Журнал Наш Современник №6 (2003) - Журнал Наш Современник

— Ну язык-то как раз не проблема, как-нибудь слажу, — уверенно отвечал писатель.

Надо заметить, что слово “сладить” было у него одним из часто употреб­ляемых. Бывало, зайдешь домой к Евгению Ивановичу, а он, нацепив очки, выстругивает какие-то деревяшки. “Да вот, — скажет, — хочу для Ромки сладить игрушку”. А то еще спросит: “Как там с твоим рассказом? Сладишь — покажи...”. И показывал не без тайной робости, зная, сколь требователен и строг мастер, и частенько приходилось выслушивать нелицеприятные, порой жесткие, но верные и точные суждения о своем сочинении... Но бывали редкие, правда, и радостные случаи, когда писатель сразу и почти безоговорочно принимал написанное тобой и, более того, сам способствовал его напечатанию. Так было у меня с рассказом о балалайке, который Евгений Иванович предложил для первой публикации в газету “Курская правда”, а затем отослал рукопись в столичный еженедельник “Литературная Россия”. И каким же праздником было увидеть полтора месяца спустя свой рассказ на страницах еженедельника с предисловием Евгения Ивановича! Преди­словие было совсем коротенькое, всего несколько теплых строк, но под ними стояла подпись самого Евгения Носова, а это дорогого стоило...

И сколько таких, как я, неоперившихся литературных птенцов, хотя и великовозрастных, обрело опору под могучим носовским крылом!.. Иван Евсеенко, Михаил Еськов, Владимир Детков, Игорь Лободин и многие другие, всех не перечесть, — все они вышли на широкую литературную дорогу под приглядом и попечительством Евгения Носова. И книжки с его предисловиями в разное время выходили у каждого из нас то в Москве, то в местных изда­тельствах. А скольким литературным новобранцам дал он свои рекомендации для вступления в писательский Союз, в их числе и автору этих строк.

Но я отвлекся от своего рассказа о нашем посещении древнего городи­щенского кургана... Постояв на обрезанной его макушке еще некоторое время, спустились вниз, сорвав на память несколько мелких былинок с красными и желтыми цветочками (Евгений Иванович назвал их реликтовыми), сели в машины и отправились домой в Курск. Во время всего пути Евгений Иванович, сосредоточенно думая о чем-то своем, не проронил ни слова, что еще больше утвердило меня в мысли, что посещение кургана, наверное, связывается у Евгения Ивановича с замыслом его будущего произведения о русской старине.

Однако я, как выяснилось много позже, в этих своих предположениях ошибался. Не о древности вовсе думал тогда писатель, а о временах совсем близких, связанных с началом минувшей войны. Но об этом узналось уже спустя больше года, после публикации в журнале “Наш современник” повести Евгения Носова “Усвятские шлемоносцы” — вершинного произведения писателя. Я к тому времени уехал из Курска в Йошкар-Олу, куда был направлен собкором ТАСС по Марийской автономной республике. Но жизнью родной Курщины, в особенности литературными новостями, живо интересо­вался и знал от друзей, что Евгений Иванович напряженно работает над “повестью о войне”, так они писали. А потом было анонсное сообщение в “Нашем современнике” о готовящейся к печати носовской повести. Легко понять, с каким волнующим нетерпением я ожидал журнальную публикацию нового произведения писателя.

И вот в руках носовская повесть, которая как бы и не совсем о войне, в том смысле, что не было в ней никаких батальных сцен и даже ни единого выстрела не прозвучало, а развертывалось неспешно, словно в замедленной киносъемке, эпическое повествование-сказание о жизни глубинного села Усвяты в первые дни после объявления войны, о том, как усвятские мужики, миролюбивые по самой крестьянской сути, психологически переламывали себя для ратного дела и духовно готовились к новой священной роли “шлемо­носцев” — защитников своего Отечества. Но как все это было художественно воссоздано, на какой пронзительной ноте велось повество­вание, от которого, без преувеличения, захватывало дух!..

