Конец Осиного гнезда - Георгий Брянцев

Раздевшись до пояса, мы старательно полоскались у болотца с застоявшейся темно-зеленой водой, отдававшей запахом прели.

После мытья Николай Логачев всем на зависть проделал несколько спортивных номеров. Он сделал стойку "жимом", прошелся на руках вокруг болотца, проделал четыре раза сряду сальто и затем нырнул в болотце еще раз.

Пока Таня умывалась, расчесывала и заплетала косу, белка сидела у нее на плече и, держа в передних лапках крепкую, еще не созревшую шишку, покусывала ее своими острыми зубками. Таня ласково поглядывала на нее.

Позавтракали мы остатками вчерашней каши и занялись сортировкой имущества. Мы решили оставить здесь часть боеприпасов и продуктов, кое-что из снаряжения и одежды, а остальное нести с собой к озеру. Я предупредил друзей, что на поляну мы вернемся только ночью в воскресенье, чтобы встретить самолет.

Итак, в начале десятого мы покинули свой аэродром и, сориентировавшись по карте и компасу, отправились навстречу Фоме Филимоновичу, к озеру, навстречу решающим событиям.

Идти было теперь значительно легче, да и путь был в два раза короче вчерашнего.

Мы не торопились, делали частые короткие привалы. На полпути пересекли лесную дорогу, о которой я уже упоминал, внимательно осмотрели ее. По-видимому, никто по ней не ходил и не ездил за последние недели.

В полдень мы добрались до озера. Оно лежало в низине и мало чем отличалось от болота. Берега покрывал густой и высокий камыш.

- Какая глухомань! - пробормотал Сережа Ветров.

Мы начали обходить озеро и, когда добрели до чистого берега, услышали, как кто-то шумно бултыхнулся в воду.

И тут же раздался голос Фомы Филимоновича:

- Внучка, отворотись! Я вылезать буду!

Таня прыснула и скрылась в кустарнике. Мы увидели Фому Филимоновича, скакавшего на одной ноге. Он натягивал брюки, и вода сбегала с его бороды веселыми струйками. На отмели, в траве, недалеко от воды, трепыхались и поблескивали красноперые окуньки с ладонь величиной и несколько щук.

- Видали? - похвастался Фома Филимонович, кивая на рыбу. - Чем не рыбак?.. Таня, выходи!

Таня подбежала к деду, обняла его, уткнулась лицом в его грудь и заплакала.

- Не надо, Таня, не надо... - приговаривал Фома Филимонович, лаская девушку. - Семенка-то не любил слез... Помнишь, как говаривал он? Не надо, доча, не надо... Все мы люди, и все мы смертны. Война, Танюша! Не у одной тебя горе, оглянись-ка вокруг...

В сторонке, под деревьями, стояла уже знакомая нам одноконная телега, а возле нее - ребристая гнедая кобыла. Она лениво мотала головой и помахивала куцым хвостом, будто нехотя отбиваясь от надоедливых слепней.

Фома Филимонович заправил рубаху в брюки, подошел к телеге, достал из-под вороха сена чугунок и подал его Тане:

- Чисть рыбешку, милая, да закладывай уху. Она как раз ко времени поспеет. В мешке возьми лук и укроп.

Сережа Ветров сейчас же бросился на помощь Тане. Он быстро развел огонь, наполнил чугунок водой и пристроил его над костром. Потом вооружился ножом и стал вместе с Таней чистить рыбу.

- Ну как дела, Филимоныч? - спросил я.

- А так, помаленьку.

- Как чувствует себя Штейн?

- Зверь-зверем ходит. То к одному привяжется, то к другому. Такая уж у него волчья натура! Похитуна совсем затюкал. Как встретит пьяного, так в зубы. Похитуну хоть в гроб живьем ложись. Теперь он брыкаловку сосет только ночью, под одеялом, а днем ни-ни... Боится.

Логачев и Березкин рассмеялись. Я был рад, что Кольчугин снова бодр и весел. Подходили горячие дни, и каждому нужна была большая внутренняя собранность.

- Охота не сорвется? - опросил я.

- Ни в какую! И Похитун поедет. Сам мне вчера говорил. Гюберт солдат прихватит, а сколько - не ведаю. Приказал две подводы готовить, а раз две значит, не одни поедем.

- Когда вас здесь можно ожидать?

- До захода солнца пожалуем. Раз едем с ночевкой, то нет смысла терять вечернюю зорьку. А Гюберт любит это дело, вкус понимает. А знатное местечко я подыскал?

Я окинул взглядом озеро и кивнул головой.

- Знатное местечко! - продолжал Фома Филимонович. - Уток здесь видимо-невидимо, тьма-тьмущая. Он меня сегодня загодя командировал. Приказал шалашик разбить, плоток сколотить. Но мне сдается, что незачем зря тратить время. - И старик подмигнул. - Нам будет не до уток. Да и боюсь, что не довезу я своих господ до озера. Как, Кондрат?

- Хорошо было бы, - сдержанно ответил я.

