Избранное - Ван Мэн

— Все говорят, что я люблю поесть. Вовсе нет! — неожиданно проговорил он, и в его словах послышалась радость. — Мне надо очень немного: лук с соей да плошка кукурузной похлебки. Вот и все! И вовсе я не транжира, мои желания самые обычные. Еще Конфуций говорил: «Короб риса да ковш воды. Людей это повергает в печаль, а у Хуэя[124]вызывает радость». О, как умен этот Хуэй! Настоящий мудрец!

Ни Учэн погладил сына по голове и с чувством сказал:

— Я верю, когда вы вырастете, у вас будет хорошая жизнь. Китай не может оставаться прежним, как не может оставаться прежним и весь остальной мир. Но я надеюсь, когда вы станете взрослыми, вы всегда будете помнить (смотрите, не забудьте!), что в вашем детстве самой вкусной пищей была желтая соя с кунжутной пастой… И была еще война, были японцы… Да, лучше, если бы у вас не было такого детства! — Его голос дрогнул, в нем слышались слезы. — Есть поговорка: «Если сгрызешь корень, все дела тебе будут сподручны!» — С этими словами он подцепил корешок кореандра и принялся его жевать. Дети последовали примеру отца, но грызли без особого удовольствия.

После еды Ни Учэн пообещал жене, что через несколько дней непременно попросит кого-нибудь из друзей найти ему работу, а до этого он намерен переводить иностранные книги по философии, словом, он собирается жить «литературным трудом». Цзинъи его планы поддержала.

Письмо ректора университета об увольнении мужа породило в душе женщины противоречивые чувства. В такое время и в такой ситуации это письмо следует воспринимать не иначе как наказание, обрушившееся на мужа. Если бы эта кара его миновала, Ни Учэн ровным счетом ничего бы не понял, а продолжал бы свои безобразия, нисколько не думая о последствиях. Такой жестокий удар для него был просто необходим, мужа надо поставить в безвыходное положение, заставить его голодать. Может быть, тогда он образумится. Надо «подвести его к последней черте, а потом вернуть к жизни». Тогда, может быть, он спустится с небес на землю, образумится, прислушается к ее словам и будет жить с нею по-человечески. Цзинъи воспринимала это увольнение с радостью, так как оно вселяло в нее надежды. Она нисколько не сомневалась в том, что это ее жалобы сыграли положительную роль в увольнении Ни Учэна, и видела в этом долю своей победы, хотя Ни Учэн, по всей видимости, ничего не знал об этом и даже не догадывался. От этого муж ей казался гораздо симпатичнее и ближе.

Но существовала другая сторона дела: увольнение мужа било не только по нему, но и по ней самой, по всей их семье, оно еще больше осложняло и без того трудную жизнь. В общем, придется еще туже затягивать пояса. Жить теперь можно, лишь закладывая вещи или перепродавая их. Правда, муж и раньше был не бог весть какой опорой, но все же часть своего месячного заработка он домой приносил. А вот сейчас он сам нуждается в ее помощи, и получается, как в поговорке: «Поднял камень и размозжил собственную ногу».

Своими думами Цзинъи не могла поделиться с детьми, тем более с мужем. И все же, как ей показалось, в ее жизни неожиданно блеснул яркий лучик света, потому что муж у нее попросил прощения, а это говорило о том, что он немного переменился. Ее вертопрах одумался, а может, и раскаялся. Сейчас она в полной мере ощутила необходимость сочетания суровости и доброты. Да, бить надо крепко. Но ее жестокие поступки были вызваны вовсе не тем, что она стремилась насолить Ни Учэну, просто она хотела вернуть его к нормальной семейной жизни. Но сейчас ей надо быть с ним подобрее, чтобы он, проявив свою непреклонную решимость, полностью раскаялся. В жизни человеческой, как известно, существуют тысячи тысяч различных истин, но для нее самой важной является одна, заключенная в словах «непреклонная решимость». Если ты родился на свет и существуешь, то жить надо так, чтобы иметь в душе непреклонную решимость. Другого выхода нет!

Во время болезни мужа (которая знаменовала пору их согласия) Цзинъи, понятно, все время навещала западный флигелек, беседуя с матерью и сестрой. Рассказывая родным о том, что муж потерял работу, она не могла сдержать своего огорчения.

— Хотели его «изничтожить» и вот «изничтожили» на свою же голову! Теперь и вовсе нечего будет есть!

Реакция сестры и матери была мгновенной.

— Если вам нечего есть, то мы здесь ни при чем! На нас не сваливай! Ты сама злобствовала, сама лютовала! — нанесли они ответный удар. — Если бы ты его не покрывала, не ставила нам палки в колеса, он не шатался бы целыми днями по борделям и не транжирил бы наши кровные денежки! Ох, чего только мы ему не передавали! Что до нашего котла, то это не твоя забота! Если вам придется голодать, то это вина не наша, а твоя!

— Что вы такое говорите! Кто на вас сваливает?

