Стихотворения и поэмы - Константин Вагинов

Искусство

Я звезды не люблю. Люблю глухие домыИ площади, червонные, как ночь.Не погребен. Не для меня колокола хрипелиИ языками колотили ночь.

Я знаю, остров я среди кумачной буриВенеры, муз и вечного огня.Я крепок, не сломать меня мятежной буре, —Еще сады в моих глазах звенят.

Но, человек, твое дороже телоМоей червонномраморной грудиИ глаз моих с каймою из лазури,И ног моих, где моря шум умолк.

Я променял весь дивный гул природы…

Я променял весь дивный гул природыНа звук трехмерный, бережный, простой.Но помнит он далекие народыИ треск травы и волн далекий бой.

Люблю слова: предчувствую паденье,Забвенье смысла их средь торжищ городских.Так звуки У и О приемлют гул трамваяИ завыванье проволок тугих.

И ты, потомок мой, под стук сухой вокзала,Под веткой рельс, ты вспомнишь обо мне.В последний раз звук А напомнит шум дубравы,В последний раз звук Е напомнит треск травы.

Июль 1922

Среди ночных блистательных блужданий…

Человек

Среди ночных блистательных блужданий,Под треск травы, под говор городской,Я потерял морей небесных пламень,Я потерял лирическую кровь.Когда заря свои подъемлет перья,Я у ворот безлиственно стою,Мой лучезарный лик в чужие плечи канул,В крови случайных женщин изошел.

Хор

Вновь повернет заря. В своей скалистой ночиОрфей раздумью предан и судьбе,И звуки ластятся, охватывают плечиИ к лире тянутся, но не находят струн,

Человек

Не медномраморным, но жалким человекомСтою на мраморной просторной вышине.А ветр шумит, непойманные звукиОбратно падают на золотую ночь.Мой милый друг, сладка твоя постель и плечи.Что мне восторгов райские пути?Но помню я весь холод зимней ночиИ храм большой над синей крутизной.

Хор

Обыкновенный час дарован человеку.Так отрекаемся, едва пропел петух,От мрамора, от золота, от хвоиИ входим в жизнь, откуда выход – смерть.

Август 1922

Вы римскою державной колесницей…

Вы римскою державной колесницейНесетесь вскачь. Над Вами день клубится,А под ногами зимняя заря.

И страшно под зрачками римской знатиНайти хлыстовский дух, московскую тоскуЦарицы корабля.

Но помните Вы душный Геркуланум,Везувия гудение и взлет,И ночь, и пепел.

Кружево кружений. Россия – Рим.

Август 1922

Шумит Родос, не спит Александрия…

Шумит Родос, не спит Александрия,И в черноте распущенных зрачковВстает звезда, и легкий запах мореГорстями кинуло. И снова рыжий день.

Поэт, ты должен быть изменчивым, как море, —Не заковать его в ущелья гулких скал.Мне вручены цветущий финский берегИ римский воздух северной страны.

Умолк. Играй, игрок, ведь все равно кладбище.Задул ночник, спокойно лег в постель.Мне никогда и ничего не снится.Зеленый стол и мертвые кресты.

Ноябрь 1922

До белых барханов твоих…

До белых барханов твоихОт струй отдаленного моряНебывшей отчизны моейЛетают чугунные звуки.

Твои слюдяные глазаИ тело из красного воска…В прозрачных руках – города.В ногах – Кавказские горы.

У гулких гранитов НевыУ домов своих одичалыхВ колоннах Балтийской страныЖивет Петербургское племя.

Стучит на рассвете траваКупцы кричат на рассвете.Раскосо славянской РусиСбирается прежнее вече.

И страшен у белых колоннПод небом осенним и синимЯзык расписной как петухНа древне-языческой хате.

Я полюбил широкие каменья…

Я полюбил широкие каменья,Тревогу трав на пастбищах крутых,То снится мне.Наверно день осенний,И дождь прольет на улицах благих.Давно я зряч, не ощущаю крыши,Прозрачен для меня словесный хоровод.Я слово выпущу, другое кину выше,Но все равно, они вернутся в круг.Но медленно волов благоуханье,Но пастухи о праздности поют,У гор двугорбых, смуглогруды люди,И солнце виноградарем стоит.Но ты вернись веселою подругой, —Так о словах мы бредили в ночи.Будь спутником, не богом человеку,Мой медленный раздвоенный язык.

