Один счастливый случай, или Бобруйские жизнелюбы - Борис Шапиро-Тулин

Зинаида была одна на две точки обслуживания, то есть на два старых, обшитых коричневым дерматином стула, с прикрепленными поручнями и войлочными подголовниками. Чаще всего на жестком сиденье одного из них, с трудом разместив между поручнями свою тучную фигуру, находилась сама Зинаида-полубокс. Глядя в покрытое темными пятнами зеркало, она выдергивала пинцетом жесткие волоски, время от времени прораставшие над верхней губой. На другом стуле наблюдала за этой процедурой кассирша Валя, которую полагалось иметь по штату. Впрочем, кассирша Валя по совместительству еще разогревала воду на керогазе за цветастой занавеской и выметала щеткой пучки бывшей шевелюры, оставшиеся от очередной жертвы борьбы за финансовый план.

В городе парикмахерскую называли «шпионской». Такое прозвище ей дали потому, что улица Коминтерна находилась недалеко от авиагородка, у ворот которого стояли часовые, а забор был обнесен колючей проволокой. Считалось, очевидно, что шпиону, получившему задание проникнуть на охраняемый объект, именно здесь будет удобней всего привести свою внешность в порядок и к тому же облиться одеколоном марки «Шипр», который начисто отбивал нюх у служебных собак. В общем, было ясно, что парикмахерской этой шпиону никак не миновать, поэтому репутацией она пользовалась не то чтобы дурной, но все-таки…

К сказанному надо добавить, что поскольку Зинаида-полубокс была старой девой, то мужчин она ненавидела лютой ненавистью, всех, но особенно ненавидела она шпионов.

Илюша Лашкевич хоть и выглядел довольно странно, но шпионом не был, поэтому он брился дома, и занимали его совсем другие проблемы.

Когда стало понятно, что в партию ему вступить не удается, а местные красавицы при его появлении отводят глаза в сторону, Илюша решил круто изменить свою судьбу и привлечь их внимание, научившись водить автомобиль, который без дела стоял в гараже.

Всю долгую зиму он посвятил тонкостям вождения в местной автошколе. Как он осваивал эти тонкости – тема отдельного нелегкого для меня рассказа. Если я когда-нибудь решусь обнародовать впечатление тех, кто учил Илюшу сидеть за баранкой – они называли себя «товарищи по несчастью», – вы поймете, что по сравнению с ними в вашей жизни все складывается не так уж и плохо.

Зима, как это изначально повелось в Бобруйске, однажды закончилась, снег растаял и обнажил под собой девственный песок Коминтерновской улицы. О том, что это был не просто каприз природы, а действительно наступила полноправная весна, красноречивей всего говорили распахнувшиеся двери «Филиала № 3».

В один из воскресных дней прямо напротив фанерного павильона заскрипели и ворота гаража Лашкевичей. Это Илюша решил наконец явить свое мастерство взорам взыскательной публики.

Автомобиль завелся, дал задний ход, выехал на середину улицы и заглох. Илюша сделал вид, что так и было задумано. Он сидел за рулем, нажимал на сигнал и приветливо махал рукой соседям, которые один за другим высовывались из своих окон. Пауза, однако, затягивалась. Илюша вспотел, но продолжал улыбаться и махать рукой, делая одновременно судорожные попытки завести двигатель. Публика хоть и с опозданием, но все-таки поняла, что автомобиль стоит посреди дороги вовсе не для того, чтобы радовать их глаз, а когда поняла, то начала давать советы.

Как дают советы на Песках – это тоже тема отдельного рассказа. Раздосадованный Илюша уже собрался было выбраться из машины, чтобы разобраться с обидчиками, но двигатель в это время чихнул и завелся. Гордо и слегка небрежно, как в цветных зарубежных фильмах, Илюша вырулил вдоль улицы и помчался на первой передаче, бледнея от собственной храбрости. А когда с третьей попытки ему в конце улицы, перегороженной лежащей поперек бетонной плитой, удалось еще и развернуться, он возвращался к своему гаражу в ореоле триумфатора, почти догнав бегущих впереди мальчишек.

Доехав до того места, где черной дырой зияли распахнутые ворота, Илюша решил, что лихой поворот в духе лучших традиций автородео надолго заткнет рты местным насмешником. Он дал газ и резко крутанул руль. Но коварный коминтерновский песок вопреки всем намерениям Лашкевича подхватил автомобиль и вместо открытых ворот ткнул его задним бампером в угол фанерной парикмахерской.

Угол треснул, но устоял.

Из «Филиала № 3» показалась Зинаида-полубокс.