— Сваливаешь или нет, только ты об этом лучше помолчи!

— Как это «помолчи»? Не буду молчать, все равно скажу, назло скажу! Вам бы только кого-нибудь «изничтожить», а что из этого получится — вы нисколько не думаете!

— Стыда у тебя нет! До чего додумалась!

В атмосфере западного флигеля непрестанно пахло порохом, причиной чего было постоянное состояние тревоги и подавленности, вечная нехватка продуктов и избыток свободного времени, а главное — отсутствие сдерживающих факторов и положительных эмоций.

Ссора кончилась общими слезами, за которыми последовало примирение: «Ты тоже погорячилась, слушать даже было противно!» «Ясное дело! А ведь на самом деле мы втроем — одна семья: один с другим и все вместе! Ты за нас, а мы за тебя. Разве не так?» «У тощей лошади волос длинный, у человека в бедности возможности скромные!» «Если бы не эта жизнь, разве стали бы мы ссориться?! Больше не будем, хватит! Надо сдерживаться. Да и судьба у нас одна!»

И снова были улыбки, смех, а за ними слезы, ссоры и новые надежды. …Дни бежали своей чередой.

Состояние Ни Учэна с каждым днем улучшалось, а когда он бывал здоров, у него возникало два желания. Первое — вкусно поесть (понятно, что рыбьего жира для этого явно недостаточно!). Второе — хорошо помыться.

После того как он торжественно заявил о своем особом пристрастии к блюду из лука с соей и кукурузной кашицей, Цзинъи стала делать его постоянно, питая им мужа по крайней мере раз в пять дней. Что это было? Желание услужить с помощью такого несколько искусственного и чрезмерного проявления верности, или в этом проглядывала попытка приноровиться к обстоятельствам, вызванная бедностью? Недаром говорят: «Толкай лодку по течению». А может быть, здесь была скрыта издевка или намерение его осадить, обуздать каким-то особым способом? Ни Учэн ломал голову, но к определенному выводу так и не пришел. В 1949 году, уже после Освобождения, когда Ни Учэн вспоминал трагикомические сцены с «кукурузной кашицей», он лишний раз убеждался, что метафизика в Китае пустила глубокие корни. Во всяком случае, ее история необычайно длительна. Сейчас один только вид лука и кукурузной кашицы приводил его в содрогание. Он начинал стонать, будто испытывал невыносимую боль. Его желудок сжимался в спазмах, во рту он ощущал неприятный кислый привкус. Лук для него стал самым горьким зельем, а батат с кукурузой — безвкусным воском, который он вынужден молча жевать. После кукурузной кашицы он ощущал в животе совершеннейшую пустоту — все внутри тряслось и болталось! Его организм не получал никаких питательных веществ, наоборот, они, казалось бы, начисто исчезли, отчего он постоянно чувствовал странную опустошенность и изнеможение, что вызывало у него раздражение и приводило к упадку духа. Вот уж правда: «Немой съел горечавку: горечь чувствует, а пожаловаться не может». Дернула же меня нелегкая брякнуть тогда, что больше всего на свете я люблю лук с соей да кукурузную кашицу! Да еще с какой торжественностью заявил! Жалкий человек, жалкая судьба! Жалкое тело с этим жалким брюхом, наполненным такими же жалкими кишками. Ах, Ни Учэн, сколь незначительны, просто мизерны твои потребности, и все же они заставляют тебя страдать, они терзают тебя, мучают, корежат твою душу и волю. Почему человек из-за своих желаний и страстей должен терпеть многочисленные и нескончаемые мучения, казалось бы малозначительные, но невероятно жестокие. Как было бы хорошо, если бы все эти ничтожные и пошлые, порой смешные, а чаще грустные мелочи жизни не задевали душу, не причиняли ей боль, чтобы все подчинялось твоему телу и духу, твоему возвышенному таланту, интересам и природным дарованиям, которым свойственна устремленность к новому, поиск возвышенного, иначе говоря, постоянное движение вперед, а также способность абстрактного мышления. Разве не можешь ты стать китайским Кантом, Ницше или Декартом? Разве ты не в состоянии внести всеобъемлющий, эпохальный и выдающийся вклад, который принес бы пользу в управлении страной и установлении мира во вселенной! Неужели он, Ни Учэн, живет лишь для того, чтобы страдать, поскольку нормальной жизнью он жить уже не может, и это предопределено ему судьбой, так же как предрешено ему постоянно терзаться из-за того, что он не может удовлетворить даже самые ничтожные свои желания, предрешено из последних сил бороться за свое существование, находясь на грани смерти или уничтожения! Несчастный человек! Интересно, что бы сказал Дарвин, если бы его заставили целый месяц питаться луком с соей да кукурузной похлебкой? Попробовал бы он так пожить! Кроме них — ничего: ни окорока, ни колбасок, ни отбивных, ни копченой рыбы, ни сливочного масла, ни молока, ни сыра, ни тунца, ни кофе, ни сахара. Нет даже чая!