Мертвый след. Последний вояж «Лузитании» - Эрик Ларсон

Ближе к концу августа Вильсону удалось выбраться за город, в Корниш, Нью-Хемпшир, где он снимал на два лета Харлакенден-хаус, большой георгианский дом с видом на реку Коннектикут. Друг Вильсона полковник Эдвард Хаус, приехав к нему туда, был поражен глубиной его горя. В какой-то момент, когда они заговорили про Эллен, президент со слезами на глазах сказал Хаусу, что “чувствует себя как машина, у которой кончился завод, и ничего стоящего в нем не осталось”41. В своем дневнике Хаус писал, что президент “с ужасом думал о предстоящих двух с половиной годах. Он не знал, как ему с этим справиться”.

Кризисные ситуации подступали со всех сторон. Соединенные Штаты по-прежнему находились в тисках рецессии, длящейся уже второй год. Особенно тяжело приходилось Югу42. Хлопок, его основную продукцию, вывозили главным образом на иностранных судах, но война вызвала острую нехватку кораблей, чьи владельцы, опасаясь нападений субмарин, держали их в порту; воюющие стороны, между тем, отдали собственные торговые корабли на военные нужды. На южных причалах успели скопиться миллионы тюков хлопка. Были и рабочие волнения. В Колорадо шла стачка Объединенных горнорабочих Америки. В апреле предыдущего года правительство послало туда отряды Национальной гвардии, чтобы прекратить стачку; это привело к побоищу в Ладлоу, Колорадо, где погибли два десятка мужчин, женщин и детей. Тем временем к югу от границы, в Мексике, продолжали свирепствовать насилие и массовые волнения.

Впрочем, больше всего Вильсон боялся, как бы Америка не оказалась тем или иным образом втянутой в войну в Европе. То, что война вообще началась, было загадкой – она словно появилась откуда ни возьмись. В начале того прекрасного лета 1914 года, одного из самых солнечных в Европе за всю историю, никаких признаков войны не было и в помине, как не было и заметного желания ее развязывать. 27 июня, за день до того, как Европа начала проваливаться в хаос, читателям газет в Америке предлагались лишь самые бесцветные новости. В передовице на первой полосе газеты “Нью-Йорк таймс” сообщалось о том, что Колумбийский университет наконец-то победил в межуниверситетской гребной гонке, в которой девятнадцать лет проигрывал43. В рекламе “грейп-натс” фигурировали военные действия, но из тех, что разворачиваются в школьном дворе – объявление расхваливало ценные качества каши, помогающие детям побеждать в драках: “Здоровое тело и крепкие нервы зависят – и частенько – от того, чем ты питаешься”. А на странице светской хроники “Таймса” перечислялись десятки видных нью-йоркских персонажей, включая кого-то из Гуггенхаймов и кого-то из Уонамейкеров, собиравшихся отплыть в тот день в Европу: на “Миннеаполисе”, “Каледонии”, “Зеландии”, а также на двух кораблях, принадлежащих германским владельцам: “Принце Фридрихе Вильгельме” и гигантском “Императоре”, бывшем на 24 фута длиннее “Титаника”.

В Европе короли и высокопоставленные лица собирались в свои загородные резиденции44. Кайзеру Вильгельму вскоре предстояло взойти на борт своей яхты “Гогенцоллерн” и отправиться в круиз по норвежским фьордам. Президент Франции Раймон Пуанкаре и его министр иностранных дел отплыли на корабле в Россию, чтобы нанести официальный визит царю Николаю II, перебравшемуся в свой летний дворец. Уинстон Черчилль, к сорока годам уже ставший главой британского флота, первым лордом Адмиралтейства, поехал на побережье: в городке Кромер на Северном море, в сотне милях к северу от Лондона, его ждали в снятом на лето доме жена Клементина с детьми.

В Англии непосвященные с замиранем сердца ждали не войны, а запланированной экспедиции сэра Эрнста Шеклтона в Антарктику на паруснике “Эндьюранс”, готовом отплыть 8 августа из Плимута, порта на юго-западном побережье Британии45. В Париже умы занимал процесс над Генриеттой Келло, женой бывшего премьер-министра Жозефа Келло, арестованной за убийство редактора парижской газеты “Фигаро”, после того как газета напечатала интимное письмо премьер-министра к ней, написанное до их свадьбы, во время их адюльтерного романа. Разъяренная мадам Келло купила пистолет, поупражнялась в стрельбе в оружейной лавке, затем пришла в кабинет редактора и выпустила шесть пуль. В своих показаниях она, сама того не зная, иносказательно описала то, чему скоро предстояло выпасть на долю Европы: “Ужасные штуки, эти пистолеты. Сами по себе стреляют”46. Ей удалось убедить суд в том, что убийство было совершено в состоянии аффекта, и ее оправдали.

