Издранное, или Книга для тех, кто не любит читать - Алексей Слаповский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Семья свернула к базару.
— Вот эту! — закричал ребенок (не виртуальный, а уже имеющийся, готовый), указывая на самую пушистую и большую елку.
Продавец назвал цену.
Женщина охнула, мужчина сохранял спокойствие и, зная правила рыночной экономики и торговли, сказал:
— Сбавишь — возьмем.
Торговец начал клясться, что сбавить никак не может, сам брал за такую цену и окажется в убытке, если сбавит, везде дороже, а у него самый дешевый товар — и т. п. Мужчина сделал вид, что хочет отойти. Торговец сделал вид, что испугался.
— Хорошо, сбавлю сотню, — печально сказал он.
И мужчина полез за бумажником.
Пока он лезет, не могу удержаться и не рассказать поучительную историю, случившуюся с одним моим знакомым (на самом деле со мной, но неудобно в этом признаваться; и вообще, не люблю говорить о личном). Этот мой знакомый был в стране Марокко и, прогуливаясь по городу Агадиру, выбрел на торговую улицу. И увидел в первой же палатке марокканскую национальную рубашку без ворота, с вышивкой. Не то чтобы ему (то есть мне) очень ее захотелось, но — память о стране… Он (то есть я) спросил цену. Марокканец ответил: «Двести». Неважно чего: рублей, долларов, евро, главное — двести. Мой знакомый, человек умный и уже бывавший на восточных базарах, понял, что на самом деле рубашка стоит максимум восемьдесят. Или даже семьдесят. Если бы ему очень была нужна рубашка, он бы эту цену и назвал. Но ему было интересней понаблюдать за реакцией торговца, когда он его ошарашит своей ценой. Пусть торговец закричит, заплюется и не продаст рубашку — она ведь ему (то есть мне) была, повторяю, не очень нужна. И мой знакомый сказал: «Тридцать». Марокканец что-то возмущенно ответил на своем родном языке — горячо, потом на французском — бегло, потом на английском — хуже, потом на русском — совсем плохо. «Никак нелза! — сказал он. — Миним сто восесят. Харош цена!»
«Тридцать!» — упирался я (ладно, чего уж скрываться).
«Нет, нет, нет!»
«Ну, извини! Пойду дальше».
«Стой! Пусть мне плох, ладно! Сто писят!»
«Нет. Извини».
«Ваш цена?»
«Тридцать пять максимум!»
«Нет, нет, нет! Сто сорок, своя цена, меньше нет нигде!»
И т. п.
Мы торговались не меньше часа.
В результате он, помрачнев, погрустнев и даже как-то усохнув и постарев от горя, словно увидел призраки своих обездоленных и голодных детей (даже жалко его стало) согласился на шестьдесят. Почти вчетверо дешевле!
Я изучал политэкономию и не допускал мысли, что он продал мне рубашку по себестоимости. На пятерку дороже или пусть на десятку. Добавочная стоимость, накладные и транспортные расходы, святое дело. Но рассчитывал-то на триста процентов бакшиша! Шиш ему, а не бакшиш!
Я предвкушал, как буду хвалиться перед друзьями своим знанием Востока и умением не поддаться марокканскому хитроумию, и шел дальше. Свернул в следующую палатку. Вернее, в магазин. Тот редкий для Марокко магазин, где цены на товарах обозначены. Увидел «свою» рубашку. Точно такую же. За тридцать.
И понял, что…
Да вы поняли, что я понял.
…Но вернемся из знойного Марокко в зимнюю Москву, что, кстати, бывает приятно, если там снежно и умеренно-морозно, а именно так и было в этот вечер.
Мужчина уже доставал деньги, и тут перед ним возник Емельянов. И сказал:
— Извините, я не хочу вас отговаривать, но я посмотрел на вашего ребенка и подумал, что, может быть, вы не знаете…
И рассказал о том, что вычитал из газеты.
Торговец хотел вмешаться, но мужчина, человек, видимо, не последний в этой жизни, властно сказал ему:
— Погоди!
Судя по реакции, его не впечатлили ни массовые порубки, ни браконьерство. Травмы от игрушек тоже — возможно, игрушки он купил небьющиеся и не горящие. Но сообщение об эфирных парах произвело впечатление. А на женщину — еще больше.
— Я тоже об этом слышала! — заявила она.
Обычно так говорит каждая женщина, едва узнав что-то новое. И вовсе не потому, что хочет выглядеть умнее. Просто женщины, в отличие от мужчин, быстрее усваивают информацию, я это давно заметил. Они усваивают ее так быстро, что она им тут же кажется уже давно усвоенной — будто они и сами это знали, просто забыли.
Их малыш понял, к чему идет дело, и заблажил:
— Хочу елку! Хочу елку! Хочу елку!
