич при первом же случае не подорвет. Месяца не пройдет, опять в Москву прихряет и на Хитровке утвердится. Не для таковских каторга заведена.

– Ну, дай боже... Чай будешь?

– Можно. Да не тащи чайник-то, стакан налей.

Кузьмич уже выносил из-за стойки дымящийся стакан для Спирьки, когда дверь трактира с пронзительным визгом распахнулась и внутрь, растрепанная, запыхавшаяся, влетела Маргитка. Увидев приподнявшегося навстречу Спирьку, она хрипло спросила:

– Где?..

– Здрасти, откровение небесное... Ты бы еще к зиме схватилась! – возмущенно фыркнул мальчишка. – Тебе же человеческим языком было прописано: с полудня до четвертого часу. А сичас скольки? Дура цыганская! Из-за тебя Семен Перфильич погоревши! Забрали сокола твоего тока что!

– Куда забрали? – прошептала она.

– К генерал-губернатору на кофей! – съехидничал Спирька. – Куда нашего брата забирают, не знашь, что ли? А они тебя, промежду прочим, до последнего мига ожидамши тутова! Какого черта лысого... – Он осекся, потому что Маргитка как подкошенная рухнула на табуретку, уронила голову на руки и взвыла так, что из-за стойки испуганно выскочил Кузьмич.

– Девонька, ты что ж это? Да не сокрушайся ты так за ним, чертом... Что ж ты, как по мертвому-то, хосподи?

– Да совсем и недолго они в отсутствии будут! – вторил ему Спирька, азартно брызгая Маргитке в лицо остывшим чаем. – Ты что, Паровоза не знаешь? Скоро возвернется к тебе, родимый!

– Скоро – это когда? – давясь рыданиями, спросила Маргитка.

– Да, думаю, в осенях уж получим в лучшем виде...

– В осенях?! – Маргитка хрипло рассмеялась сквозь слезы, отбросила с лица волосы, встала. Не переставая смеяться, сдавленно выговорила:

– Нет, чяворо... Мне до осени ждать недосуг.

Шатаясь, как пьяная, она пошла к двери.

Спирька, глядя ей вслед, озадаченно пробормотал:

– Ну, дела... Ума решилась. Эй! Машка! Постой! Подожди, я хоть извозчика тебе словлю!

Маргитка, не останавливаясь, покачала головой и вышла из трактира под дождь. На столе остался лежать ее скомканный платок. Схватив его, Спирька понесся следом за цыганкой на улицу, но у трактира уже никого не было.

До Живодерки Маргитка добиралась пешком. От растерянности и горя ей даже в голову не пришло взять извозчика. Путь был неблизкий, дождь то прекращался, то припускал с новой силой, и вскоре Маргитка оказалась мокра до нитки. Впрочем, она не замечала этого – как не замечала пройденных улиц, бегущих по лицу слез, удивленных взглядов прохожих. Очутившись в Грузинах, она даже не сразу поняла, что уже вернулась домой. На Живодерке не было ни души. С трудом передвигая ноги из-за отяжелевшей, прилипшей к ним юбки, Маргитка подошла к Большому дому, взялась за кольцо калитки. И вскрикнула от неожиданности, когда на ее руку вдруг опустилась чья-то ладонь.

– Ты?.. – пробормотала она, оборачиваясь и глядя на такого же мокрого, как она, Гришку. – Тебе чего?

– Я шел за тобой. – Парень взял Маргитку за плечи, повернул к себе, сжал в ладонях ее холодную руку. – Ты промокла... Извини, я все видел.

– Что – все? – равнодушно спросила она, глядя на вздувающиеся в луже под калиткой серые пузыри.

– Ну, тебя... в трактире. Я от самой Живодерки шел за тобой, ты какая-то странная сегодня. Это из-за Паровоза, да? Ты его любила? Ты с ним уехать хотела? Ты... была с ним?

Гришка покраснел, задавая последний вопрос, но Маргитка не заметила этого.

– Да, – так же безразлично, не глядя на Гришку, сказала она. – Я с ним спала.

– Как же тебе теперь... – Гришка наморщил лоб, глубоко вздохнул и вдруг выпалил: – Слушай, едем со мной!

Маргитка вздрогнула, словно только сейчас сообразив, кто стоит перед ней. Подняв глаза, улыбнулась:

– Ехать? С тобой? Куда?

– Куда хочешь! Не подумай, мне все равно, что ты с кем-то там была. Мы с тобой к цыганам уйдем, где никто тебя не знает. Ты ко мне привыкнешь, и хорошо станем жить, правда! Я... я тебя всегда любить буду!