Войны никто не добивался – напротив, существовало мнение, пусть наивное, но широко распространенное, будто войны, сотрясавшие Европу в прошлые столетия, остались позади; будто экономики разных стран до того тесно связаны друг с другом, что война, даже начнись она, быстро закончится47. Капитал тек через границы. Экономика Бельгии была шестой в мире, и дело тут было не в производстве, а в деньгах, курсирующих по банкам страны. Усиленные коммуникации – телефон, радио, телеграф, проволочный и совсем недавно появившийся беспроволочный – помогли народам сплестись еще ближе; способствовали этому и увеличивающаяся вместимость и скорость пароходов, и развитие железных дорог. К тому же туризм, перестав быть прерогативой богатых, превратился в страсть буржуазии. Население стран возрастало, рынки расширялись. В Соединенных Штатах, несмотря на рецессию, автомобильная компания “Форд” объявила о планах удвоить размеры своего завода по производству машин48.

Однако старые трения и вражда сохранялись49. Британский король Георг V терпеть не мог своего кузена, кайзера Вильгельма II, верховного правителя Германии; Вильгельм, в свою очередь, завидовал обширным колониям Британии и ее владычеству на море – завидовал до такой степени, что в 1900 году Германия начала кампанию по строительству крупных боевых кораблей, чтобы бросить вызов британскому флоту. Это, в свою очередь, заставило Британию начать широкомасштабную модернизацию собственного флота, для чего был создан боевой корабль нового класса – “Дредноут”, оснащенный пушками таких размеров и силы, какие прежде никогда не применялись на море. Увеличивалась и численность армий. Франция и Германия, не желая отставать друг от друга, ввели воинскую повинность. Нарастала националистическая лихорадка. Австро-Венгрия и Сербия питали друг к дружке еле сдерживаемую неприязнь. Сербы вынашивали панславянские планы, угрожавшие целому клубку территорий и национальностей, входивших в состав Австро-Венгерской империи (которую обычно называли просто Австрией). Среди них были такие беспокойные области, как Герцеговина, Босния и Хорватия. Как выразился один историк: “В Европе было слишком много границ, слишком много историй, притом слишком свежих в памяти, и слишком много солдат, так что надеяться на безопасность не приходилось”50.

И государства потихоньку начинали планировать, как они будут использовать этих солдат, если возникнет такая необходимость. Еще в 1912 году Комитет обороны Британской империи решил, что в случае войны с Германией в первую очередь следует перерезать ее трансокеанские телеграфные провода51. Тем временем в Германии генералы возились с подробным планом, разработанным фельдмаршалом Альфредом фон Шлиффеном, центральным звеном которого был крупномасштабный маневр – ввод германских войск во Францию через нейтральную Бельгию, в обход оборонительных линий, выстроенных вдоль французской границы52. То, что Британия могла этому воспротивиться – по сути, она была бы вынуждена вмешаться как один из гарантов нейтралитета Бельгии, – как будто никого особенно не беспокоило. Шлиффен рассчитывал, что война во Франции закончится за сорок два дня, после чего германским войскам предстояло выступить в противоположном направлении, на Россию. Он не принял во внимание одного: что будет, если германские войска не одержат победу за отведенное время, а Британия все-таки вступит в борьбу.

Война началась с геополитического аналога пожара в подлеске. В конце июня эрцгерцог Франц Фердинанд, главный инспектор австро-венгерской армии, отправился в Боснию, аннексированную Австрией в 1908 году. Проезжая через Сараево, он был застрелен убийцей, которого наняла “Черная рука”, группа, ставившая себе целью объединение Сербии и Боснии. 28 июля Австрия поразила весь мир, объявив войну Сербии.

“Это невероятно – невероятно”, – сказал Вильсон во время обеда с дочерью Нелл и ее мужем Уильямом Макаду, министром финансов США53. Впрочем, Вильсон мог уделить происшествию лишь поверхностное внимание. Его жена тяжело болела, и это целиком занимало его сердце и ум. Он предупредил дочь: “Ничего не говори об этом матери”.