Улица милосердия - Дженнифер Хей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Энтони все ждал и ждал, постепенно раздражаясь. Он пропустил утреннюю мессу, кофе, пончики. Весь его день шел наперекосяк. Он уже собрался бросить все, но тут подошла женщина со стаканчиком из «Старбакса», – маленькая женщина в пуховике, с темными нахмуренными бровями.
Он потянулся за телефоном, и тогда из здания вышел мужчина.
– Сэр, – сказал он в сторону Энтони. – Что вы делаете, сэр?
Энтони застыл.
– Одна из наших пациенток сказала, что кто-то здесь делает фотографии. Вы что-то знаете об этом?
Энтони неистово заморгал. Excelsior11 предупреждал, что это может случиться. В таком случае ему нужно было ссылаться на Первую поправку, гарантирующую ему свободу слова. Ему нужно было стоять на своем и стоять прямо.
Он беспомощно огляделся. Священник и фанат «Сокс» впервые наблюдали за ним с интересом.
– Я к вам обращаюсь, сэр. Это вы делаете фотографии?
Энтони открыл рот, чтобы ответить, но ничего не вышло.
Он побежал.
Он пробежал мимо подземной парковки, станции метро, нескольких домов с китайскими ресторанчиками и флуоресцентно освещенными автобусными остановками. В конце концов он обернулся, но его никто не преследовал.
Ему казалось, что он преодолел большое расстояние. Судя по Гугл-картам, он пробежал три квартала. Ощущая тошноту и стук в висках, он осмотрелся и заметил банкомат. Снял сотню баксов и написал Тиму Флинну.
Это Энтони. Скоро буду.
НА КРЫЛЬЦЕ ТИММИ ОН ПОСТУЧАЛ И СТАЛ ЖДАТЬ. По правде говоря, к Тимми ему было не нужно, – у него дома еще оставалось полпакета травы. Но в Новой Англии стояла зима, а метеорологи сыпали зловещими предупреждениями. Призывали «подготовиться к метели». Для Энтони это значило затариться травкой. Кроме того, нельзя было просто заявиться к Тиму Флинну и ничего не купить. Таковы были условия дружбы.
Он постучал еще раз и подумал о лице Тимми. Без бороды он казался моложе, чище. Он мог быть кем угодно: тренером детской бейсбольной команды, или сантехником, или водителем автобуса – кем-то из обычных людей, которые не торгуют наркотиками. Он выглядел более или менее так же, как в старшей школе: гладкие щеки, подбородок с ямочкой. Энтони и забыл о его подбородке, который всегда его беспокоил. У него был подбородок задиры, подбородок парня, который может тебя отмудохать просто так.
Он все ждал и ждал, но к двери так никто и не подошел.
Дороги в Мэне оказались чище, чем ожидала Клаудия. В полдень ослепительно светило солнце, с линий электропередачи летела капель. Глыбы влажного снега тяжело опадали с деревьев. Клейборн казался полусонным. На Торговой улице стояла тишина, кирпичные магазинчики странно напоминали гробовые плиты, как какие-нибудь мемориалы исторического наследия – общественные памятники тому, как люди закупались в стародавние времена до эпохи «Уолмарта».
Она проехала мимо автомастерской, клейборнской средней школы, магазина «Амвей» – ровно по тому же маршруту, которым в сентябре 1985 года ехал Гэри Кейн; в день, когда он учил ее водить.
К северу от города дороги были скользкие, неезженые. Снег по обеим сторонам Оук-Хилл-роуд выглядел настолько чистым, что казался вполне пригодным в пищу. У подножия холма стоял дуб – знаковая семейная достопримечательность: когда-то в разгульный канун Рождества дядя Клаудии обнял его своим снегоходом. Парализованный от самой шеи Рики Бёрч провел свои последние десять лет в инвалидном кресле в Окружном доме, где еще работала его сестра Деб, удобно расположенном в километре вниз по улице. А сразу за ним располагалось место нынешнего пребывания Рики: соборное кладбище, словно в тот снежный рождественский сочельник – О, священная ночь! – он просто отправился по прямому нисходящему пути.
Трейлер стоял на участке земли в целый акр сразу за кладбищем. Дед Клаудии купил этот участок в пятидесятых, веря, что однажды он будет чего-то стоить. Он не предполагал, что его младшая дочь поставит там трейлер и останется в нем на тридцать восемь лет.
Конечно, Деб тоже этого не предполагала. Трейлер всегда казался временным решением, но Клаудия понимала, что это иллюзия. Люди то и дело умирали в них. Для обширного слоя человечества трейлер оказывался конечной точкой. Тысячи неописанных американских жизней заканчивались в консервной банке.
У ЕЕ МАТЕРИ ОБНАРУЖИЛИ ОПУХОЛЬ, КОГДА ТОЙ БЫЛО ПЯТЬДЕСЯТ – слишком мало, чтобы считать это честным или хотя бы вероятным. У нее не было ни наследственной предрасположенности к раку груди, ни каких-то значимых факторов риска.
Ну и так, на всякий случай, она не сделала ни одного аборта.
Тело женщины оборудовано частями – грудью, яичниками, маткой, – совершенно не обязательными для выживания. Каждая эта часть потенциально может тебя убить в любое время по причинам, которых ты никогда не узнаешь, – работая на Мерси-стрит, Клаудия проходила этот урок снова и снова.
От лампэктомии на левой груди ее матери осталась ямочка, выемка размером с подушечку пальца. У Деб были шрамы и пострашнее: на коленях и на локтях. Как и у всех, разве нет?
На протяжении лечения ей все твердили, как ей повезло. Рак обнаружили рано. Прогнозы были самые радужные. «Знаете, что такое «повезло»? – думала Клаудия. – Когда у тебя вообще нет рака груди».
Шрам на коленке или на локте не назовут обезображивающим, потому что женщина – это не ее колени или локти.
Клаудия помнила, как медсестра-практикантка – на вид ей было лет пятнадцать – осматривала шрам Деб с осязаемым разочарованием. Сама она излучала твердую убежденность, самодовольную уверенность здорового человека: она-то уж точно никогда не окажется настолько невезучей, не станет злополучной «одной из десяти».
Чур не я.
Если говорить объективно, практикантка была права: все шансы были в ее пользу. Шансы были формально в пользу всех, и все-таки кто-то неизбежно становился «одной из десяти».
На любом производстве, которое приходило в голову Клаудии, такой коэффициент неудач был бы неприемлем. Если бы грудь была потребительским продуктом, производителя заставили бы отозвать всю партию.
Бессчетное количество дипломированных медиков подчеркнули, что ее матери повезло. Ее левую грудь исполосовали скальпелем, иссушили радиацией. Повезло так повезло! Через неделю после операции Деб вернулась на работу, стремясь вернуть свою жизнь в норму. «Нормой» для нее было растить детей, поэтому она взяла Николетт.