— Пожалейте ребенка, сделайте для ему радость! — подхватил торговец.
Но на этот раз его мудрое знание психологии не сработало. Мужчина и женщина принадлежали к той правильной породе родителей, которые детей балуют, но в меру, а если уж что-то решат не позволить ребенку, то их не прошибешь никакими криками.
Они строго посмотрели на сына, готовясь решительно пресечь его капризы. А Емельянов сказал, утешая:
— Не плачь, мальчик! Мама и папа купят тебе елку. Искусственную. Вон в том супермаркете, кстати, продаются, сам видел. И безвредно, и красиво. Это же ведь визуальный символ, то есть ощущения для глаз — одинаковые! Важен сам праздник, а не его материальные атрибуты! — обращался Емельянов уже не к мальчику, а к родителям.
Женщина, услышав столько сразу умных слов, посмотрела на Емельянова уважительно, а мужчина глянул хоть и с подозрением (как всякий муж, в присутствии которого посторонний мужчина слишком уж вежливо говорит с его женой), но и не без задумчивости. Главное же: малыш затих. Он повернул свои мокрые большие глаза в сторону огромных витрин супермаркета, вспомнил, наверно, сколько там игрушек и прикинул, что сейчас он в виде компенсации за моральный ущерб может вместе с искусственной елкой выпросить что-нибудь для себя ценное.
— Пойдемте туда, правда, — сказал он смирным голосом.
Истина, изглаголенная устами собственного младенца, оказалась решающей для осчастливленных его рассудительностью родителей. Они взяли мальчика за руки и дружно пошли в супермаркет.
— Ты! Иди отсюда! — грубо крикнул торговец Емельянову.
— С какой стати? — спросил Емельянов. — Это мой город, моя улица. Где хочу, там и стою.
— Стой в другой место! А тут торговля!
— Это, между прочим, еще вопрос, законная ли! — огорошил его Емельянов. — Где у вас сертификат качества? Где санитарная книжка? Где разрешение на уличную продажу товара?
— Что?! — разозлился торговец. — Ты кто такой вообще?
— Я гражданин! — четко, но без пафоса произнес Емельянов. И чувствовал себя в этот момент действительно гражданином.
— Ты, гражданин, — все более грубел торговец, — вали отсюда, понял, да? Это мой торговый территорий!
Он указал на колышки и веревочки, которыми, в самом деле, был окружен импровизированный елочный базар.
— Хорошо, — покладисто сказал Емельянов, вышел за колышки, встал у входа и продолжил агитацию. Он рассказывал людям о нанесенном ущербе, об эфирных парах, о пожароопасности и возможных травмах детей.
Врать не будем, не все прислушались к нему. Кому-то наплевать было на ущерб («не мне нанесли!»), кто-то, посмеиваясь, говорил, что после городских выхлопов не страшны никакие пары, кто-то экзистенциально замечал, что вся жизнь взрывоопасна, а кто-то ничуть не беспокоился за судьбу детей, не имея их или имея выросших. Елки покупали. Но мало. Многие, послушав Емельянова, впадали в сомнения, а у русского человека от сомнения до отрицательного решения — один миг. И они уходили.
Елочный базар был почти пуст и людей, видевших это, даже не надо было отговаривать от покупки, они сами проходили мимо. Они, помнящие советскую действительность, навсегда затвердили в сердце своем, что, если товара много, а его не покупают, то:
а) или товар дрянь;
б) или слишком дорого стоит;
в) или он никому не нужен.
Иначе была бы толпа.
Мы привыкли верить чужому мнению. Движению массы. Моде. И т. п. Если в жаркий июльский полдень сгрузить на тротуар машину елок, поставить мужика в тулупе и малахае, подговорить или нанять людей, изображающих давящуюся очередь, уверяю вас, через минуту очередь вырастет вдвое, через две минуты организуют запись, через три начнется мордобой, через четыре приедет милиция — правда, тут же и уедет, взяв несколько елок в качестве натуроплаты за беспокойство, а через пять минут ни одной елки не останется. Те же, кто купили, только возле дома спросят себя, зачем они это сделали.
Торговец ругался, торговец замахивался на Емельянова рукой, а потом елкой и даже палкой, не скрывая своих намерений. Емельянов уклонялся, отходил, но возвращался. Тогда торговец, поразмыслив, сказал:
— Иди сюда, один вещь скажу.
— Я и тут слышу.
— Секретный вещь.
— А никого нет, ваши секреты слушать! — сказал Емельянов чистую правду, потому что и в самом деле никого не было.
— Бери лучший елка за пол цена, хочешь?
— Ты думаешь, я ради этого стараюсь?
— А ради чего?
— Ради принципа!
