Канал имени Москвы - Аноним

— Да. Но тебе нельзя сюда по другой причине.

Она помолчала. Затем быстро произнесла:

— Хардов, ты не можешь продолжать меня игнорировать.

— Отчего же?

— Я прошу не так уж многого.

— Вот как?

— Хардов, я не так глупа и прекрасно понимаю, что ты и Тихон никогда не простите меня. И понимаю, что прошлого не исправить.

— Здесь с тобой вынужден согласиться.

— Хардов. — Она сделала шаг к нему и, наткнувшись на его взгляд, остановилась. — Я знаю о твоём возвращении.

И о твоём возрасте.

Замолчала. Взгляд Хардова из неприветливого сделался холодным. Затем гид усмехнулся:

— Видишь как, пришла с просьбой, а не можешь обойтись без шантажа.

— Вовсе нет. Я совсем не об этом. Я знаю уже давно, и никогда… Хардов, пожалуйста.

Гид молча глядел на неё, пытаясь определить, что за спектакль она на сей раз устроила. Её глаза цвета пасмурного неба могли бы быть красивыми, если бы не были насквозь лживы. Она заговорила тише, но с горячим напором:

— Я ведь тоже любила её, не ты один. Я ведь была совсем ребёнком, когда она мне рассказала…

— Любопытно ты поступаешь с тем, что любишь. — Хардов взглянул на неё без дружелюбия, но и без угрозы.

— Я знаю, что заслуживаю какой угодно ругани, порицания, знаю… Но прошу тебя, пожалуйста, дай мне шанс.

Я должна знать. Ведь это касается и меня. Хардов, когда она рассказала мне… А потом она умерла.

— Да, она умерла, — бесцветно произнёс Хардов.

— Думаешь, ты один страдал? — Она низко и нехорошо усмехнулась. — Думаешь, только ты?! Она была моим единственным другом. А потом я осталась совсем одна… Ребёнком, одиннадцатилетней девчонкой… И вместе с ней умерла часть моего сердца. А вы все…

— Я должен тебя пожалеть?

— Говори что хочешь, я заслужила. — Она кивнула, по-детски покусывая губу. — Ругай… Но дай мне шанс. Пожалуйста. Так нельзя — это и моё тоже. Прошу, хотя бы ради её памяти.

— Уходи.

Она кивнула.

— Уйду. Обещаю. Понимаю, что тебе плевать на моё слово, но всё же… скажу кое-что. Я сейчас уйду и обещаю, клянусь впредь больше никогда не препятствовать тебе… Не говори мне ничего — всё про себя знаю! Но только дай мне шанс. Хотя бы самый крохотный, какой сочтёшь возможным. Мне этого достанет.

Она стояла и молча смотрела на него. И краска прилила к её лицу. В холодных глазах действительно застыла только просьба, мольба, словно она, надменная и дерзкая, была готова на любые унижения. Только… слишком поздно. Ничего из того, что она хотела бы вернуть, уже вернуть не удастся. Даже если эта влага в её глазах настоящая, а не очередной спектакль, слишком поздно.

— Другом, говоришь, — выдавил Хардов. — Тогда тебе не кажется, что твоя просьба несколько… аморальна?

Она замялась и… проглотила обиду.

— У меня достаточно сил, Хардов, чтобы выдержать всё что угодно. Ты можешь гнать меня, как собаку. Давай, если тебе от этого станет легче. Можешь вытереть об меня ноги, но, пожалуйста, прошу тебя — крохотный шанс. — Она подняла левую руку, чуть разводя указательный и большой пальцы, и почти беззвучно, одними губами произнесла: — Прошу.

Затем повернулась, чтобы уйти, и уже сделала несколько шагов, но Хардов вдруг окликнул её:

— Раз-Два-Сникерс, а зачем мне это?

Она обернулась, то ли непонимающе, то ли неверяще уставилась на него. По её щеке действительно текла слеза. Затем внимательно вгляделась в его лицо и кивнула:

— Потому что не тебе одному бывает больно.

Хардов смотрел на неё, ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Мне очень жаль, что так вышло. — Она горько развела руками. — Но это единственное, в чём ты можешь на меня положиться. Может, когда-нибудь окажется, что это не так уж и мало.

— Не хотелось бы дожить до того, чтоб пришлось полагаться на тебя, — сказал Хардов.

— Не зарекайся! — Она как-то неуловимо выпрямилась и больше уже не была похожа на побитую собаку. — Хардов, всё это бессмысленно… Я ведь не прошу у тебя твоего, я прошу своего. И всё равно… обязательно… Я ведь была совсем ребёнком, и она успела рассказать мне так мало.

— Её нет, — сказал Хардов. — Она умерла. Я не знаю, что она тебе сказала. Но её нет. Её давно сожрали черви. Зря ты пришла.

Она дёрнулась, как от пощёчины, а гид так до сих пор не знал, играет ли она. Затем она произнесла:

— Да, Лии нет. Лия умерла. И я тоскую по ней. Но даже ты не в состоянии у меня этого отнять. Прости. Как и того, что она открыла мне.

Она снова развела руками, но на сей раз острого привкуса горечи в этом жесте не было — только сожаление и понимание того, что разговор окончен. Всё же она позволила себе лёгкий прощальный кивок, прежде чем развернуться и направиться прочь.

