Воспоминания - Екатерина Андреева-Бальмонт

Тогда мать уже бесповоротно решила ликвидировать отцовское дело. Рассмотрев разные предложения, поступившие за это время со стороны некоторых московских коммерсантов, предлагавших свои капиталы, чтобы войти в компанию и торговать под фирмой «А. В. Андреев», и англичан, собравшихся купить наш магазин, чтобы сделать его одним из отделений их торгового дома «Мюр и Мерилиз», мать отвергла все их.

Но и на ликвидацию нужны были большие деньги. Мать хотела главным образом расплатиться с Боткиным, чтобы навсегда избавиться от него. Но откуда было взять деньги? Вынуть сразу 200 тысяч из королевского дела было рискованно: можно было пошатнуть дело, дело, на доходы с которого мы все жили.

Вот тогда мать с головой ушла в эти дела. Мы, младшие дети, совершенно не понимали ее страданий, ее озабоченности, ее постоянного повторения слов: «надо сохранить честное имя отца», «главное, чтобы не пострадало честное имя отца». Она повторяла эту мысль на все лады, и мы так прислушались к ней, что она не производила на нас никакого впечатления, вызывала лишь досадливую скуку.

Постепенная ликвидация магазина продолжалась несколько лет. Мать пригласила к себе в помощники одного пожилого коммерсанта-сибиряка, Егора Ивановича Носкова, сведущего и добросовестного человека. Носков проводил день в магазине, а вечером ежедневно являлся к нам в дом с докладами и отчетами. Он часами совещался с матерью, сидя в кабинете отца. Иногда на этих совещаниях присутствовал известный присяжный поверенный Адамов. (Это он, между прочим, сказал в тот год одному нашему общему знакомому: «Наталья Михайловна Андреева — женщина совсем необычайного ума, ей бы министром быть».)

После этих совещаний мать выходила из кабинета взволнованная, красная, но, как всегда, сдержанная, молча пила с нами чай и уходила рано к себе. Когда мы заходили к ней в спальню прощаться, она часто говорила, устремив взгляд своих потухших глаз на большой портрет отца, висевший на стене перед ней: «Как горько думать, что все труды отца привели к такому концу, что никто из сыновей не может продолжить дело всей его жизни». Правда, в то время брат Алеша ушел со второго курса университета и вызвался помогать матери в ее делах. Он искренне хотел облегчить ее задачу, но у него не было того, что нужно было, — ни собственных соображений, ни инициативы, ни своей воли. Он слепо подчинялся матери и исполнял ее распоряжения. Но этого было мало.

Васю мать сама отстранила, так как он ей только мешал и осложнял работу по ликвидации магазина. Вася был обижен, он тоже искренне хотел помочь матери, и, кроме того, он воображал, что она — женщина — одна без него не справится. Он жаловался сестрам на деспотизм матери и даже меня посвящал в свои столкновения с ней. Я его утешала, уверяя, что ему лучше будет жить со своими книгами, не принимая участия в торговых делах. Но он утверждал, что обижен непониманием матери и что из-за ее деспотического характера никакая совместная работа с ней невозможна. При этом он часто плакал и чувствовал себя несчастным. Я сочувствовала ему: мать не признавала его, как и меня, это именно то, что мучило меня с ранних лет, но я бы не стала навязывать свою помощь, а просто отошла бы в сторону. Не признаешь нас, своих детей, — так будь одна.

Вася горевал недолго. Когда магазин был ликвидирован, дом, в котором он помещался, продан и дела наши поправились, мать выделила Васю. Он купил себе под Москвой небольшую усадьбу за 16 тысяч и зажил там по своему вкусу.

Итак, многолетними трудами матери магазин наш был постепенно ликвидирован. Васина школа еще раньше распущена. Долги Боткину и другим по частям выплачены. Дом на углу Тверской, в котором помещались магазин и гостиница «Дрезден», был продан (некоему Немчинову). Не пострадал и торговый дом Королева, и вообще вся ликвидация произошла без особого ущерба для всех.

Наша семья стала жить, конечно, много скромнее прежнего, «по своим средствам», — «стояла в рамках», как выражалась мать. Мать стала спокойнее и веселее, что очень заметно отражалось на всех нас, детях. Но деятельность она продолжала развивать такую же неутомимую. Она следила за делами «амбара» и непрестанно изыскивала средства для повышения наших доходов, цель ее была обеспечить нас всех и дать за нами, младшими дочерьми, такое же приданое, какое получили старшие сестры, то есть по 100 тысяч каждая. И это было не так-то легко сделать.

Доходные квартиры

Еще во время ликвидации магазина мать задумала снести во дворе нашего дома все ненужные теперь постройки, раньше, при жизни отца, служившие фабрикой, складом товаров для магазина, и построить на их месте доходные дома с квартирами. И она это осуществила.

Снесли и лишнее здание конюшен и сараев, сократили число их до четырех стойл. Построили двухэтажный дом с четырьмя квартирами, выходящими в переулок, и еще два небольших, изящных особняка. Строил эти дома помощник архитектора Каминского Максим Карлович Гепнер, один из кавалеров старших сестер, оставшийся на всю жизнь другом нашего дома. Он же отделывал эти дома внутри по последним заграничным усовершенствованиям. Квартиры небольшие, изящные, с лепными потолками, прекрасными паркетами, три-четыре комнаты и со всевозможными удобствами: с чердаком, погребом, с комнатками для кухарки и для лакея, что тогда было большим новшеством. В старых квартирах кухарка спала обыкновенно в кухне, для лакея не было специального места, он спал где-нибудь в углу передней на сундуке или в коридоре на полу.

Несмотря на очень высокую для того времени цену (в год 1500 и 3000 рублей), квартиры были немедленно сняты, и квартиранты жили в них бессменно десятки лет: парижский портной Жорж, генерал Кондратьев, профессор Павлинов… Жильцы в квартиры пускались с большим разбором. Съемщики подписывали контракт сначала на год — условия, выработанные матерью. Одним из пунктов этих условий было то, что квартиранты обязывались соблюдать порядок и тишину как в доме, так и во дворе. За этим следил наш управляющий Петр Иванович. Белье для просушки не позволялось вывешивать на дворе, ни одной тряпочки. «На это есть чердак», — говорила мать. Если оставляли около кухни снаружи ведро с помоями хоть на несколько минут, Петр Иванович требовал, чтобы его тотчас же унесли на помойку. Помойка у нас на дворе была усовершенствованная, с герметически закрывающейся крышкой. Если привозили дрова или сено, за возами дворники немедленно подметали и уносили на лопатах лошадиный навоз. Ни одной бумажки, ни одной щепки не валялось на всем большом дворе, вылизанном, как паркетный пол.

Мать, возвращаясь от ранней обедни, часто заходила в коровник, конюшню, поварскую, заглядывала во все углы двора, но редко находила какой-нибудь беспорядок. «У них глаз наметанный, хозяйский — ничего не упустит, все заметит…» — говорил о матери старший дворник.