Юность Барона. Потери - Андрей Константинов

– А что, складские кладовщики ныне тоже по рабоче-крестьянскому званию числятся?

– Ох и язва вы, прошу прощения за образное выражение, Ядвига Станиславовна.

В этот момент из детской в гостиную выбежала Лёля Самарина и капризно заявила:

– Мама, мне скучно.

– Так поиграйте во что-нибудь с Олечкой.

– Мы уже во всё поиграли. А теперь она рисует, а мне скучно.

– Так и ты садись рядышком и порисуй.

– Не хочу-уу. Олька красиво умеет рисовать, а я так не могу. И мне обидно.

– Сейчас я Юру домой позову, – поднялась из-за стола Елена. – Он вам книжку почитает…

Пацанвы во дворе заметно поубавилось – запретный плод Петькиных папирос оказался заманчиво-сладок. А так как в войнушку куцым личным составом не поиграешь, мечи временно перековали на мяч. Который после коварного дальнего удара Юрки поразил импровизированные ворота и, прокатившись метров двадцать, угодил точнехонько под ноги пересекающему двор участковому Антонову.

– Привет честной компании! Она же вверенный мне контингент, – поприветствовал тот мальчишек, возвращая мяч в поле.

– Здрасте, дядя Костя.

– Как делишки?

– Порядок в танковых войсках! – ритуально отозвался за всех Санька, отдавая честь.

– Да я уж вижу. Откуда такое богатство?

– Это Юрке дед Степан привез.

– Никак Казимирыч приехал?

– Ага, – подтвердил Алексеев-младший. – Заходите, дядя Костя, он радый будет.

– Я бы с удовольствием, но – служба. Ладно, народ, продолжайте культурно отдыхать. Только с мячом поаккуратнее.

– Само собой.

– Само собой, говоришь? А кто на прошлой неделе Синицыным стекло высадил?

– А это не мы.

– А коли не вы, тогда кто?

– Мы своих не закладываем.

– «Закладываем», – ворчливо передразнил участковый. – Вы мне эти блатные словечки прекратите. Тоже мне, Мустафа и компания.

Едва участковый удалился, как с балкона раздалось раскатистое и ой-как-некстатишное:

– Юра! Домой!

– Мам! Можно еще полчасика?

– Нет. Нужно посидеть с девочками.

– Тьфу. Опять Лёлька всё испортила, – Юрка сердито отпасовал мяч ребятам, подошел к Саньке и стянул с его головы шлем. – Мяч занеси, когда доиграете.

– Ладно. Завтра выйдешь?

– Ага.

– А можешь еще раз шлем вынести?

– Конечно, – обнадежил приятель и поплелся к подъезду.

– Юрка!

– Чего?

– А нисколечко он и не потрепанный. Шлем. Это Петька из зависти сказал.

– Я знаю…

– …А ведь еще в апреле двадцать второго года, когда генеральным секретарем избрали Сталина, на чем, заметьте, яростнее прочих настаивал нынешний враг народа Зиновьев, Ильич решительно возражал против подобного назначения!

Пока женщины в гостиной готовили финальную чайную церемонию, мужская половина переместилась на кухню – покурить.

– Не может быть? – не поверил Кудрявцев.

– А вот тебе и не может! Знаете, что он по этому поводу сказал? «Не советую. Этот повар будет готовить только острые блюда». Каково? Вот с тех пор только и делаем, что расхлебываем. Кашу. С перцем.

На кухне повисла немая пауза.

Оно и понятно: подобная фраза, пускай даже из уст старого ленинца, запросто тянула на срок. И отнюдь не маленький.

Вусмерть перепугавшийся Самарин нервно загасил окурок и поспешил вернуть разговор на исходные рельсы:

– Так вы, мужики, считаете, войны с Германией не избежать?

– Боюсь, что нет, – вздохнул Всеволод.

– Разумеется, войны с немцами не миновать, – согласился с ним Гиль. – Вот только мы к ней пока не готовы. Впрочем, вспоминая многовековую историю, приходится признать, что для матушки-России это абсолютно привычное состояние.

– Да бросьте, мужики! «Мы войны не хотим, но себя защитим».

– Само собой, защитим. Только в части «малой кровью» советую не обольщаться[5]. Вон твоя Лёлька потащила Юрика читать им про Мальчиша-Кибальчиша.

– А при чем здесь?..

– А при том, что Аркашка Гайдар, возможно сам того не ведая, выдал наш главный стратегический секрет. Закамуфлировав оный под более доступную детскому воображению «военную тайну».

– И что за секрет?

– А секрет заключается в том, что вечно у нас беда приходит «откуда не ждали». И пока не «засверкали огненные взрывы», пока Красная армия очухивается, готовясь перейти в наступление, всякий раз немало будет положено таких вот необученных «мальчишей». Именно они, что тот Ганс Бинкер, своими телами станут затыкать дыры в очередной прохудившейся плотине.

– Что за Ганс? Небось фашист?

