Стихотворения и поэмы - Константин Вагинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он думал: вот следы искусства…
Он думал: вот следы искусстваРазвернутого на горахСердцами дамИ усачи с тяжелой лаской глазОн видел вновь шумящие проспектыИ север в свете снеговомПушистых дев белеющие плечиЛетящих в море ледяномИ в солнечном луче его друзья стоялиТолпилися как первые мечты[и горькие глаза рукою прикрывалии горькими глазами наблюдалиО горе новостях ему повествовали]И новости ему в окно кидалиКак башмачок как ясные цветы.
(1925 год)
(поэма)ФИЛОСТРАТ:
«И дремлют львы, как изваянья,И чудный Вакха голос звалМеня в свои укромные пещеры,Где все во всем открылось бы очам.Свое лицо я прятал поздней ночьюИ точно вор звук вынимал шаговПо переулкам донельзя опасным.Среди усмешек девушек ночных,Среди бродяг физических, я чуялОтождествление свое с вселенной,Невыносимое мгновенье пережил».
Прошли года, он встретился с собою
У порога безлюдных улиц,
Покой зловещий он чувствовал в покоях
Богатых. И казался ему еще огромней
Город и еще ужасней рок певца,
И захотелось ему услышать воркованье
Голубей вновь. Почувствовать не плющ,
А руки возлюбленной.
Увидеть вновь друзей разнообразье,
Увенчанных бесславной смертью.
Его на рынках можно было встретить,
Где мертвые мертвечиной торгуют.
Он скарб, не прикасаясь, разбирал,
Как будто бы его все это были вещи.
Тептелкин на бумагу несет «Бесов»,
Обходит шажком фигуру,
Созерцающую бесконечность.
ТЕПТЕЛКИН:
«А все же я его люблю,Он наш, он наш от пят и до макушки,Ведь он нас вечностью даритПод фиговым листком воображенья.Дитя, пусть тешит он себя,Но жаль, что не на Шпрее, не на СенеСейчас. Тогда воспользоваться им всецелоМогли бы мы. И бред его о фениксеМы заменили б явью».
ФИЛОСТРАТ:
«Какая ночь и звезды, но звездаОдна в моих глазах Венера,Иначе Люцифер – носительница светаТруднее нет науки, чем мифология.Средь пыльных фолиантовЯ жизнь свою охотно бы провел,Когда со мной была бы ты, Психея.Качаема волной стояла ты,Глядя на город полуночный,На приапические толпы,На освещенье разноцветное реклам,В природе ежечасно растворяясьИ ежечасно отделяясь от нее.И стал я жить в движенье торопливомТолпы погруженной в себя.Все снится мне, сияя опереньем,Ты фениксом взовьешься предо мной,И что костер толпы движеньеИ человек костер перед тобой.Что ж ты молчишь теперь,Как будто изваянье, лишенное окраскиС тяжелыми крылами.Тебя не выставлю на перекрестке,Пока ты вновь крылами не блеснешьИ розовостью плеч полупрозрачных».
Тептелкин появляется на том месте, где должны были бы быть двери.
ТЕПТЕЛКИН:
«Вы здесь, маэстро,Фрагмент вы новыйГотовите.За вещь большую я не советуюВам приниматься.Спокойствие и возраст вам нужныДля творчества спокойного теченья.Теперь бы вам политикой заняться,Через огонь и кровьНеобходимо вам пройти».
Наступает вечер, рынок замолкает, торговцы упаковывают свой скарб. На тележках видны японские вазы, слоновая кость, выключатели, подставки от керосиновых ламп.
Лавка книжника.
КНИЖНИК:
«Вот „Ночи“ Юнга. Дешево я уступлюВам. Получите вы наслажденье сильнейшее.Зажжете вечерком свечу или иноеВ наш век необычайное изобретете освещенье,Повесите Помпеи изображенье,Заглянете в альбом Пальмиры,Вздохнете об исчезновеньи ВавилонаИ о свинцовом скиптре мрачныя царицыЧитать начнете».
ФИЛОСТРАТ:
«Я не за ним. Другого автораЯ как-то пропустил,Он мне сегодня снился ночью.Я вспомнил, года два тому назад он былУ вас на нижней полке.Его «Аттические ночи» я ищу.Должны вы были настоять,Чтоб я купил их.Помните, в тот вечер,Когда шел снег и дождь,И красною была луна,Я забежал в своей крылатке мокройЗа Клавдианом в серых переплетах».
КНИЖНИК:
«Вы каждый день заходите.В крылатке, насколько помню,Не забегали вы. А книгиВ мышиных переплетах все проданы.Вот «Ночи» Юнга, редкий экземплярС французского на итальянский,Он вам необходим для постиженья душ.Его для вас я выбрал в куче хлама».