Явление ее окрестной публике было одновременно и грозным и торжественным. В одной руке она держала помазок, в другой – сжимала бритву. Все затаились. Зинаида обвела глазами притихших зрителей, сплюнула в сторону заглохшего опять «Запорожца» и произнесла одно только слово – «шпион».

Но как она его произнесла?! Все презрение, накопившееся по отношению к мужчинам за долгие годы девичества, все страдания от дефектов собственной фигуры, всю одуряющую и безрезультатную борьбу за финансовый план вложила она в это короткое слово. Если Илюшу не хватил удар, то только потому, что автомобиль в это время завелся опять, и под тяжким грузом своего позора Лашкевич выжал сцепление и дал газ.

Увы. Вместо того чтобы послать машину вперед, его дрожащая рука включила заднюю передачу, мотор взревел, и автомобиль, протаранив насквозь фанерную стенку, въехал в совершенно не приспособленный для этого «Филиал № 3».

Зинаида-полубокс взвизгнула и упала в обморок. Кассирша Валя выскочила со щеткой наперевес и, имея в кармане трехдневную выручку, исчезла в неизвестном направлении. Мальчишки побежали за милиционером, а публика с нескрываемым удовольствием любовалась странным гибридом, который наполовину состоял из горбатого «Запорожца», а наполовину из фанерного строения парикмахерской.

Илюша медленно выбрался из машины и с опаской подошел к лежащей без чувств Зинаиде.

– Дыхание, – советовали ему со всех сторон, – делай ей искусственное дыхание.

– Как это? – беспомощно оглядывался Илюша.

– Рот в рот! – кричала заинтересованная публика.

Илюша опустился на колени, и губы его впервые коснулись губ женщины.

Какая между ними проскочила искра – не нам рассуждать об этом. Браки, как известно, заключаются на небесах, и им, небесам, естественно, ничего не стоило подстроить все эти злоключения с машиной в один из воскресных дней начавшейся уже весны. Правда, в течение семи месяцев из жалованья Илюши вычитали сумму, необходимую для ремонта покореженного филиала. Но на небесах либо не заметили своего прокола, либо решили, что это пустяки. Зато двое влюбленных обрели друг друга, «дай им Бог здоровья на долгие годы», – наверное, так рассуждали в самых что ни на есть заоблачных инстанциях.

Теперь вы, надеюсь, понимаете, после каких событий местные жители стали окончательно называть Илюшу Лашкевича – Счастливчик.

На свадьбу, состоявшуюся-таки накануне дня тридцатилетия, миролюбивый Илюша хотел пригласить и сварщика Тимченко, но Зинаида была против.

– Зачем, – сказала она, – ведь он так и не дал тебе того, что ты просил.

«Дал, если бы я так быстро не бежал», – подумал Илюша.

К этому времени он уже усвоил для себя, что счастье порой бывает и тогда, когда тебя просто не могут догнать.

И еще одна мысль бродила у него в голове: а все-таки хорошо, что он не послушал брата и не променял Бобруйск на далекий город Сидней, иначе Зинаида никогда бы не стала его женой.

Снег в сентябре

Если вам уже семьдесят два года и вы всю жизнь прожили в городе, в котором родились, легко ли вам будет уезжать из него навсегда?

Вы знакомы почти с половиной его жителей, и они раскланиваются с вами при встрече. Вы знаете, по какой стороне улицы лучше всего идти в знойный летний день и какими шагами взбираться зимой на покатый и скользкий пригорок, за которым стоит ваш дом. Шаги должны быть мелкими-мелкими, чтобы не поскользнуться и не упасть. А это не так уж просто, как кажется с первого взгляда, – не упасть зимой на улице, когда вам уже семьдесят два.

И даже трудно сказать – любите ли вы свой город. Да и как определить, любите ли вы свою привычную одежду и удобную разношенную обувь.

Но жизнь-то уже почти вся прожита, и прожита здесь в этом городе. Конечно, и отсюда пришлось уезжать, и даже один раз надолго. Но тогда была война, и вы уехали на целых пять лет, точнее – пять лет и два месяца. У вас была блестящая возможность остаться в любом другом месте, когда вы возвращались назад из Германии. Но вы приехали сюда, в свой город, и увидели, что дом, который строил еще ваш дед, уцелел.

И тогда вы привели в этот дом свою жену, и здесь родился у вас сын. И так уж вышло, что война пощадила вас, и жена любила вас, и дом был цел, и сын рос. Можно было жить, а жизнь, вся жизнь была еще впереди.

Давно все это было. А сейчас жизнь идет своим чередом, и только вы словно застыли, остановились на месте, а она течет мимо вас, размывая минута за минутой, словно мельчайшими песчинками, старый изношенный организм.