Хардов смотрел ей вслед.

— Всё начать с чистого листа не удастся, Раз-Два-Сникерс, — надтреснуто произнёс он. — Всё потом возвращается.

Она приостановилась. Но оборачиваться не стала.

— Смотря как далеко уйти, — сказала она. И вышла из зала для гидов.

4

— Хардов! — позвал капитан Кальян. — Лодка на канале. Со стороны Дмитрова.

— Я знаю. — Он кивнул. И улыбнулся. Он уже заметил вдали эту небольшую, но явно дорогую прогулочную лодку с резными бортами и заметил рыжие волосы, правда, теперь они были значительно короче. — Это друзья. Я жду их.

А потом он вернулся к мыслям о Раз-Два-Сникерс. Удивительно, но она сдержала слово. В тот вечер она покинула Дубну. Хардов бы это почувствовал, но она действительно не крутилась рядом в последовавших событиях. Не пыталась выследить, когда он вёл Щедриных к памятнику Ленина, что было весьма благоразумно с её стороны, однако… Сидя сейчас на носу лодки и глядя на пробуждающийся канал, Хардов подумал, что очень много концов в этой истории не сходится. Раз-Два-Сникерс вызвала полицейскую лодку с командой и пулемётом, пустилась за ними в погоню и… прошла мимо… Что из этого следует? Да не так уж и мало. Во-первых, что она остаётся не только женщиной Шатуна и её авторитет по-прежнему неколебим (иначе не видать бы ей полицейской лодки), но и его лучшей охотницей, самой умной и самой опасной. Рассчитывать на то, что она вдруг «расклеится», поддавшись чувствам, было бы большой ошибкой. А во-вторых… Она всё же «расклеилась». Потому что явно затеяла что-то своё. Только дело тут вовсе не в чувствах. Она явно приняла какое-то взвешенное решение, очень неожиданное и очень личное. И из-за этого решения она теперь была вынуждена играть не с Хардовым, не с ним, а…

— С Шатуном? — удивлённо обронил гид.

Это была бы самая большая глупость с её стороны. Самая большая и смертельно опасная. Если только…

— Вполне возможно, — промолвил Хардов. Сплёл ладони, хрустнул костяшками пальцев.

Её поведение было бы большой глупостью, если только не принять во внимание один самый неожиданный, но самый важный мотив.

— Ты что, подруга, решила выйти из игры? — ещё более удивлённо произнёс Хардов. — Шатун окончательно сбрендил, так? И ты решила объявить занавес?

5

«Неужели я, как девчонка, всё ещё смущаюсь его? — подумала Рыжая Анна, отвечая на приветствие Хардова. — Ведь столько воды утекло».

Она удобно расположилась на корме, а близнецов посадила на вёсла, и сейчас обе команды принайтовывали лодки друг к другу. Её муж, Сергей Петрович, мог позволить себе содержать для Анны такую дорогую игрушку, как личная прогулочная лодка — совсем небольшая, однако построенная в очень престижной дубнинской мастерской. Он даже назвал её «Каприз Анны», но она настояла, чтобы осталось только первое слово. Милейший и добрейший человек Сергей Петрович. Но сейчас Рыжая Анна смотрела в выцветшие глаза Хардова и чувствовала, что её щёки заливает лёгкий румянец.

«Привет, Рыжая, давненько не виделись», — самые обычные слова. Зачем он только спросил, что она сделала со своими волосами? Потом похвалил, да ещё взял и коснулся их, вернее, почти коснулся:

— А вот этот завиток я помню. Как был, так и остался непослушным.

Она улыбнулась, а сама подумала: «Эх, Хардов, Хардов, не начинай лучше. Знал бы ты, сколько я всего помню».

Но вовсе не для того, чтобы ворошить прошлое, встретились две лодки на канале в столь ранний утренний час у северных предместий Дмитрова. Хардов подал Анне руку, и она перешла в их лодку. Близнецы, закутанные в фирменные плащи «Постоялого двора», — на канале было всё ещё достаточно свежо, — пока оставались на своих местах. Ваня-Подарок с любопытством разглядывал их, признав за земляков, те отвечали ему взаимностью, несколько смущённо улыбаясь.

Через какое-то время обе лодки разойдутся и двинутся в сторону Дмитрова. Вскоре более тихоходная лодка Рыжей Анны станет отставать. А прекрасно отдохнувшая, выспавшаяся за короткую ночь Ева будет думать, что она невольно оказалась свидетельницей странных вещей: с чего бы эта степенная, но всё ещё очень красивая женщина так разглядывала Фёдора? Первое, что она сделала, наулыбавшись с Хардовым, бросила на юношу короткий, но пристальный взгляд. Что-то спросила у Хардова, тот еле заметно кивнул. Потом ещё пару раз. Дамочка шикарная, тут и говорить не о чем. Помимо живого интереса было в её взгляде что-то ещё, что Ева не смогла сразу определить. Потом поняла: так обычно разглядывают того, о ком много слышал, но ни разу не видел. Интересно… Фёдор, поняв, что его разглядывают, улыбнулся дамочке в ответ, и Ева подумала, что всё же иногда он бывает несносным.