– Ты, Евгений батькович, вообще, как, книжки в детстве читал?

– Конечно.

– А «Серебряные коньки»?

– Да я как-то больше по Нату Пинкертону ударял.

– Оно и видно. А возвращаясь к тому, с чего начали, сиречь к войне и готовности к ней, дай бог, чтобы у нас в запасе имелся хотя бы годик. А лучше два. Иначе – швах.

– Почему это швах? – снова возмутился, и снова абсолютно искренне Самарин. – Мы еще покажем Гитлеру, где раки зимуют. Я давеча читал в «Правде» доклад товарища…

– Угу, – хмуро перебил его Гиль. – Одному тут о прошлом годе уже попробовали. Показать. Хотели-то раков, а показали – сраку.

Заглянувшая на кухню на последней фразе Елена, реагируя на «сраку», неодобрительно покачала головой, однако замечания делать не стала. Молча сгрузила на поднос чашки и, восстанавливая мужской тет-а-тет, поспешила ретироваться. От греха.

– Вы это о чем сейчас, Степан Казимирыч?

– Это я сейчас о ком. О Маннергейме. К слову, довелось мне однажды видеть сего господина – вот буквально как вас.

– Да вы что? – поразился Володя. – Как? При каких обстоятельствах?

– Было это в тысяча девятьсот… если память не изменяет… двенадцатом году. Я в ту пору в императорском гараже шофером служил. И Маннергейм аккурат в мою смену в Зимний приезжал. Удостоился аудиенции у великого князя Николая Николаевича за успешное проведение летних маневров под Ивангородом. Полк Густава был единственным, не получившим тогда ни единого штрафного очка.

– А мы с частями Маннергейма в марте пятнадцатого разминулись, – негромко заговорил «молчальник» Всеволод. – Наша 37-я пехотная тогда в Залещики вступила.

– Это где ж такие?

– Северная Буковина, под Черновцами. А Маннергейм со своими кавалеристами накануне как раз оттуда на форсирование Днестра выдвинулся. В этих самых, будь они неладны, Залещиках меня в первый раз и ранило.

– Это тогда тебя? – Степан Казимирович хмуро покосился на пустой левый рукав Алексеева.

– Нет. Руку мне отшрапнелили в самом конце 1916-го. Буквально за неделю до Рождества. Словил подарочек.

На кухне снова подвисла тишина. На сей раз уважительная.

– Удивительно фартовый мужик этот Карл Густав Эмиль, – невесело продолжил Всеволод. – Я слышал про целых четыре случая, когда Маннергейм выходил из землянки, и в нее тут же попадал снаряд. Так погиб его первый адъютант в Русско-японскую и еще трое – в империалистическую.

– Значит, теперь пять, – поправил Володя. Все это время он почтительно помалкивал, хотя ему и не терпелось вставить словечко, дабы обозначить свое участие в разговоре. – Про схожий случай я слышал уже в период нашей финской кампании.

– Вы, мужики, еще царя Гороха вспомните! – фыркнул белобилетник Самарин. – Нынче, слава богу, не те времена. У нас сейчас и вооружение самое передовое, и армия не чета царской. В конце концов, кто кому навалял? Кто в итоге хвост поджал и мира запросил? Ваш хваленый Маннергейм!

– Да, наваляли. Но какой ценой? Ты вон спытай у Володи, он тебе как непосредственный участник расскажет. Володь, поведай ему за ту историю.

– Какую?

– Помнишь, ты мне в санатории рассказывал? Про минную войну и бутылки зажигательные?

– Может, не стоит?

– Стоит-стоит. А то привыкли, понимаешь, жить по принципу: знать ничего не желаю – моя хата с краю, – Степан Казимирович завелся не на шутку– В итоге: одни вон руки теряют, воюя непонятно за что. А другие, которые ура-навалялыцики, доклады в «Правде» изучают.

– Вы, конечно, извините, Степан Казимирович, но… это что за намеки такие?

– Они самые и есть, намеки. А тебе, Евгений батькович, желательно открытым текстом? Так я готов. Сам знаешь, за мной не заржавеет.

Неизвестно, чем в итоге мог обернуться этот принципиальнейший спор, кабы не Елена. Болезненно реагируя на повышенные тона, она снова заглянула в кухню:

– Что за шум, а драки нет?

– Во-от! Золотые слова, Ленушка! Есть такая персидская пословица, я ее от товарища, который нам ныне совсем не товарищ, Троцкого слышал: «Когда дерутся два дракона, гибнут мирные зверьки», – Гиль вызывающе, в упор, уставился на Самарина. – Ничего не напоминает?

– Как дети малые – на минуту одних оставить нельзя, – решительно взялась гасить страсти Елена. – Пойдемте уже чай пить, спорщики… Сева, ты принял лекарство? – Муж виновато пожал плечами. – Так я и знала. Выпей немедленно! Хотя… Теперь уж, после водки, все равно не в коня корм…