Дом на краю ночи - Уильям Хоуп Ходжсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом девушка, которую звали Мэри Мэдисон (она приходилась племянницей вдове капитана; этим и объяснялось ее присутствие на борту), предложила провести меня по кораблю, на что я с радостью согласился, однако прежде я осмотрел обломок бизани и его крепление, которое оказалось весьма оригинальным и надежным; обратил я внимание и на то, как убрана часть надстройки вокруг верхушки мачты, чтобы канат свободно проходил к блоку, не оказывая давления на саму надстройку.
Когда я закончил осмотр, Мэри повела меня на главную палубу; там на меня большое впечатление произвели как размеры конструкции, воздвигнутой над палубой для защиты от тварей, так и мастерство, с каким она была выстроена: перекрещивающиеся опоры каркаса придавали всему сооружению весьма большую прочность. Непонятно мне было только, откуда на корабле взялось столько дерева для столь внушительной постройки, но Мэри объяснила, что матросы разобрали на твиндеке все переборки, какими можно было пожертвовать; кроме того, удалось использовать и доски, служившие в качестве подстилки под груз.
В конце концов мы спустились на камбуз, где я снова увидел крепкую коренастую женщину, исполнявшую на судне обязанности кока; здесь же находились и двое очень милых детей — мальчик на вид лет пяти и девочка, которая только недавно выучилась ходить. Обратившись к госпоже Мэдисон, я спросил, не являются ли малыши ее двоюродными братом и сестрой, но уже в следующую секунду сообразил, что это невозможно, так как капитан, насколько мне было известно, погиб семь лет назад. Мое недоумение разрешила женщина-кок; сильно покраснев, она сказала, что это ее дети. Признаться, я был удивлен этим ответом, но потом решил, что она, вероятно, путешествовала на судне вместе с мужем; оказалось, однако, что я ошибался, поскольку женщина добавила, что, полагая себя навсегда отрезанной от мира, вступила в некое подобие брака с корабельным плотником, которого полюбила и от которого прижила двух малюток. Должно быть, мое лицо отразило какие-то чувства, принятые ею за неодобрение, так как, еще сильнее смутившись, женщина-кок объяснила, что браком их сочетал второй помощник, принявший на себя обязанности капитана после того, как тот погиб вместе со старшим помощником. Я поспешил заверить добрую женщину, что прекрасно понимаю ее чувства, и она, немного успокоившись, поведала, что отправилась в плавание со своей хозяйкой, женой капитана, дабы ухаживать за Мэри, которая тогда была еще совсем ребенком, поскольку была искренне привязана к обеим. На этом женщина-кок завершила свой нехитрый рассказ, добавив в заключение, что, как она надеется, не совершила никакого греха, вступив в брак, ибо ее намерения были самыми добрыми. Я поспешил заверить добрую женщину, что и самый строгий моралист вряд ли отыщет повод в чем-то ее упрекнуть и что сам я не только не осуждаю ее, но, напротив, восхищаюсь проявленным ею мужеством. При этих моих словах женщина-кок отложила поварешку и шагнула ко мне, с самым решительным видом вытирая о фартук свои огромные руки, но я поспешил уклониться от ее объятий: мне не хотелось, чтобы госпожа Мэдисон сделалась свидетельницей подобной картины. Увидев это, добрая женщина от души расхохоталась и благословила меня со всей сердечностью, на какую была способна, и против этого я нисколько не возражал.
Потом мы с капитанской племянницей покинули камбуз и отправились дальше. Обойдя весь корабль, мы вернулись на ют и обнаружили, что матросы снова вращают шпиль, выбирая слабину; увидев это, я обрадовался еще больше, ведь это доказывало, что корабль продолжает двигаться даже быстрее, чем раньше. На этом госпожа Мэдисон оставила меня, так как ей нужно было позаботиться о тетке; когда она ушла, меня обступили матросы — всем хотелось услышать хоть какие-нибудь новости о большом мире, от которого они оставались отрезаны столь долго; в течение последующего часа я только и делал, что отвечал на их жадные вопросы. Потом второй помощник позвал нас к шпилю, поскольку канат снова провис; некоторое время мы вместе вращали барабан, после чего я продолжил свой рассказ, ибо за семь лет, что судно находилось в плену водорослевого континента, в мире произошло немало интересных и важных событий. Закончив, я в свою очередь заговорил о том, о чем не осмелился спросить у госпожи Мэдисон, и матросы откровенно поведали мне о страхе и тоске, которые рождал в них один вид бескрайнего плавучего континента, об одиночестве и ужасе, охватывавших их души при мысли о том, что всем им суждено окончить свои дни в этом проклятом Богом краю, так и не увидев ни родного дома, ни своих близких.
К этому моменту возбуждение, явившееся следствием удачного завершения опасной переправы и встречи с обитателями корабля, начало проходить, и я почувствовал сильный голод, ведь на судно я отправился до того, как мы успели пообедать, ступив же на палубу, был слишком увлечен тем, что мне удалось узнать, и совершенно позабыл о хлебе насущном. (Моряки, очевидно, пообедали до моего появления, так как я не видел, чтобы кто-то из них ел; таким образом, ничто не напоминало мне о необходимости подкрепить силы пищей.) Но теперь громкое урчание в пустом животе напомнило мне о голоде, и я спросил, нельзя ли мне чем-нибудь перекусить. Один из матросов тотчас отправился на камбуз, чтобы сообщить женщине-коку о том, что я пропустил дневную трапезу; при этом известии добрая женщина пришла в большое волнение и захлопотала у плиты; вскоре она приготовила несколько отличных блюд, которые самолично принесла в салон. Накрыв на стол, она позвала меня, а уж я не заставил себя ждать.
Я почти насытился, когда позади меня раздались легчайшие шаги и шорох; обернувшись, я встретился взглядом с Мэри Мэдисон, которая наблюдала за мной с видом озорным и лукавым. Я поспешно вскочил, но она велела мне сесть и, опустившись на стул напротив, принялась так очаровательно меня поддразнивать, что я не только не обиделся, но, напротив, старался подыграть ей, как только мог. Потом я снова принялся расспрашивать Мэри о жизни на корабле и между прочим узнал,
