Белый камень - Жиль Николе

Такая жажда знаний и стремление к совершенству произвели на брата Рене столь сильное впечатление, что он, не задумываясь, согласился помочь воспитаннику. К тому же старый библиотекарь был глубоко тронут тем уважением, которое выказал юный ученик, обратившись в первую очередь к нему, немощному и больному.

Дрожащей рукой он записал названия нескольких книг, которые считал абсолютно необходимыми, посоветовав не забывать о «Хрониках». Послушник поблагодарил библиотекаря и не стал более утомлять того своим присутствием.

Покинув келью больного, молодой человек направился прямо в библиотеку, не испытывая никаких угрызений совести. В конце концов, он не солгал, а всего лишь утаил истинные мотивы в потоке общих и в целом правдивых рассуждений.

Иногда совесть можно успокоить, просто правильно сформулировав объяснение собственных поступков.

Из рекомендованных библиотекарем трудов Бенжамен выбрал три, показавшихся ему полезными. Один из них особо привлек его внимание. Это была не книга в прямом смысле слова, а детальный план монастырского здания, составленный неким братом Лораном, монахом-архитектором, датированный 1222 годом. Бенжамен подумал, что если ему повезет, если суд состоялся раньше этой даты, брат-строитель вполне мог участвовать в создании конструкции, объяснявшей вынесенный приговор.

Ничто не мешало юноше надеяться найти ее следы в одном из чертежей.

Внимательно вчитываясь в объяснения, которыми изобиловал сборник, Бенжамен, однако, больше всего восхищался качеством исполнения и точностью всех чертежей и рисунков. Он без труда узнал древние помещения, сохранившиеся в нетронутом виде, несмотря на многочисленные пристройки и дополнения.

Тогда весь монастырь состоял из нынешнего северного крыла, примыкавшей к нему большой церкви и двойной обходной галереи — клуатра. Если посмотреть сверху, весь ансамбль представлял собой правильный прямоугольник с двумя квадратными внутренними двориками. Главные ворота, теперь выходившие во внутренний двор, открывались в то время на юг, прямо во внешний мир. Каждое здание было вычерчено в нескольких проекциях и разрезах, что позволяло понять, как все было задумано и организовано. Даже подземная крипта была выписана со всей тщательностью.

Эти изобилующие реалистическими подробностями чертежи были выполнены рукой талантливого художника, намного опередившего свое время. Мастер отдельно отметил, какие работы он сам вел в монастыре, но нигде Бенжамен не нашел ни одного упоминания о двери, которую пришлось заложить.

Юноша пал духом. Быстро пролистав остальные тома, он не нашел в них ничего нового и интересного.

Новый толчок его расследование получило только в следующее воскресенье во время еженедельного отпуска.

6

По воскресеньям монахи, если они того желали, могли в течение нескольких часов беседовать друг с другом в небольшом зале, расположенном в том же крыле, что и трапезная. Там они имели возможность не только слышать, но и видеть друг друга, потому что это было единственное место, где принявшим монашеские обеты братьям разрешалось откидывать капюшон в присутствии других людей. Это двойное послабление, называемое «отпуском», явилось плодом эволюции строгого первоначального устава.

Правило это было введено в 1861 году неким отцом Фабианом, весьма своеобразным персонажем, считавшимся и по сию пору главой целой череды настоятелей, именуемых «прогрессивными». Романтическая судьба этого человека была известна всем. Он родился в 1792 году от танцовщицы и тюремного сторожа. В возрасте семнадцати лет его напоили и обманом забрали в солдаты. Он участвовал в сражениях под Экмюлем и Ратисбонном, был тяжело ранен под Ваграмом. Через три года после этого он был снова мобилизован, потерял в Бородинском сражении глаз, что избавило его от необходимости лично присутствовать при переправе императорских войск через Березину. Во время французской кампании он попал в плен, бежал, успел поучаствовать в битве при Лане.

Однако, когда через год Наполеон вернулся, его патриотические чувства несколько поостыли, и 18 июня 1815 года, в день битвы при Ватерлоо, он не участвовал в сражении, а браконьерствовал — ловил угря. Это не спасло его от чисток эпохи Реставрации, и он предпочел отправиться в Америку, где сколотил приличное состояние на торговле оружием. Спустя два года женился на ирландке, но семейное счастье длилось недолго: через год жена умерла, всего на несколько часов пережив двух мертворожденных близнецов. После возвращения в Европу в его душе начали расти мистические настроения, которые в конце концов привели его в Иерусалим, и в 1820 году, в самое Рождество, он окончательно обосновался в монастыре.

