Раймон и Армель - Qrasik

под глазами круги… — Ты ещё слишком неопытна и невинна, много чего не понимаешь, дитя мое. Сколько ей лет? — Ах, да разве я знаю? Я почти и не глядела на нее. Наверно, не старше меня. — За несколько месяцев, что он прожил там, вполне мог… Ну, если не влюбиться, то привязаться к ней! Мужчину нельзя оставлять надолго одного. Говорила я тебе, надо было раньше туда поехать. — Но что же теперь будет, матушка? — Скажи спасибо, дитя мое, что я дружна с матерью Раймона. На днях я съезжу к ней, все улажу. Ты же утром пойди в часовню и помолись как следует. Как, ты сказала, зовут эту его подружку? Армель? Я слышала о ней. Говорят, что ее мать прокляла свою соперницу, и у той умерли дети! Уж не ведьмой ли она была, не навела ли смертную порчу? Молись, дочь моя, молись!

Флорибелла всхлипнула от страха, дама Эрменгарда принялась ее утешать, и обе не заметили, как Бодуэн выскользнул за дверь. Он, в отличие от сестры, успел разглядеть Армель очень хорошо. Она была красива даже в старом темном платье. А таких волос он не видел больше ни у кого. И он поедет к ней прямо сейчас и познакомится поближе, окажет ей эту честь. Не каждый же день к ней проявляют интерес благородные рыцари!

Хоть дядя, как и обещал, поговорил с моими родителями, все равно дома пришлось выдержать целый шквал отцовского гнева. Епископ Одилон и Гийом поддерживали меня, отец твердил, порой переходя на крик, что ни один из де Ренаров ещё не шел на попятный и не боялся просить руки прекрасной девицы, а матушка пыталась умиротворить всех. — Я требую, чтобы ты завтра же снова поехал в замок Мортрэ и сделал предложение Флор! Пообещай, Раймон, что ты поедешь! — не успокаивался отец. — Да это просто смешно, брат! — рассердился епископ. — Пусть поедет через несколько дней. Что ты вздумал на него давить? Ну женится чуть позже, подумаешь, горе!

Я не видел в случившемся особой трагедии, вот если бы ещё матушка приняла это не так близко к сердцу. Ее я сильно люблю. Она все ещё красива, сохранила стройную фигуру, а морщинки возле глаз не сразу и заметишь. Как и полагается замужней даме, она носит головное покрывало, и посторонним не видны седые пряди в ее великолепных каштановых локонах. Что касается отца, он заметно постарел. Иногда я чувствую жалость к нему. Он горько раскаивался в том, что подозревал матушку в измене, да и в том, как поступил со мною. Тогда, в 5 лет, я так любил его, так хотел считать его ни в чем не виноватым и простить в своем сердце, что почти внушил это сам себе. Может, мне и удалось бы уверовать, что все случившееся в ту страшную ночь было недоразумением. Вот если бы только не слуги и их длинные языки! Жизнь в замке или богатой усадьбе не замирает ни днём, ни ночью, кто-то сменяется с караула или заступает в него, кто-то падает от усталости и засыпает прямо на полу, кто-то готовит пищу, идёт к мессе, едет на охоту, заготавливает припасы на зиму. Женщины прядут и ткут, дети носятся по всем коридорам. Хозяйский сын — не исключение. Бегая по всему замку, я часто появлялся там, где меня меньше всего ожидали, и слышал обрывки разговоров, которые подтверждали мои собственные догадки. Ну и однажды я услышал, как управляющий шепотом рассказывал своей жене о случившемся. Хороший управляющий всегда и обо всех событиях знает больше, чем воины, стражники и челядь, вместе взятые. А наш был очень хорошим. Так я узнал, что когда-то руки мамы добивались двое. Она отдала предпочтение моему отцу. Они поженились, но соперник не мог так просто смириться. Через несколько месяцев после свадьбы, когда отец был в отъезде, тот человек похитил юную баронессу. По пути в его замок ей удалось притвориться чуть ли не умирающей от страха, усыпить бдительность своего похитителя и убежать. О происшествии знала только ее камеристка. Матушка убедила ее никому не рассказывать об этом, дабы не вызвать кровавую междоусобицу, да и возможные слухи, и недовольство семьи отца страшили ее. Соперник уехал на несколько лет за море, но по возвращении, столкнувшись с моим отцом где-то на пиру, во хмелю рассказал ему о похищении и заодно предположил, что я — его ребенок. Добавьте ко всему ревность отца и мое несходство с ним, и вы поймёте, что он, доведенный до отчаяния, бросил меня в лесу. Все последующие годы он старался искупить вину, я же продолжал любить его, но уже не так, как прежде. На смену любви-восхищению пришла любовь-жалость. Я и сегодня испытывал это чувство, когда он пытался бранить меня. И уж конечно, совсем его не боялся.

Я выехал из замка на следующее утро, но отнюдь не в сторону владений семейства Мортрэ. С собой взял несколько воинов, ибо после недавних нападений лесных бродяг ездить в одиночку было опасно. Наш путь лежал в отдаленную лесную усадьбу. Добираться до неё было долго даже по хорошей дороге, а сейчас, когда в лесах не полностью сошел снег, мне предстояло ехать полдня. Но там жила Армель, и при одной лишь мысли о ней я гнал коня быстрее.

Но, как оказалось, недостаточно быстро. Сердце болезненно сжалось, а потом вдруг куда-то провалилось, когда я увидел выбитые ворота. Вспомнилось недавнее нападение бродяг. Неужели снова они? Нет, они подожгли бы дом. Во дворе были слышны голоса, но не шум драки и не звонил оружия, и я вздохнул чуть свободнее. По крайней мере, люди были живы. Но все ли? У Армель было только трое слуг — кормилица Берта, ее сын Гуго и старый работник Иво. Я влетел в ворота. Пожилой священник, дядя Армель, тоже оказался здесь. Он перевязывал голову Иво. Прочих обитателей усадьбы нигде не было видно, но весь двор был изрыт конскими копытами. И в некоторых местах я заметил кровавые пятна. — Святой отец! — воскликнул я. — Что здесь случилось? — Ночью на усадьбу напали, — глухо ответил он. Только тут я заметил, что у него на виске алеет свежий шрам. — Но Армель…где же она? Какие негодяи посмели это сделать? — Она в доме, мессир Раймон, Берта помогла ей. А напал на нее молодой мессир Мортрэ. Ваш будущий родственник, кажется. Казалось, в тот миг я умру от ярости и ужаса.