Елена Блаватская - Александр Сенкевич

Борис Михайлович Эйхенбаум трактовал литературный процесс как осознание себя в потоке истории. Если применить эту формулу известного литературоведа к личности Е. А. Ган и ее дочери, придется ее чуть-чуть переиначить. Для них творчество было осознанием себя в контексте вечных, вневременных истин, только у Е. А. Ган эти истины более живые, не столь отвлеченные, как в сочинениях ее дочери. Тяжелая болезнь, протекающая неровно и оставляющая надежду на излечение, приучила ее смиряться перед Божьей волей, терпеливо нести свой крест.

У Блаватской никакого смирения в помине не существовало. Она верила, впрочем, в некий Промысел, имеющий власть над жизнью каждого. Однако Елена Петровна возводила эту направляющую судьбу человека силу к кармическим закономерностям. Она верила, что ни одна вера, ни одна религия не в состоянии заполнить пустоту, образующуюся в сознании смертного человека, который оказывается лицом к лицу перед бесконечной Вселенной, перед вечным, неиссякающим потоком жизни.

Отголосок материнских сетований о том, что «воздуха, облегающего шар земной, недостаточно для человека, живущего мечтой», желание «измерить мыслями и чувствами вселенную» мы видим в сочинениях Е. П. Блаватской.

Особые, неровные отношения, строящиеся по принципу «любовь — ненависть», сложились у Елены Петровны с ее старшей тетей. Екатерина Андреевна любила и заботилась о детях своей умершей сестры, как могла, конечно же выделяя наиболее сообразительную и взрослую Лелю. Та была, прямо скажем, ее любимицей. Как отмечала сестра Вера, «ослепленная этой любовью, очень молодая девушка не могла всегда быть благоразумной».

Иными словами, Блаватская, пользуясь своей безнаказанностью, в конце концов полностью подчинила себе Екатерину Андреевну. Гувернантка Антония Пернье в воспитание Лели почти не вмешивалась. Ее кумирами были Вера и маленький Леонид. Можно предположить, что воля, которую предоставила Блаватской ее тетя Екатерина Андреевна, со временем незаметно обернулась своеволием — метаморфоза, никоим образом не входившая в педагогические планы воспитательницы. Леля начала раздражать Екатерину Андреевну еще и тем, что поведение свое она окружала какой-то непонятной тайной, а как писал Байрон: «Где есть тайна, там предполагается обыкновенно и зло».

Однако время было упущено. Блаватская развивалась по нравственным законам, ею самой и созданным. На ее представления о морали, о добре и зле, об идеале красоты влияли книги, которые она читала запоем. Друзья-книги уводили ее в область мечтаний, увлекали в мистический, волшебный круг. В основном это были оккультные книги для взрослых на французском, английском, немецком языках из библиотеки прадеда князя Павла Васильевича Долгорунова и любовные романы, которые Леля похищала у тети Кати.

Екатерина Андреевна Витте, выйдя замуж, продолжала неотлучно жить с ними в Саратове и Тифлисе. Ее муж агроном Юлий Федорович Витте служил под началом ее отца-губернатора и происходил из семьи датских лютеран. По настоянию будущей жены он перешел в православную веру.

Сестра Вера писала о нем: «Все его, и старшие, и дети, ужасно полюбили, потому что он такой сердечный, добрый, искренний человек, что, зная его, нельзя было его не любить».

Но так уж получилось у Блаватской, что равноправное идейное общение складывалось не с членами ее семьи, а с теми, кто как бы не существовал вживе и во плоти, кого рождала ее бурная фантазия.

Мистическая жизнь Лели оказалась непонятной взрослым родственникам, и девушка пестовала свое одиночество, поскольку именно в нем сохранялась возможность существования ее внутренней, своеобразной жизни. Одиночество позволяло глубже и полнее понять многие аспекты совокупного бытия человека и природы.

Итак, уже в юные годы Елена Петровна Блаватская начала осознавать себя творческой личностью. Реальная жизнь казалась ей ненастоящей: это была ярмарка тщеславия, скучная и презренная, овеществленная пустота, которая приводила в содрогание ее мать. Нет, она не хотела просто плыть по течению. Ей были необходимы любовь и доброта, красота и гармония, обрести которые она могла лишь в своем внутреннем мире.

Елена Петровна уже не различала: она ли жила в видениях или видения в ней. Прочитанное странным эхом отозвалось в ее сознании и душе. Вымысел смешался с реальной жизнью — навсегда, до самой смерти.

Дедушка Андрей Михайлович и бабушка Елена Павловна после смерти дочери привезли сирот, двух внучек и внука, к себе в Саратов, в губернаторский дом.

Этот дом запомнился Елене Петровне Блаватской надолго. Как вспоминала сестра Вера, это было старое, громадное здание «с подземными галереями, давно покинутыми ходами, башнями и укромными уголками. Это был скорее полуразрушенный средневековый замок, чем дом постройки прошлого века».

Мир невидимых существ, обитавших, как считала Леля, в пределах дома, неудержимо ее привлекал. Сливающиеся с прозрачным воздухом духи полей и лесов, прячущиеся по темным углам домовые и гномы сделались ее товарищами по играм и забавам.

В свой круг она еще включала вольных птиц, а также чучела различных животных, находящихся в бабушкином музее. Голуби ворковали ей интересные сказки. Чучела рассказывали невероятные истории из собственной жизни. В их компании она находилась бы с утра и до вечера, если не было бы других дел.

Леля слушала голоса неживых предметов: фосфоресцирующих пней, лесистых холмов, придорожных камней, деревьев, рек и озер. По вечерам она укладывала спать голубей, как это описывалось в любимой ею книге «Мудрость Соломона», и голуби на ее руках в самом деле успокаивались, — во всяком случае, становились как бы одурманенными.

Осенью и зимой дети жили в городском доме, а ближе к лету перебирались на губернаторскую дачу.

Блаватская с детских лет, по-видимому, верила в перевоплощение, как нынче говорят, в реинкарнацию. Возможно, тому способствовали русские сказки, которые рассказывала старая няня и в которых люди легко и естественно превращались в зверей, становились оборотнями. Верила она и в ковры-самолеты, в общение на расстоянии через волшебное зеркало и в возрождение из мертвых с помощью живой воды. Сказки, на ее взгляд, как нельзя более точно и правдиво отражали действительно происшедшие события. Другое дело, что в старину люди, которые владели магическим искусством, так называемые волшебники, встречались почти на каждом шагу. Теперь же остались единицы, которые скрывались в каких-то укромных местах.

В качестве доказательств своей правоты, как вспоминала сестра Вера, Елена Петровна указывала на столетнего старца, жившего в лесном овраге неподалеку от их дачи. Как говорили люди, этот старец по прозвищу Бараниг Буряк был настоящий ведун и знахарь. Он занимался врачеванием, ставя на ноги безнадежно больных. Лекарством служили полевые и лесные травы, целебные свойства которых он досконально знал.