Голова в облаках - Анатолий Жуков

— Голова-то.

— А-а, голова-то. Да у рыбака-то.

— У рыбака-то?

— Ну. Только это у него шапка такая. Заячья. Дядя, ты головушку-то не застуди ненароком — июль скоро. Гы-гы-гы!..

В другое время Парфенька смолчал бы, а тут не смог: он же торопился из дома, впотьмах собирался, тревожить своих не хотел, вот и надел, что под руку попалось.

— Какой ты умный, парень, — сказал он с печалью.

Тот растерялся, но за него заступился рябой:

— Гляди-ка, какой явился. А, Степк? Змея поймал и нос кверьху.

— А у тебя карточка дырявая, — не поддался Парфенька.

— Истинно так, — поддержали птичницы. — А уж ругатель-то, ругатель… Пьяный ли, трезвый ли, а как зачнет «молиться» — хоть святых выноси. Да все по матушке, по матушке…

— Потому что конопатый, — объяснил Парфенька, махнув рукой.

— Че-во-о?

— Рожа, говорю, у тебя вся в ямках. Будто на ей черти горох молотили.

— Вот я те щас дам горох…

И рябой уже протянул к нему длинные клешни, но был спугнут веселым гудком водовоза: Витяй накачал цистерну и вот подымался от берега сюда. Груженая машина ревела натужно, сердито, и диковинная чудо-рыба задрожала, а потом обреченно прикрыла розовыми веками синие колдовские глаза.

Парфенька зябко поежился: впервые он видел у рыбы веки, да еще с темными ресницами, при синих-синих глазах, которые в спокойном состоянии светлели, становились голубыми. А бужевольник Витяй гудит как оглашенный, того и гляди наедет на нее, раздавит такую-то красоту.

— Куда прешь! — закричал он, махая руками. — Левее бери, левее, вот сюда!

Машина, оставляя на росной траве двойные следы, поднялась к ветле и остановилась, устало урча и попыхивая дымком. Витяй выскочил на подножку и лихо кинул руку к соломенной голове.

— Товарищ генерал, ваше приказание выполнено, бассейн для Лукерьи приготовлен.

— Открывай, — приказал Парфенька и обернулся к птичницам и кормачам: — А вы беритесь за рыбу, сейчас в цистерну станем засовывать.

— Это не Лукерья, — сказал опять рябой. — А в воду зачем?

— Чтобы живая была. — Парфенька взял голову рыбы за жаберные крышки, с усилием поднял. — Ох, тяга-то, господи! Беритесь за мной и вместе потянем.

— Зачем живая-то, Парфеньк? — не понимал рябой. — Все одно же на сковородку. А со свежим огурчиком, с лучком — другой закуски не надо.

— Кому чего, пьянице закуска.

— А ты меня поил?

— Еще чего захотел! Берись, берись, не выкатывай буркалы-то, не пугливая.

Впятером они быстро размотали тело рыбы со ствола ветлы, поднесли к машине. Витяй принял зеленую голову, подержал, удивляясь ее чарующим глазам и черным ресницам.

— А ведь это наяда, — сказал он. — Ну, батяня, отмочил ты шуточку.

— Какая еще наяда?

— Речная богиня, сказочная. — И сунул ее носом в горловину цистерны. Она с плеском ушла на дно. — Пей, родимая!

Парфенька ожидал, что рыба будет сопротивляться, но она неожиданно сама стала втягиваться в цистерну, извиваясь и расшвыривая его помощников, и втягивалась так быстро, что из горловины тут же полилась вода. Витяй стоял на верху цистерны и, склонившись над люком, наблюдал, как рыба, шурша чешуей по бортику, втягивалась вовнутрь.

— Кольцами свивается, — сообщил он полушепотом. — Эдак скоро всю цистерну наполнит.

— Не давай наполнять-то, — встревожился Парфенька, — задохнется без воды.

— Она умная, не вплотную ложится. Кормачи и птичницы стояли у машины и пораженно следили, как извивается сказочная рыба, метр за метром скрываясь в цистерне с надписью «огнеопасно».

Прежде это был трехтонный бензовоз, с годами он подносился, цистерна у него расхудилась и стала подтекать, машину отдали совхозным животноводам. Зимой ее ремонтировали, а с весны до осени она возила воду в летние лагеря дойных гуртов. Шоферами на ней были чаще зеленые новички или проштрафившиеся асы, забывающие закусывать. Витяй не принадлежал ни к тем, ни к этим.

— Ты чего в водовозы определился? — спросил Парфенька, довольный, что сын заворожен его рыбой.

— На повышение пошел, — ухмыльнулся Витяй. — Сам директор совхоза товарищ Мытарин назначил. Поезжай, говорит, Виктор Парфеньевич, и внедри любовь молодым дояркам, а то Борис Иваныч один не справляется. Любовь к труду.

— По дружку, стал быть, соскучился?

— И по подружкам. Их там десяток, а он один, ослабел, поди, обессилел, а им обязательства надо выполнять, за высокое звание бороться. Буду вдохновлять.

— За рыбой гляди, вдохновлялыцик. Вроде не ползет?

Витяй нагнулся над люком, потом потрогал пальцами напряженно свисавшее по боку цистерны тело.

— Замерла. Полбака заполнила и утихла, умница. Разрешите везти на уху, товарищ адмирал?

Парфенька, серьезный и деловитый, как грач на пашне, промолчал, размышляя. Хоть и много втянулось в цистерну рыбы, метров пятнадцать, она по-прежнему уходила к самому берегу и дальше, в залив, теперь затихший, зеркально гладкий, сверкающий от солнца. Значит, успокоилась, отдыхает. Если теперь везти, то потревожишь и она выскользнет из цистерны, а не выскользнет — разорвешь на две части. Но и стоять долго нельзя: роса зот-вот сойдет, солнце высушит „чешую, и рыба подохнет. Поливать? Это сколько же людей надо, если ведрами. Да и неизвестно, какое время придется стоять.

— Ну как ты тут, голубок?… Уф-ф, задохнулся… С добычей тебя! Ух, сердце зашлось… — Часто дыша, Голубок окинул взглядом машину с рыбой, берег и залив, где она продолжалась, озадаченных людей и покачал потной прилизанной головой: — Настоящего Змея Горыныча поймал. Как в сказке. А я сперва думал, что Лукерья. Слышь, Бугорков? Что же теперь делать станем? Ох, еле отдышался. Председателя бужу, говорю ему, а он, голубок, пальцем у виска: спятил-де ты или после вчерашнего? Я тогда к телефону и — в район начальству: а оттуда, не поймешь кто, ругается: кой черт, кричит, в такую рань тревожите. И тоже не поверил, голубок. Проспись пока, говорит, а я милицию сейчас пришлю, рыбнадзор… Что же нам делать-то теперь, ждать?

— Не знаю, — сказал Парфенька. — Давайте думать вместе. — И первым, как неопытный начальник, поведал свои сомнения насчет сохранности и перевозки диковинной добычи. А сохранить ее надо обязательно.

— Да зачем? — не понял опять рябой. — Давайте разрежем, и что в машине — Парфеньке, а что на нашей земле — наше.

— Не удержим, в залив уползет, — сказал Степка.

— Без головы-то? Дай-ко у тебя отрежем, итить твою мамушку, поползешь ты домой иль, к примеру, в магазин?!

— Да пошто резать-то? — вступилась одна из птичниц. — Рыбак пымал, его и воля. А он дело говорит. Сперва вынуть надо всю, а потом и делить. Так, Дашутк?

Старая Дашутка перекрестилась:

— Эдак, Машутка, эдак. Мы с горем, бог с милостью. Теперь у нас и рыбка, и мясцо. Низкий поклон тебе, Парфенюшка. — И — в пояс ему.

Парфенька горестно Вздохнул и поглядел на Витяя, сидящего с папиросой во рту на цистерне: если и у сына похожие мысли, дело плохо. Но Витяй опять его выручил.

— Я думаю, батяня прав, — сказал он и плюнул под ноги рябому кормачу. — Вы готовы слопать ее, делить уж начали, а это ведь не рыба, не щука какая-нибудь.

— Что же по-твоему? — удивился Степка.

— А ты разуй глаза-то, проморгайся, мужик ты беспривязный.

— Почему эт беспривязный?

— Потому что ни скота у вас в Ивановке, ничего, сами нахлебниками живете.

— У вас в Хмелевке больно много!

— Ты на нас не кивай, у нас райцентр, совхоз. Мы люди рабочие. Понял. А рабочий — это гегемон. Что скажем, то и будешь делать. Усек? Передай товарищу.

— Ишь какой, ити его…

— Да, такой. И брови на меня не хмурь, квазимода, пошевели единственной-то извилиной.

— Сам ты это… как, Степк?

— Квазиморда какая-то.

— Молодцы, грамотеи! Но слушайте сюда и проникайтесь. Это не Лукерья какая-нибудь, не рыба, это — мечта всей жизни, сказка, изумрудно-янтарная наяда, уникальное явление природы. Понятно теперь? Ее закон охраняет.

— Понятно. Кто это такая наяда?

— Понял, называется. В Древней Греции так звали нимф, богинь ручьев, речек и озер. Русалки, по-нашему.

— Русалки не такие. Русалки — девушки с рыбьими хвостами.

— А эта? Вы поглядите, какие у нее небесные глаза! А веки с черными длинными ресницами! А плавники-ладошки!.. Об этом чуде сегодня же узнает весь район, вся область, а завтра весь просвещенный мир. — Витяй бросил дымящую папироску, спрыгнул на землю к кормачам. — Усекли? И наедет тут начальства всякого, ученых, корреспондентов разных тьма. И рядом с чудом природы они увидят ваши небритые рожи. Поняли теперь, что вам делать?

— Опохмелиться, — сообщил Степка.

— Побриться, — сказал рябой.

— Побриться, и почище. А потом умыться с мылом. С туалетным. И шею помойте, и уши. Подстригите также ногти, волосы, причешитесь. А одежонку не парадную надевайте, а рабочую, хорошо бы чистую, не очень мятую. Тогда вас хоть в газету, хоть в иностранный журнал — русские богатыри Степан…