Это и многое другое можно было почерпнуть из оставленных им многочисленных записей. Самое удивительное, что во всех заметках отца Файлана сквозили республиканские настроения. И в том, что, сделавшись настоятелем в самом начале новой наполеоновской эры, он внес в устав «либеральные» поправки, дававшие братьям право разговаривать друг с другом с открытым лицом, можно было усмотреть личную человеческую реакцию на неисправимый обскурантизм окружавшего его мирка.

Некоторые монахи никогда не пользовались этими «социальными завоеваниями», но брат Бенедикт не пропускал ни одного воскресенья. Надо сказать, что данный им восемь лет назад обет молчания причинял ему массу неудобств, и это можно понять, если помнить о том, чем он занимался в миру. Как-то раз в порыве откровенности во время одного из первых своих отпусков он признался, что успел поработать зазывалой на рынке.

Бенжамен также не упускал возможности немного расслабиться. Им руководило не столько желание говорить, сколько желание слушать. Он был по характеру человеком замкнутым, и необычная для столь молодого возраста эрудиция во многом объяснялась любознательностью и умением слушать. Всем остальным он был обязан своей прекрасной памяти.

Итак, в то знаменательное воскресенье брат Бенедикт подсел к молодому человеку, и было ясно, что сделал он это не случайно. Послушника смутила импозантная фигура незнакомого брата и его пристальный взгляд, значение которого он никак не мог истолковать. Однако молодой человек постарался как следует рассмотреть его в те редкие моменты, когда старший отводил свой взгляд, приветствуя кого-либо из братии. Хотя просторная ряса и не могла полностью скрыть весьма солидный живот, брат Бенедикт не производил впечатления человека рыхлого, пузатого. Нет, он был скорее массивным, чем толстым, а длинные руки и ноги только усиливали впечатление гармонии, которое производила вся крупная фигура.

Бенжамен отметил мощную, как у кулачного бойца, шею, широкие скулы, волевой квадратный подбородок. Он давно не брился, и седая растительность на голове мало напоминала положенную по уставу стрижку. Большой налитый кровью нос выделялся на и без того не бледном лице в красных прожилках. По обе стороны носа висели темные мешки, сурово подчеркивавшие глаза. Ох уж эти глаза! Бенжамен так и не смог решиться заглянуть в них. Он отметил только поразительную голубизну, тревожащую ясность взгляда, которая в паре с хриплым, как предположил Бенжамен, голосом была бы абсолютно невыносима.

Но когда монах наконец заговорил, то оказалось, что голос у него мягкий, успокаивающий и теплый. Сначала он вежливо поинтересовался, как чувствует себя брат Рене… Такое внимание делало ему честь, поскольку даже Бенжамену было известно, что они не слишком друг друга жаловали. Брат Бенедикт, активно действующий перед лицом вечности, приходил в ужас от медлительности и неэффективности брата-библиотекаря, который, когда вынужден был общаться с большим монахом, нарочно двигался даже медленнее, чем обычно. Хотя в монастыре разговаривали мало, всем было известно, что брат Бенедикт называл библиотекаря «улиткой», а тот, в свою очередь, именовал здоровяка не иначе, как «варвар».

Брат Бенедикт, справедливо опасаясь того, что его могут посчитать лицемером, не стал долго задерживаться на теме здоровья престарелого брата Рене и принялся расспрашивать послушника о его прошлой жизни, об учебе, а затем, будто бы между прочим, поинтересовался, как продвигается работа по восстановлению архива. Молодой человек совершенно искренне ответил, что сознает всю тяжесть лежащей на нем ответственности и что иногда ему бывает трудно нести этот груз в одиночку. Он рассказал неожиданному собеседнику, как недавно рассказывал брату Рене, о том, что занят сейчас начальным периодом истории монастыря, и о мотивах, побудивших его предпринять это исследование.

Большой монах заинтересованно кивнул, а затем совершенно спокойно шепнул на ухо Бенжамену фразу, подействовавшую на того, словно удар кнутом:

— Так, значит, вы уже прочли «Хроники» отца-могильщика?