Скифская чаша - Ростислав Самбук

Воспоминание об Арсене приятно пощекотало нервы, и она подумала, что вечером можно податься с ним в город, завалиться куда-нибудь в «Курени» или «Ветряк», подальше от центральных ресторанов, где можно встретить знакомого художника или скульптора — как правило, коллеги Евгения не без денег и привыкли вечером шататься по злачным местам.

А потом домой. Ведь тут. на даче, все видно, все подходы как на ладони, а от всевидящих очей тетки Марьяны вообще ничто не скроется.

Юлия вздохнула. Проклятая тетка, если бы не она. Арсен мог бы каждый вечер приходить сюда, в конце концов можно выломать пару досок в заборе позади дома, но тетка учла и такую возможность: привыкла по вечерам без приглашения приходить в гости, попить чаю или попросить чего-нибудь, а глазами так и шарит, и все она учует — даже секундное смущение Юлии или терпкий запах одеколона Арсена.

Юлия достала из ящика туалетного столика флакон мужского французского одеколона, купленного вчера в Киеве. «Drakkar» парижской фирмы, двадцать пять рублей, но она заплатила бы и больше, лишь бы услышать радостный смех Арсена.

Почему он так редко улыбается ей? Ведь она такая красивая, ну немного старше его, но какое это имеет значение сейчас, когда еще ни одна морщинка не появилась на ее лице, а голубые глаза излучают любовь, нежность и страсть?

Не говоря уже о родинке, из-за нее мог бы потерять голову не один мужчина...

Юлия еще раз на счастье коснулась родинки, просто на купальник накинула халатик, схватила пляжную сумку и вышла в сад.

С улицы и от соседей слева усадьбу Трояновских отгораживала лишь проволочная сетка, Юлия уговаривала Евгения поставить сплошной деревянный забор, но не хватало времени, спрос на памятники увеличился, теперь даже в селах начали ставить не сваренные из железных труб кресты, а гранитные плиты. Евгений едва успевал обрабатывать их, взял даже двух помощников, создал маленькую нелегальную артель, но все же почти что разрывался на части и забором только обещал заняться. Правда, если бы Юлия хоть немного нажала на него, давно бы сделал, однако у нее тоже была голова на плечах и она умела считать: забор отвлек бы Евгения от работы, по крайней мере, на неделю (достать подходящий материал, договориться с шофером, построгать доски, найти рабочих), а за это время они потеряли бы кучу денег... И Юлия мирилась с проволочной сеткой.

Соседка кормила птицу. У нее было несколько гусей и десятка два кур, Юлия не обращала внимания на шумное соседство, ведь всегда покупала свежие яйца, что, учитывая аппетит Евгения, было очень важно.

— Доброе утро, Настя, — поздоровалась Юлия первая. Хоть и ездила в «Ладе» и сама не копалась на грядках, но не гнушалась сельскими женщинами, и те, в душе не весьма уважая ее, относились к ней дружелюбно. Может, потому, что мать Евгения выросла и умерла на этом приднепровском хуторе, а может, благодаря авторитету односельчанина.

Настя посыпала курам пшеницы, вытерла руки полинявшим фартуком, смерила Юлию внимательным взглядом и спросила:

— Выспались?

Юлия подставила лицо уже горячим солнечным лучам. В Настином вопросе она уловила довольно выразительный подтекст. Еще бы: Настя поднималась на рассвете — работала в соседнем пионерском лагере, кроме птицы имела еще корову и пять овец, она должна была одна крутиться по хозяйству — муж пил и только в редкие трезвые дни помогал жене. Но при том торговался: дашь рубль, выкопаю яму или отброшу навоз...

И Юлия знала точно: Настя, как ни бранилась, все же платила, потому что ей это было выгодно — вряд ли кто-нибудь взял бы за яму дешевле.

Как-то Юлия спросила у соседки, почему она мирится с бездельником. Настя только отмахнулась, зато всезнающая тетка Марьяна объяснила, что Настин Сидор время от времени бросает пьянку — косит траву, вскапывает огород, а без этого им с двумя детьми не прожить. Сидор хоть и последний из последних в хуторе, но обеспечивает скотину сеном, к тому же работает, а вернее, числится кочегаром в том же лагере, где работает Настя, и ей иногда удается опередить мужа, получив за него в бухгалтерии деньги.

В такие дни Сидор скандалил с Настей, его ругань слышна была чуть ли не на весь хутор, и умолкал он, лишь завидев на соседском крыльце Юлию. В зависимости от собственного настроения, а также от крепости выражений Сидора, она, чтоб утихомирился, выносила ему рубль или два, хотя в общем-то не любила раскошеливаться.

