H2O - Яна Дубинянская

Так оно обычно и бывает, мысленно усмехнулась Анна. Исключительно хорошее о своей деятельности узнаешь лишь тогда, когда она бесповоротно позади. Даже обидно. Уводя разговор с нежелательного направления, указала на здание посреди пляжа:

— Что это, Йона?

Он обернулся через плечо, и собака Ульфа обернулась тоже.

— Насколько мне известно, комбинат.

— Какой комбинат? Что там собираются производить?

Старик пожал плечами:

— Посмотрим.

Еще высокое солнце спряталось за купол, вспыхнув напоследок на его грани, и остатки пляжа вместе с прибрежными домами поселка накрыла тень, лиловая и густая, а немного подальше, за спиной — Анна специально обернулась посмотреть — полупрозрачная, дрожащая, какую отбрасывала когда-то и наша веранда. Но вряд ли это стекло так же просто разбить.

— Нечто подобное должно было случиться, — сказал Йона.

Что-то в его интонациях напомнило девочку из санатория. Которая тоже говорила так, будто знала. Только не уточняла, что именно.

— Они по всему побережью, вы в курсе? — негромко спросила Анна.

— Я догадываюсь.

— Вы будете молчать? Я имею в виду, не только вы лично — все жители поселка? Это же ваше море.

Ну и бессмыслицу мы несем. Как будто если организовать в поселке — ну, допустим, во всем прибрежном регионе — массовые волнения и протесты, это может что-нибудь изменить. Виктор наверняка все предусмотрел, продумал, обезопасил себя и свой сумасшедший проект в том числе и с этой стороны. Сколько можно, в самом деле, продолжать его недооценивать.

— Вы давно живете в наших краях, правда, госпожа Свенсен? — он прищурился, и она кивнула. — Вы должны знать, насколько необязательна здесь весна. Однако обычно она все-таки наступает. Так или иначе.

Анна переступила с ноги на ногу; под каблуком крахмально скрипнул снег. Усмехнулась:

— Не знаю — насчет весны.

Йона сделал широкий жест, будто обвел циркулем дугу побережья:

— Как только они заработают, весна придет. Однако «после» и «вследствие», как известно, разные вещи.

Внезапно он начал ее раздражать. Все эти глубокомысленные банальности, никакой конкретики, а главное — равнодушие. В прищуренных старческих глазах, в узкой руке, опущенной на холку послушной собаки. Как будто не его мир обрушивается сейчас в тартарары. А может, Виктор на это и рассчитывал. Потому и развернулся здесь — в холодной стране, где люди инертны и флегматичны, где каждый видит перед собой только бесконечное колесо смены времен года и сезонов рыбной ловли. Где и в воздухе, и в воде отсутствует, словно лишний химический элемент, само понятие свободы. Все правильно. У него, без сомнения, получится.

— Вы, я вижу, философ, Йона, — жестко сказала она. — Но вам больше негде выгуливать собаку.

Не прощаясь, пошла вверх по улице, мимо гаражей и границы взрытой земли. Собиралась вернуться к машине, но случайно свернула не в ту сторону. Кажется, уже не в первый раз за сегодняшний день.

С девушкой Анна пересеклась почти на крыльце его дома. Та сбежала только что со ступенек, еще сохраняя ускорение в стремительной походке, — а перед этим тарабанила в дверной косяк, и мы, подходя, неплохо разглядели ее со спины, высокую, энергичную, рыжую, в ярком комбинезоне. Теперь анфас.

— Ой.

Она отшатнулась, едва избежав столкновения. Затормозила под нашим пристальным взглядом: в полумраке «Колеса», где мы их как-то видели вдвоем, не рассмотреть деталей. Красивая, пожалуй — тем северным типом красоты, который не допускает недосказанности, недочерченности, малейшей доли неопределенности в четких чертах. И ей не больше двадцати пяти.

Молодая.

Определение, которое тихой сапой — и не скажешь, когда, — переместилось из естественного самоощущения во вне, в атрибуты чужого, враждебного лагеря. Их слишком много вокруг, молодых, они плодятся с каждым годом в геометрической прогрессии, и все труднее смириться с тем, что это естественно, что это жизнь… а ведь до недавних пор нам нечего было с ними делить.

Девушка на мгновение обернулась к запертой двери, потом посмотрела за спину Анны, мысленно прикидывая ее путь, который явно не мог лежать мимо, в какое-то другое место. И наконец решилась:

— Простите… Вы к Олегу? Вы не знаете, где он?

Ее женская логика умиляла, равно как и голосок с неуверенными нотками неподготовленной студентки. Ему, наверное, тоже нравится, безжалостно признала Анна. Нет, «нравится» — не совсем то слово; его устраивает.

