Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 3 (СИ) - Токсик Саша

— Заранее узнал, — не сдаётся он.

— Тогда это уже не спонтанное нападение, а с предварительной подготовкой и прямым умыслом, — говорю, — а ты рассказывал, что он внезапно, посреди пьянки в лес ушёл.

— Так и было, — отвечает Николай.

— Ну-ка расскажи мне поподробнее.

— Не положено, — хмурится он.

— Не положено невинного человека в КПЗ «прессовать», — говорю ему. — Ну, же. Друзья мы, или нет? Я, в конце концов, лицо заинтересованное. Это меня резали, а не кого-то там постороннего.

— Ладно, — сдаётся Коля, — слушай.

Идею, о том, что виновным может быть Серёга, начальству подкинул Николай. Он сам был свидетелем ситуации на пикнике, и предположил, что тот может задумать месть.

А дальше, одно к одному. Ночью «старшака» в лагере не было, это подтвердили свидетели, а в его палатке, которую обыскали без всяких санкций «по горячим следам», обнаружили рубаху в бурых пятнах и перочинный нож с аналогичными следами. Так, Серёга и превратился в главного подозреваемого.

— Коля, — прошу его, — ты транспорт раздобыть можешь? Надо к археологам съездить. На мопеде я, боюсь, не удержусь пока.

— Зачем, — упирается младший лейтенант.

— Ну, хотя бы затем, чтобы с человека подозрения снять, — говорю, — как тебе такая причина?

Николай подкатывает ко мне через полчаса на шикарном мотоцикле с коляской, выкрашенном в жёлто-синие «милицейские» цвета.

— Урал! — хвастается Степанов, — садись в люльку, раненый. Я у начальства до обеда отпросился, так что давай поспешать.

— Ничего, — говорю, — твоё начальство тебе ещё спасибо скажет, — на что Николай хмыкает недоверчиво.

Трясёт в коляске на просёлке неимоверно, так что изо всех сил стискиваю зубы, чтобы ненароком язык не прикусить. За что так любили этот транспорт в советские годы, ума не приложу. Места мало, зимой холодно, с автомобилем, ну никак не сравнить. Может, купить легче было?

В лагере археологов нам не рады. Это заметно сразу. Народ при нашем приближении прячется в палатки. Руководитель практики, Аникеев поглядывает со стороны своего штаба, но сам здороваться не подходит.

Навстречу выбегают только девчонки. Надя и Юлька повисают на мне, чмокая по очереди в обе щеки, а Таня куда скромнее здоровается с Николаем, но, видя, как они переглядываются, чувствуется, что между этими двоими пробегают искры.

— Осторожно, — охаю я, — меня и так в дороге растрясло.

— А нам бойкот объявили, — весело сообщает Юлька, — говорят, что из за нас Серёженьку арестовали.

— Ну, перестань, — перебивает её чувствительная Надя, — жалко же его.

— А Алика не жалко? — Юля вступает в спор, начатый, очевидно, не сейчас.

— Ты лучше объясни, зачем мы приехали, — говорит Николай.

— Нам нужно поговорить с теми, кто пил с Серёгой тем вечером, — объясняю, — думаю, они не всё говорят. Может, думают что помогают ему таким образом, а может, просто не придают чему-то значения. Я точно знаю, что он ни при чём, но надо найти этому доказательства.

Пока Коля общается с Аникеевым и собирает свидетелей, я оказываюсь в цепких лапках трёх подружек.

— А тебя из больницы выписали уже? — спрашивает Надя.

— Конечно, — говорю, — рана пустяковая. Царапина.

— Ты уверен, что это не Серёга? — Юлька готова обвинять своего бывшего фаворита во всех грехах.

— Его я бы точно узнал, — отвечаю.

— Да от него спиртягой прёт, как из водочной бутылки, — морщит нос Таня. — Конечно, узнал бы.

Я не хочу им объяснять, что сам, возвращаясь со свадьбы, благоухал примерно так же и подобную «особую примету» просто не учуял бы.

В большой шатровой палатке, прозванной здесь «слоновником», собираются семь человек. Все как раз «слоны», старшекурсники. Некоторые знакомы по визиту к нам «на шашлыки». Все молчат, мнутся. Зыркают, по большей части, недовольно.