Юлия пропустила мимо ушей иронический вопрос Насти и то ли попросила, то ли велела, — впрочем, ей было все равно, как воспримет Настя ее тон, ведь платила не меньше, чем на базаре, а до базара Насте надо было тащиться пять километров:

— Сделайте к вечеру творог.

— Сделаю, — сразу же согласилась Настя и предложила: — Может, еще и свежей сметанки?

— Возьму, — ответила Юлия и подумала, что с такими харчами не похудеть.

Настя еще раз вытерла руки и спросила вроде между прочим, но смотрела внимательно, и Юлия почувствовала, что ее соседка не так уж проста, как кажется:

— Без Евгения Емельяновича как будете?

— А что нам, молодым? — парировала Юлия, в конце концов от Насти она могла и не таиться, Настя — кремень, из нее никто и слова не вытянет, не то что тетка Марьяна.

И действительно, соседка расплылась в приветливой улыбке и ответила убежденно:

— Недаром говорят: живи, пока живется...

Юлия махнула пляжной сумкой и направилась к калитке по выложенной бетонными плитами дорожке, даже спиной ощущая восхищенный Настин взгляд. Что ж, все правильно: одной доить коров, другой загорать, но Юлии было абсолютно безразлично, кто и как оценивает ее образ жизни — главное, брать от этой самой жизни все что возможно.

Тетка Марьяна полола огород. Наклонилась над грядкой, повернувшись к улице спиной, казалось, ничего не слышит и не видит, однако ее поза и сосредоточенность нисколечко не поколебали уверенности Юлии: Марьяна и сейчас замечает все, что происходит на улице, вероятно, она все слышала и видела даже во сне. Юлия на всякий случай остановилась и почтительно поклонилась Марьяниной юбке, из-под которой выглядывали полные загоревшие икры. Ее предположения оказались небезосновательны: тетка Марьяна сразу же оторвалась от огурцов, выпрямилась, поправила косынку и пропела чуть ли не с нежностью:

— Доброго здоровья, красавица.

— Огурцов у вас будет!.. — бросив взгляд на грядки, подбодрила соседку Юлия. — Бочку, а то и две насолите.

— Да, будет, — согласилась Марьяна. — Немного будет, — уточнила. — Может, жара помешает или град выбьет цвет... И ты бы посадила. Земли вон сколько гуляет, а свежий помидор или редька к столу всегда кстати.

«Началось, — неприязненно подумала Юлия, — опять мораль прочтет!»

Дело в том, что Юлия никогда не сажала на своем участке овощей. Немного цветов возле дома — розы, пионы, георгины, флоксы, чтоб пахли и радовали глаз, остальную территорию, соток пятнадцать или немного больше, засеяли травой — газон выглядел прекрасно, на нем можно было играть в бадминтон или загорать.

— Если я посажу морковь, кто же у вас станет покупать? — пробовала отшутиться Юлия, но тетку Марьяну трудно было сбить с правильного пути.

— Грех, земля гуляет, — возразила твердо. — Каждый должен работать на земле.

Юлия хотела сказать, что от работы и кони дохнут, однако промолчала: этой упрямой тетке вряд ли можно доказать что-либо — мораль заурядного человека, себя же Юлия считала чуть ли не аристократкой, по крайней мере, ставила на несколько ступеней выше простых крестьянок, но старалась ничем не выказывать этого. Вот и теперь вздохнула и стала оправдываться:

— Не приучена я к земле.

— Посидела бы голодная, быстро приучилась.

— Ой, тетенька, в нашей стране нет голодных.

— Оттого, что все люди работают.

— Вы же не знаете, тетенька, я пишу...

— Нашла работу!

— Вы ничего не читаете, вот для вас и не работа.

— А что же ты пишешь?

Юлия сделала таинственное лицо.

— Рассказы и повесть.

Действительно, попросила Евгения привезти хорошей бумаги и иногда, облачившись в пеньюар, просиживала часок за столом. Даже исписала два или три листка, называлось написанное «Мои записки и наблюдения». Как-то она прочла кое-что оттуда Евгению: «В глубине его живота затрясся смех», «Среди прохожих промелькнули знакомые серые глаза, подернутые грустью», «Не оскорбляйте землю топорными сапогами». «Соловьи безумствовали от любви»...

«Мысли и наблюдения» Евгению понравились, Юлия искренне верила, что все еще впереди и что ее ждет громкая литературная слава: она станет известной, как автор «Консуэло», фамилию писательницы забыла, но какое это имеет значение?

— Книгу пишешь? — все еще не верила Марьяна.

— Ну да, тетенька.

— А не врешь? — Видно, эта новость сразила Марьяну так, что она даже рот раскрыла от удивления.