Янв. 1923

В селеньях городских, где протекала юность…

В селеньях городских, где протекала юность,Где четвертью луны не в меру обольщен…О, море, нежный братец человечий,Нечеловеческой тоски исполнен я.Смотрю на золото предутренних свечений,Вдыхаю порами балтийские ветра.Невозвратимого не возвращают,Напрасно музыка играет по ночам,Не позабуду смерть и шелестенье знаюИ прохожу над миром одинок.

Февр. 1923

Крутым быком пересекая стены…

Крутым быком пересекая стены,Упал на площадь виноградный стих.Что делать нам, какой суровой каройЕму сиянье славы возвратим?Мы закуем его в тяжелые напевы,В старинные чугунные слова,Чтоб он звенел, чтоб надувались жилы,Чтоб золотом густым переливалась кровь.Он не умрет, но станет дик и темен.И будут жить в груди его слова,И возвышает голос он, и голосом подобенНабегу волн, сбивающих дома.

Февр. 1923

У трубных горл, под сенью гулкой ночи…

У трубных горл, под сенью гулкой ночи,Ласкаем отблеском и сладостью могил,Воспоминаньями телесными томимый,Сказитель тронных дней, не тронь судьбы моей.Хочу забвения и молчаливой нощи,Я был не выше, чем трава и червь.Страдания мои – страданья темной рощи,И пламень мой – сияние камней.Средь шороха домов, средь кирпичей крылатыхЯ женщину живую полюбил,И я возненавидел дух искусстваИ, как живой, зарей заговорил.Но путник тот, кто путать не умеет.Я перепутал путь – быть зодчим не могу.Дай силу мне отринуть жезл искусства,Природа – храм, хочу быть прахом в ней.И снится мне, что я вхожу покорноВ широкий храм, где пашут пастухи,Что там жена, подъемлющая сына,Средь пастухов, подъемлющих пласты.Взращен искусством я от колыбели,К природе завистью и ненавистью полн,Все чаще вспоминаю берег тленныйИ прах земли, отвергнутые мной.

Февр. 1923

Немного меда, перца и вервены…

Немного меда, перца и вервеныИ темный вкус от рук твоих во рту.Свиваются поднявшиеся стены.Над нами европейцы ходят и поют.

Но вот они среди долин Урала,Они лежат в цепях и слышат треск домовСредь площадей, средь улиц одичалых,Средь опрокинутых арийских берегов.

Мы Запада последние осколки…

Мы Запада последние осколкиВ стране тесовых изб и азиатских вьюг.Удел Овидия влачим мы в нашем доме…– Да будь смелей, я поддержу, старик.

И бросил старика. Канал Обводный.Тиха луна, тиха вода над ним.Самоубийца я. Но ветер легким шелкомДо щек дотронулся и отошел звеня.

18 марта 1923

Финский берег

1

Любовь опять томит, весенний запах нежен,Кричала чайкой ночь и билась у окна,Но тело с каждым днем становится все реже,И сквозь него сияет Иордан.

И странен ангел мне, дощатый мост ДворцовыйИ голубой, как небо, Петроград,Когда сияет солнце, светят скалы, горыИз тела моего на зимний Летний сад.

2

Двенадцать долгих дней в груди махало сердцеИ стало городом среди Ливийских гор.А он все ходит по Садовой в церковьЛовить мой успокоенный, остекленевший взор.

И стало страшно мне сидеть у белых статуй,Вдыхать лазурь и пить вино из лоз,Когда он верит, друг и враг заклятый,Что вновь пойду средь Павловских берез.

3

Но пестрою, но радостной природойИ башнями колоколов не соблазнен.Восток вдыхаю, бой и непогодуПод мякотью шарманочных икон.

Шумит Москва, широк прогорклый говорНо помню я александрийский звонОгромных площадей и ангелов янтарных,И петербургских синих пустырей.

Тиха луна над голою поляной.Стой, человек в шлафроке! Не дыши!И снова бой румяный и бахвальныйНад насурмленным бархатом реки.

4

И пестрой жизнь моя былаПод небом северным и острым,Где мед хранил металла звон,Где меду медь была подобна.

Жизнь нисходила до меня,Как цепь от предков своенравных,Как сановитый ход коня,Как смугломраморные лавры.

И вот один среди болот,Покинутый потомками своими,Певец-хранитель город бережетОрлом слепым над бездыханным сыном.

1923