Маргитка молчала. Гришка напряженно ждал ответа. Она высвободила свои пальцы из его руки; приблизившись вплотную, пристально вгляделась в лицо парня. Вздохнув, спросила:

– Ну, зачем ты на него ни капли не похож? Почему, а? Все – она, и глаза, и брови...

– Кто – она? – ничего не поняв, переспросил Гришка. – Ты слышишь меня? Поедешь? Если хочешь, прямо сейчас...

Маргитка отвернулась от него. Снова странно улыбнулась и покачала головой:

– Да нет... не поеду. На что ты мне, птенчик такой? Вон кого уговаривай... – Она махнула рукой на дом. Гришка взглянул через ее плечо и увидел стоящую на крыльце Анютку. Та зевала, встряхивала в руках плюшевую кофту, но в сторону Гришки и Маргитки косилась исправно.

– Да с ума вы, что ли, посходили?! – взвился Гришка. – И ты туда же! Даром она мне не нужна, ясно вам всем?

– А ты мне даром не нужен. – Маргитка обошла парня, открыла калитку. Гришка все-таки догнал девушку, взял за плечо. Маргитка остановилась. Мягко сняла Гришкину руку, слегка сжала ее. Устало сказала:

– Не мучайся. Ничего не выйдет. Я такую гадость ему устроить не могу.

– Да кому – ему?! – завопил Гришка, но Маргитка уже шла, не оглядываясь и не обходя луж, к крыльцу. Мимо Анютки она прошагала, словно не заметив ее, потянула на себя дверь и исчезла в темных сенях.

Ближе к вечеру, когда дождь поутих и сквозь тучи пробились красные лучи заходящего солнца, по Большому дому пронеслась радостная весть: Настиной дочери лучше. Шатающийся после бессонной ночи Яшка спустился в нижнюю залу и сообщил, что Дашка перестала «молоть ерунду», жар ее утих, и девочка спокойно заснула. Выпалив это на одном дыхании, Яшка повалился навзничь на диван, зевнул и успел напоследок выговорить заплетающимся языком:

– Илья Григорьич, тебя тетя Настя звала.

– Меня? Сейчас? – опешил Илья.

Но переспрашивал он напрасно: Яшка уже спал, уткнувшись лицом в диванную подушку. Илье оставалось только подняться и выйти. В сенях он собрался было перекреститься, но, вспомнив, сколько всего наговорил богу за эти дни, опустил руку и медленно пошел по скрипучим ступенькам наверх.

В маленькой комнате было темно. Занавешенное окно светилось тусклым квадратом, закатный свет полоской тянулся по потолку. Настя сидела возле постели спящей Дашки вполоборота к окну. Войдя, Илья тихо прикрыл за собой дверь, сел на пол у порога. Некоторое время они молчали. Илья сидел с закрытыми глазами, слушая, как шуршат за стеной мыши. Настя, глядя в окно, гладила ладонью бархат подушки у себя на коленях.

– Когда едете, Илья? – спросила она, не оборачиваясь.

– Едем?..

– В Сибирь.

– Настя... – начал было он. И осекся, остановленный ее усталым жестом.

– Я ведь знала, Илья. Чувствовала. Еще давно, летом. Только мне и в голову прийти не могло, с кем... Хотя несложно было и догадаться в тот момент, когда ты ее за Гришку брать отказывался. Слушай, я теперь даже спрашивать боюсь про совесть твою! Маргитка же родилась при тебе, она дочери твоей всего на год старше! Девочка совсем, глупая... Неужели потаскух на Москве тебе мало? А про то, что Митро тебя от смерти спасал, ты забыл? Что он родня нам?

Илья тяжело молчал. Что ей ответишь теперь? Не рассказывать же, как шла кругом голова от запаха молодого тела, как прятал лицо в ворохе теплых волос, какие шептал слова...

– Ладно, что об этом... – Настя коснулась пальцами лба, словно стряхивая что-то, и вымученно улыбнулась. – Первый раз, что ли? Ты и молодым-то не все ночи дома ночевал, а я тогда все-таки лучше была, моложе.

– Да я же... Настя!

– Молчи ты, ради бога! – со вздохом сказала она, снова отворачиваясь к окну. – Мне ведь никакой радости нету с тобой спорить. Если подумать, тебя и винить не в чем. Что делать, раз такой уродился. Я еще замужем за тобой не была, а уже знала, какой ты кобель. Значит, сама и виновата. Думать надо было, с кем связывалась.