(Филострат убегает.)
Свист бури. Шестой этаж, черный ход, перед дверью помойное ведро. Стены увешаны потертыми и продранными коврами. Прыгают блохи.
ЦЫГАНКА:
«Так в Бога вы не веруете?»
ФИЛОСТРАТ:
«Нет».
Улица. Цыганка с Тептелкиным идет под ручку. Тептелкин несет под мышкой гитару в футляре.
ЦЫГАНКА:
«Скажите, он опасный человек?»
ТЕПТЕЛКИН:
«Безумец жалкий».
Тептелкин и цыганка входят в подъезд ярко освещенного дома. Бал-маскарад. Тептелкин под руку с Филостратом.
ТЕПТЕЛКИН:
«Поете вы,Как должно петь – темно и непонятно.Игрою слов пусть назовут глупцыВаш стих. Вы притворяетесьИскусно. Не правда ли,Безумие, как средство, изобрелНаш старый идол Гамлет.О, все рассчитано и взвешено:И каждый поворотИ слово каждое,Как будто вы искусству преданы,Сомнамбулой, как будто, ступаете между землей и небом,О, вспоминаю, как мы игралиВ бабки в детстве над дворе.То есть играл лишь я,А вы прохаживались, вдохновляясьПрекрасным воздухом воображаемые рощи.«Как сад прекрасен, – говорили вы, —«Не то что садики голландские с шарами и гномами«С лоснящейся улыбкой.«Аллеи здесь прямы и даже школы Алкамена«Я видел торс, подверженный отбросам«Ребячьих тел, сажаемых заботливою няней».Не мудрено затем услышали вы мореВ домашней передряге».
ДАМА:
«Вы ищете неповторимого искусства,Вы, чувствующий повторяемость всего,
Оно для вас прибежище свободы.Идемте в сад, здесь так несносен шум.Ах! Боже мой! Сияющие пары.Подумать только, молодость прошла.Я удивляюсь, как вы вне пространстваИз года в год сжигаете себя.
Комната Филострата. Филострат лежит. Читает.
«И одеяло дыр полно,И в комнате полутемно,И часовщик дрожит в стене,Он времени вернейший знак,Возникший и нежданный враг.Не замечая, мы живемИ вдруг морщины узнаем».И Филострат с постели скокИ на трехногий стул присел,Достал он зеркало.Увы! Увидел за собой садыИ всплески улиц, взлет колонн,Антаблементов пестрый хор,Не тиканье часовщика,А музыка в груди его.«Прекрасна жизнь – небытиеЕще прекрасней во сто крат,Но умереть я не могу.Пусть говорят, что старый мирОпасен для ума людей,Что отрывает от станковИ от носящихся гудков.Увы, чем старше, тем скорейНаступит молодость моя.Сейчас я стар, а завтра юнИ улыбаюсь сквозь огонь».
Верба.Летит московский раскидайВесь позолочен, как Китай,Орнаментальные ларцыС собою носят кустари.Тептелкин важно, точно царь,Идет осматривать базар.«Вот наша Русь, – он говорит, —Заморских штучек не люблю,Советы – это наша Русь,Они хранились в глубинеПод Византийскою парчой,Под западною чепухой».
Филострат идет с рукописью в театр. I акт. Темно.
ФИЛОСТРАТ:
Страшнее жить нам с каждым годом,Мы правим пир среди чумы,Погружены в свои печали.Сады для нас благоухают,Мы слышим моря дальний гул,И мифологией случайноМы вызываем страшный мирВ толпу и в город малолюдный,Где мертвые тела лежат,Где с грудью полуобнаженнойСтоит прекрасна и белаВенеры статуя и символ.
Садитесь, Сильвия, составил я стихотворение для вас:
«Стонали, точно жены, струны:Ты в черных нас не обращайИ голубями в светлом миреДожить до растворенья дай,Чтоб с гордостью неколебимойВысокие черты неслиКак излияние природы,Ушедшей в бесполезный цвет,Сейчас для нищих бесполезный».
СИЛЬВИЯ:
«Мне с Вами страшно.Зачем бередить наши раны,Еще не утеряли светЗемля и солнце и свобода.Возьмемте книгу и пойдемЧитать ее под шелесты фонтанов,Пока еще охваченные сномДрузья покоятся. Забудем город».Есть в статуях вина очарованье,Высокой осени пьянящие плоды,Они особенно румяны,Но для толпы бесцветны и бледны,И как бы порожденье злобной силыОни опять стихией стали тьмы.
В конце аллеи появляется СТАРИК ФИЛОСОФ:
