Осколки мозаики. Роман-фэнтези - Людмила Захарова

– А барыня катаются… За ними князь заехали-с… ранехонько, – растерянно бормочет она в ответ, запрокинув пухленькое испуганное личико.

Граф, оборвав березовую косицу, возвращается в кабинет, оставив стеклянные двери открытыми. Шелестящий занавес хранит приятную прохладу, играя солнечными бликами на затейливой мозаике паркета. День действительно хорош, но одеваться самому… Граф прохаживается, гордясь своим спокойствием в ожидании дворецкого и горничной с кофе. Думы от мелких забот по обустройству имения легко перескакивают на дела государственные, мечты о новом просветленном обществе, где… Он замечтался и сшиб низенький столик, прежде невиданный даже в конюшне. Опрокинутые чашки хрустнули, под ногами растекается лужа холодного чая, подмачивая ворох каких-то неизвестных газет и журналов. Граф не был суеверен, но, мягко говоря, смущают не только названия, но и орфография: отсутствует ять! – «Что такое»?! – взорвался он и запустил колокольцем в распахнутые двери. Промокают туфли, паркет становится облезлым, серым.

– Бред какой-то, прости, Господи, – шепчет он, отступая на неиспорченный пол, спиной чувствуя удар леденящей волны, настигающей все же внезапно. Он боялся себя в гневе, ибо мог быть жесток. – «Выпороть! Всех выпороть! Матрена, разрази вас гром», – кричит он шепчущим кронам, нервно затягивая поясок. Просматривая парк с балкона, заключил: «Бездельники, ни души». – Застекленная тишина взорвалась, в бешенстве разбитый столик обнаружил шершавое некрашеное нутро. – «Хамы, чаевничать вздумали! Натащили хлама от разночинцев, научили вас читать, аспиды». – Граф все крушит, топчет и расшвыривает. Гнев и бессилие – иссушающая чаша, родственная предательству. Ибо из чаши должно утолить жажду. Никак не наоборот! Темнеет в глазах, грязные в лохмотьях потолки опускаются все ниже, надвигается плоская зловещая мебель, обшарпанная, покрытая махровой пылью. Мерещится тусклая убогая комнатушка, – то ли кладовка, то ли спальня приживалки.

– Господи, как во сне… Определенно нельзя серчать, аж пот прошиб. – Граф чеканит шаг уже степенно, не замечая перемен. А его кабинет с лепниной действительно ветшает, сужается, капает вода. Кончиками пальцев он провел по лбу, злобно шипя: «Выпороть… всех выпороть». – Его остановила хлесткая пощечина, тряпкой залепившая лицо.

– Что такое?! – Граф недоуменно раскрывает глаза, пораженный множеством стекающих, небрежно развешанных блеклых флагов. Это в его-то изысканном уюте! Отбиваясь от них, он ринулся к свету, к неограниченному простору дня, где нет удушливых жутких вещей. Промокший, со слипшимися всклокоченными волосами, в одной туфле, с хвостом сорванной веревки на плече он достиг жалобно пискнувших дверей балкона, прерывисто вдохнув свежего воздуха, услышал воробьиную ссору и детский лепет внизу.

– Господи, да что же такое, – вопрошает он, думая, что бредит или сходит с ума.

– Я полагаю, что это пеленки, сударь, – насмешливо отвечает графиня, постукивающая хлыстиком по мрамору колонны. Граф опешил: здесь слишком высоко, как ей удалось проникнуть мимо него? Шевельнулась осторожная ясная мысль, приметившая шлейф амазонки, свисающий через перила. Она заметила это и невозмутимо поправила подол, не меняя улыбчивого выражения лица. Граф отбросил тапок, скинул халат и, сев прямо на пол, спрятал лицо в ладони, решив, что это продолжение кошмара или его супруга просто ведьма.

Мгновение бесконечно. Качнулся маятник условного расстояния, время не существует. Низкий реверанс, алмазные переливы на остреньких ключицах. Все замерли, нет, застыли в ожидании взмаха палочки дирижера. Грациозный поворот головы: взоры встретились. Великая княгиня Разлука покинула бал. Первые «па» застучали в висках: «Я, почему я»? – О, у нее были секреты, но даже леди Неизвестность и леди Неизбежность – родные сестры робели пред нею, пытаясь опорочить. Ее взгляд увлекал многих, обещая понимание, сочувствие, призывая довериться неслыханному блаженству в прискучившем мире. В свете за ней волочились, поклонялись, обречено платили дань богине салонов. Графу всегда льстило иметь такую супругу.

Вдохновенная музыка жестов мазурки, чарующие слова – бальзам на душу, некстати вспомнились ему: «Будьте счастливы каждым мигом волнений, а изменить что-то Вы не в силах и, кажется, нет причин для радости. Больно – значит – мы живы. Будьте счастливы непостижимой сутью, тем, что есть Вы… Ваши сны и пробуждения». – Бесполезно мучить себя, теряясь в догадках о том, что же было с ним и, что таит приятная улыбка, ныне далекая от первых слов знакомства. Граф в замешательстве не заметил ухода, все еще гадая о том, отчего он так страшится и ненавидит, и не может не любить ее?.. Ей всегда все известно. И давно, – решил он, окончательно очнувшись от сна и приходя в себя. Потрепав вихрастые макушки детей, Алфея скоро исчезнет в глубине аллеи. Исчезнет струящийся темный шелк, прильнувший к стану: изящный изгиб – она полуобернулась: «Разве можно меня не любить, граф? Мне жаль Вас».

7. Экспресс на Санкт-Петербург

Я не злорадствую, увольте, это музыка… Вы слышите? На перроне, не задевая вокзальной суеты, пыльные оркестры выдувают танго. Я прихожу в себя и уже не переживаю. Я все еще принадлежу Вам. Мои предчувствия печальны, что ново для меня и для Вас, сударь; для будущего прощения или прощания и оставления грехов: моих – мне, а Вам?

Все видимые и невидимые варианты судеб мелькают по откосам, но экспресс не мнит остановки, и они увертываются, отстраняются с пути подобно осинкам, подгнившим в долгом ожидании, березовым рощам, мостам, озерам. Не правда ли, забавно? А Вы, граф, все еще водите знакомство с призраками? Вы ничуть не изменились за наши пять лет. Бросьте, это скучно. Отчего же Вы остались дома? Ах, да… мой вояж инкогнито. Вам никогда не узнать о нем, так-то, граф.

Вы все еще восторгаетесь – в укор мне – простушкой Реальностью, приносящей плоды? Вам их и пожинать. А мне лететь дальше, перелистывая прожитое, пользуясь жертвенным временем прокуренного вагона экспресса, идущего на Санкт-Петербург, где хотелось бы отдохнуть от себя. Но, если честно, я очень люблю свои несовершенства и не желаю расставаться с капризами, научаясь у Вас разумному эгоизму. А мелькает за окном: предисловие, раскрытая тайна, эпилог. Безразличие овладевает графиней, с медлительностью закрывающей книгу. В дремотной яви оживает болтовня соседнего купе, отраженного в коридорных зеркалах, слепит солнечный зайчик, смежаются веки под легкое покачивание. Кто-то зачитывает светскую хронику непроисшедшего.

– Исчезнет на обратном пути, возможно… – Перебивают уверенные голоса:

– Не может быть! Она сбежала, ее могут только выслать. —

Скучный голос остановил дамские толкования.

– Я там буду, газеты всегда искажают истину. Конечно, княгиня в гневе, Судьба разобидится, уж ей-то известно, что графиня умышленно простится, заметьте, заведомо навсегда. Открыв тайну, она оскорбит государыню Надежду, посягнув на Ея власть!

– Словно бы кто-то вправе решать: оставлять ли благосклонность надежды человеку! —

– Непревзойденное безумие. —

– А граф, конечно, не догадывается ни о чем? —

– Она не ожидает так скоро Великую княгиню и, тем паче, никто не предполагает получить приглашение на бал герцогини Трагедии.

– Бал уже назначен, леди Неизбежность позаботилась о многом, за свою неутомимую волю она представлена к счастью «Красной подвязки». Графиня чувствует неладное, но только во сне ее могут смутить зловещие улыбки придворных.

– Представьте, они вспомнили себя прежними. Князь пребывает в черной меланхолии. И новый роман или поэма угадывают ее дыхание, слова, облик, жесты и даже город! Он верит господину Случаю, а тот умеет подшутить. Утром его будит супруга Жизнь, и он почти здоров и верит, что она только мечта. Иногда грустит, считая, что богиня умерла задолго до его рождения. Нет, он не найдет ее, недопустимо нарушение этикета.

– Да и можно ли дальше жить, если помнить все, ничего не оставляя в прошлом, не умея забыть непомерный груз и страдания.

– О, если бы только этот грех. Вы бы слышали, что она скажет в присутствии всех знатных особ, словно объявит о церемонии редчайших торжеств. Вот, читайте, слово в слово: «Наши вселенные близки, но мы не увидимся боле. Я не прощаюсь, князь, ибо мы не расстанемся никогда, мы неразделимы, ибо нам не забыть друг друга. Никогда».

Графине не удается уснуть – душно. В открытые двери купе она рассмотрела невысокого человека в золотом пенсне: седые бакенбарды, редкие волосы на затылке и в ушах служат окантовкой гладкому черепу. Вероятно, отставной генерал в штатском едет со своей очаровательной супругой Легкомысленность. Едва ли она старше его дочерей, фривольно-веселых, посвящаемых во всевозможные чужие похождения по приезду. Приятно ехать отдельно, не быть знакомой спутникам и, выходя на перрон, отделаться туманным поклоном, надеясь более не столкнуться с ними, знающими даже то, что ей самой пока неясно. Да и сбудется ли? Я одна и без свиты – никто не ждет. Остановлюсь не дома, а на Шпалерной. Вуаль темная и очень густая – узнать нельзя.