Читал я повесть взахлеб, в какой-то нетерпеливой горячности, а когда дошел до последней главы, где рассказывалось, как усвятские мужики-новобранцы, покинув, может быть, навсегда свою усвятскую пажить, вошли в соседнее село и по пологому взгорью поднялись на крутые Верхи, с которых открылся неохватный простор, я невольно остановился, удивленный узнаваемостью места, описанного в повести. Перечитал текст еще раз, вникая во все подробности, и тут меня осенило: да ведь это же наша Городищенская гора, и курган со срезанной плоской макушкой — тоже наш!.. Ну конечно же, это так, и приметы по описанию схожи. Вот хотя бы такая: “... они все топали по жаркой даже сквозь обувь пыли, шубно скопившейся в колеях, нетерпеливо поглядывая на хребтину, где дремал в извечном забытьи одинокий курган с обрезанной вершиной. И когда до него было совсем рукой подать, оттуда снялся и полетел, будто черная распростертая рубаха, матерый орел-курганник”. Или вот это описание хребтины горы, на которой улеглись на короткий перекур усвятские новобранцы: “Как ни упехались мужики за долгий переход, но и пав ничком на жесткую траву, каждый все-таки лег не как попало, а все до единого головой на восток, куда крутым овражным обрывом метров на семьдесят, а то и на все сто неожиданно обрезались Верхи. И открывалась отсюда даль неоглядная, сразу с несколькими деревеньками, нанизанными на блескучие петли Выпи-реки...”.

И что меня особенно удивило и порадовало: не забыл писатель даже про то облако, которое он тогда вместе с нами мимолетно наблюдал с городи­щенского кургана. Но это только со стороны казалось, что мимолетно, а зоркий художнический взгляд четко схватил и зафиксировал в памяти эту картинку и, когда потребовалось, органично ввел ее в ткань повествования: “И еще было дивно, что над всем этим, казалось бы, вот оно, только дотянуться рукой, неслось по ветру невесть откуда взявшееся одинокое облако, будто белый отставший гусь-лебедь, и тень от него, пересекая долину, мимолетно темнила то светло беленые хаты, то блестки воды, то хлебные нивы на взгорьях”.

А вот еще один выразительный эпизод, напрямую связанный с нашим тогдашним разговором об истории городищенского кургана. На вопрос лейтенанта: “А что это за курган?” мудрый дедушко Селиван, сопровождавший земляков с подводами, на которых везли дорожные торбы новобранцев, так отвечает:

“— А он завсегда тут был. Спокон веку. Может, кто насыпал, а может, и сам по себе. На нем и стояла дорожная вежа. Вишь, макушка срезана? Для того, видать, и сравняли, чтоб вежу поставить.

— Ясно. Ну, а те откуда же шли? С какой стороны?

— Татары-то? Дак тамотка и шли, по заречью. Гляди, во-он на той стороне по хлебам пыль курится. Это и есть ихняя дорога. Муравский шлях... Тамотка и шли поганые”.

Тогда я откликнулся на “Усвятских шлемоносцев” большим взволнованным письмом, посланным Евгению Ивановичу. О кажущемся мне несомненном сходстве места, описанного в повести, с нашим Городищем я упоминать не стал, посчитал это неуместным. Но Евгений Иванович сам мне напомнил об этом во время нашей короткой встречи весной 1978 года в Курске, где я побывал проездом. Вручая мне изданную в Воронеже книгу “Усвятские шлемоносцы” с шутливо-трогательной надписью: “Нашему курскому соловью, залетевшему в марийские леса”, Евгений Иванович сказал: “А знаешь ли, в повести я описал твои городищенские места и курган, на котором тогда стояли. С него увиделись мне дороги, по которым должны двигаться колонны новобранцев из разных окрестных сел”.

Видимо, те наши городищенские окрестности и примыкающий к ним лес надолго запали в душу писателя. Я могу судить об этом по упоминанию их в письмах Евгения Ивановича, которые периодически приходили из Курска. “А мы часто вспоминаем всей семьей ту твою грушу в овраге... В этом году так ничего и не заготовили впрок — ни грибов, ни груш”, — писал он спустя год после нашей поездки в Городищенский лес. А вот из письма, полученного от Евгения Ивановича еще через два года: “Частенько наезжал в твои родные места, облазил все тамошние поля и проселки, овражки и деревеньки. Какая величавая была нынче осень! Сколько яблок и груш по лесам! И какие стояли нынче сами леса! И какие травы! Нет, все-таки прекрасны наши средне­русские места. Были и на твоем Городище и всякий раз вспоминали тебя”.

И вновь обращается писатель к нашим бесединским местам в письме, которое я получил в июне 1980 года. На этот раз и повод был конкретный. “Недавно были у меня московские телевизионщики, они готовят передачу в рубрику “Родом из детства”, — сообщал он. — Я возил их в Беседино на твой земляной курган. Они поснимали с него планы, твою Карасевку, стада, речку Рать. Так что последи за программой, и в результате ты, возможно, будешь вознагражден тем, что увидишь (в цвете) свои родные места. А это было действительно красиво: начало мая, цвели по лесам груши, в том числе одна дикарка у подножия кургана, и буквально все вокруг желтело, золотилось от одуванчиков”.