— Он уехал, — сказала нейтрально, без единого оттенка. — Несколько дней назад. Видимо, еще не вернулся.

— Куда?

— Разве он вам не сказал?

Они так и стояли одна напротив другой под крыльцом. Естественный подъем дороги делал рослую подружку Олега еще выше, и Анна держала подбородок упрямо вздернутым, как если бы стремилась что-то доказать или опровергнуть. Она работает в банке, мы знаем: в другой раз после обеденного перерыва провели шпионским хвостом от самого «Колеса». Возможно, не дура, и даже скорее всего. Она устраивает его во всем.

— Я приехала за лыжами, — вдруг сказала девушка. — У Олега остались мои лыжи. Я только хотела забрать.

Анна приподняла брови. Вот оно, значит, как. Поссорились. Бывает.

— Логично было бы сначала позвонить.

— Наверное. Но он никогда раньше не уезжал надолго.

А ты хотела нагрянуть без предупреждения, приятным сюрпризом, снежным обвалом на голову. За лыжами; разумеется. Такие, как она, всегда заранее заботятся о том, чтоб было за чем вернуться. Вряд ли отдавая себе в том отчет, у них оно получается естественно, само собой. Такой вот биологический вид женщин, кардинально отличный от нашего. Мужчине может казаться, что он главный, что полностью владеет ситуацией, контролирует границы, из-за которых не должны выходить удобные ему отношения — все равно он обречен и рано или поздно капитулирует. Поскольку данный вид физически не в состоянии воспринимать мужчину иначе, нежели добычу.

Между тем девушка тоже рассматривала Анну, и не менее пристально. Правильно, другую она способна воспринимать только в одном качестве: как соперницу. Немолодую, а потому, пожалуй, безопасную.

— Я пойду.

— Подожди.

Отодвинув ее с пути, Анна легко взбежала по ступенькам. Присела на корточки и пошарила за порогом. Ключей на прежнем месте не было, она успела запаниковать — кто?! — и наконец нащупала связку в самом конце тупика узкой щели. Похоже, мы сами их туда кинули.

Выпрямилась и по-хозяйски вставила ключ в замочную скважину. Обернулась через плечо:

— Заходи, поищешь.

Банковская девушка захлопала ресницами. Шагнула на крыльцо, поднялась, не отрывая от Анны напряженного взгляда. Интересно, за кого она теперь нас принимает. Девяносто девять процентов, за его жену. Вернее, за бывшую жену — впрочем, они, как известно, имеют неприятное свойство иногда возвращаться, подсекая под щиколотку планы молоденьких любовниц на скорое замужество. А что, забавная роль. Мы справимся.

Лыжи стояли тут же, сразу за дверным косяком, подпирая стену загнутыми носами, но девушка прошла мимо, не заметив. Двигалась она если не совсем уверенно, то разве что под нашим оценивающим взглядом. Вообще же — так ходят по собственному дому. Она явно бывала здесь, возможно, даже и жила какое-то время. И уж точно собирается когда-нибудь остаться навсегда.

— Лыжи вот, — негромко подсказала Анна, и девушка вздрогнула. Замерла, оглянулась. Сказала, кажется, с облегчением:

— Нет, это Олега. Мои пластиковые.

Двинулась искать дальше. Из коридора Анна слышала, как она вприпрыжку спускается на первый этаж. Ладно, не будем же мы ходить по пятам. Пересекла короткую прихожую и вошла в кабинет.

В первый момент показалось, что окно закрыто жалюзи или ставнями. Серый полусумрак прорезал наискось узкий луч, в котором золотились плавающие пылинки. Яркий солнечный день целиком остался там, снаружи. Анна подошла к окну. Посмотрела поверх широкого монитора.

Не было никаких жалюзи, никаких ставень. И вида на море, такого же, как с нашей бывшей веранды, тоже не было. Была стена. В некотором отдалении, но слишком грандиозная, чтобы это имело значение. Глухая, темно-бурая, она занимала все пространство окна — кроме узкой полоски слева, в которую проникал солнечный луч и едва угадывались фрагментами небо, море и снег. Сверху, если присмотреться, можно различить основание купола. Вот и все.

Олег не сможет больше здесь жить. Виктор отнял у него этот дом, отнял море, отнял свободу. Как и раньше постоянно что-то отнимал, не задумываясь, не замечая. А мы… мы-то, конечно, все видели, но ничего не могли поделать — тогда. Поскольку все, что у нас имелось предложить взамен, ему попросту не было нужно.

Ничего не изменилось. У нас и теперь ничего для него нет. Не считать же, в самом деле, хоть сколько-нибудь ценным свое бессильное сочувствие.