- Что ж... Хлопцы, айда обзор места делать! День-то у меня короток короче медвежьего хвоста. Задерживаться не резон. - И старик зашагал прочь от озера.

Логачев, Березкин и я последовали за ним.

Пройдя шагов двести по колее, проложенной телегой Фомы Филимоновича, мы остановились у остатков моста через неширокий проток. Здесь торчали полусгнившие сваи и бревна. Часть их уже давно засосала тина.

- Тут мы всё и совершим, - сказал Фома Филимонович. - Место на редкость подходящее для засады.

Потом мы прошли еще немного и вышли на лесную дорогу.

- Это в Селезневку? - спросил я.

- Ага, прямиком, - ответил старик.

Дорога выглядела неезженой, и это меня успокоило.

Мы вернулись к озеру и расположились в холодке. Фома Филимонович задумался о чем-то, а потом, покачав головой, заметил:

- Рискованное дело затеяли мы, хлопцы! Уж больно рискованное.

- Без риска нельзя, - проговорил Березкин.

- А ты помолчи, цыган! - прикрикнул старик.

Березкин рассмеялся.

- Спланировали-то мы ладно, а вот как оно обернется... - осторожно продолжал Фома Филимонович.

Хитрый старик решил, видимо, прощупать мое настроение.

Я ответил:

- Все будет зависеть от тебя, Филимоныч. На тебя вся Москва смотрит. А мы уж не оплошаем...

- А я что? Я маленький человек...

- Нечего вам казанской сиротой прикидываться! - выпалил Березкин.

- Помолчи, цыган! - огрызнулся старик.

Теперь уже все рассмеялись.

С полчаса ушло на черчение подробного плана Опытной станции. Фома Филимонович водил прутиком по песку, я задавал вопросы, а Логачев переносил все на листок бумаги. Старик тщательно провел разведку и без запинки перечислил весь личный состав Опытной станции, показал, где и кто размещен.

- Да, запамятовал, - спохватился ой. - Завтра Штейн уезжает. Если верить Похитуну, то в город, а из города в ту деревню, где было имение Эденберга.

- Хм... Интересно. Это зачем же? - поинтересовался Березкин.

- Бог его знает.

- Это мне не нравится, - сказал я. - Уж лучше бы он остался в своем "осином гнезде".

- Вот такие дела... - покачал головой Фома Филимонович и спросил Таню: - Как уха, стряпуха?

- Еще минут пять, деда, - откликнулась Таня и присела возле старика. У тебя дела плохие? - спросила она, стараясь заглянуть ему в глаза.

- Кто это тебе в уши надул? У меня дела преотличные! - И Фома Филимонович неожиданно и громко рассмеялся.

У костра что-то зашипело.

- Уха бежит! Спасайте! - взметнулась с места Таня. А вместе с ней и Березкин,

Чугунок окутало облаком пара вперемешку с дымом, но Березкин ловко выхватил его и поставил в сторонку.

- Видать, весь жирок убежал, - с сожалением проговорил Фома Филимонович и почесал затылок.

Все достали из-за голенищ деревянные ложки.

- Да здравствует уха и ее творец - Таня! - провозгласил Сережа Ветров.

Все расселись вокруг чугунка. Ели с завидным аппетитом, и через короткое время чугунок опустел. Старик облизал свою ложку, спрятал ее и пошел закладывать лошадь.

- Чугунок оставлю вам, - бросил он на ходу. - Авось пригодится.

Пока Кольчугин запрягал лошадь, я рассказал ему кое-какие подробности предстоящих операций, посоветовался с ним.

- Ты гляди, Кондрат, чтобы хлопцы в субботу в меня не стреляли. Вот будет тогда потеха!

Я проводил старика до лесной дороги. Перед прощанием Фома Филимонович предупредил меня:

- Ночью огня не разводите. Боже упаси! Хоть и тихо кругом, а все же...

- Знаю, знаю, Филимоныч, - успокоил я его.

- И близко к станции не суйтесь. Ну и за внучкой приглядывай, Кондрат.

Я заверил Фому Филимоновича, что все будет в порядке, пожал его шершавую, покрытую мозолями руку и пожелал счастливого пути.

42. РЕКОГНОСЦИРОВКА

В среду утром, пока Таня варила кашу, мы выкупались в озере, поплавали и распугали всех уток. Когда перевалило за полдень, Логачев, Березкин и я отправились в разведку, которая на языке военных называется рекогносцировкой. Таня и Сережа остались в лагере.

Было бы неправдой сказать, что в предвидении близких событий я оставался спокоен. Конечно, я очень тревожился, но старался ничем не выдать своего беспокойства. Налет на "осиное гнездо" - сложная операция, которая может окончиться и не так, как мы бы хотели. И в то же время я твердо верил в успех дела. Тревожился, но верил. Ни на одно специальное задание в тылу противника я не шел с такой твердой верой в успех, как на это. Значительно неувереннее чувствовал я себя и в дни пребывания в "осином гнезде", и при выполнении предыдущих заданий.