Думаю, был бы я один, мне бы высказали «пару ласковых». Николая в форме всерьёз опасаются, но и сотрудничать не спешат.

Оглядываю их и сам слегка «зависаю». Как к ним обратиться? Граждане комсомольцы? Товарищи?

— Парни, — говорю, — мужчины. Ваш друг оказался в большой беде. Его обвиняют в нападении на меня, но я уверен, что это не так. У нас были с ним разногласия в прошлом, но я не желаю ему зла. Думаю, что он не виноват, но он будет не первым невиновным человеком, оказавшимся за решёткой. Вспомните, пожалуйста, что произошло в тот вечер. Если получится доказать его алиби, то все вопросы будут сняты.

Парни переглядываются.

— Может, ты нарочно? — спрашивает один. — Утопить его хочешь?

— Для этого мне было достаточно его просто опознать, — отвечаю. — Ни к чему все эти выкрутасы.

Говорить начинает худой парень в очках. «Витька», вспоминаю я его имя. Потом вступают остальные, подсказывают, добавляют. Рассказ расцветает красками и дополняется деталями.

По их словам, выходит следующая картина.

После его фиаско на нашем пикнике репутация Серёги оказалась подмочена в прямом смысле слова. Благодаря языкастой Юльке, об этом скоро узнал весь лагерь. Девушки хихикали в глаза, парни сочувствовали, но это сочувствие было обиднее насмешек.

Самогонки и так на раскопках было хоть залейся, начальство следило только за тем, чтобы народ на работу выходил вовремя. А как они проводят вечера, их дело. Люди взрослые.

И вот вечером, как раз тогда, когда я вернулся из свадьбы во время общей пьянки у «старшаков» закончилась закуска. Кто-то, личность говорившего выяснить так и не удалось, пошутил про шашлыки. Невинно пошутил, мол «шашлычков бы сюда», но Серёжа взбеленился.

По словам очевидцев, он долго рылся в своей палатке, а потом удалился в ночной лес. На вопрос, куда он, собственно, собрался, ответил «за шашлыком», а потом добавил, что «собирается прирезать одного козла».

— И ты сразу про меня подумал? — говорю я Николаю, — спасибо, друг.

— Так, это не я сказал, — краснеет Николай, — это свидетели.

Мои слова разряжают обстановку. На лицах говорящих даже улыбки появляются.

Вернулся Серёга спустя несколько часов, никто уже толком и не помнит, когда. Спали уже давно все. Наутро, кто-то глазастый разглядел у него на рубахе кровь, но не придал этому факту особого значения. И только через два дня, когда в лагерь приехала милиция из Берёзова, у Серёжи в вещах нашли и грязную рубашку и бурые пятна на перочинном ноже.

— Коль, — спрашиваю, когда мы выбираемся из «слоновника», — а какое жильё тут есть поблизости?

— Так, Берёзов, — не понимает вопроса он.

— А какая часть Берёзова? А то мы всё по дорогам ездим. Что, если прямиком, через лес?

— Хутор есть, — прикидывает Степанов, — бирюк там один живёт с матерью со своей. Сам пенсионер, а мать уже давно на том свете с фонарями ищут. Есть подозрение, что мать самогонку гонит, но подозрение к делу не пришьёшь, а без оснований обыск устраивать никто не будет.

«Бирюк», это, по-местному, нелюдимый одинокий человек. Такому — самое оно, жить на хуторе. И для самогонки место подходящее, вдали от посторонних глаз.

— А поедем-ка, проедемся туда, — предлагаю.

— Делать тебе нечего, — бурчит он, но соглашается.

Хутор встречает нас высоким забором из некрашеных, положеных внахлёст досок и лаем «кабыздоха».

— Доброго здравия, Павел Михалыч, — приветствует Николай худого, и словно высохшего как мумия пожилого мужика. — Как поживаете?

— Нормально, — бурчит тот, чуть приоткрывая калитку.

— Павел Михалыч, — говорю, — мы вас надолго не отвлечём. Только один вопросик к вам будет.

* * *

— Руль держи! — говорю Николаю, — хватит ржать, как кавалерийский конь.

— Не могу, — Степанов даже ход замедляет, — надо же быть таким идиотом! В райотдел едем?

— Конечно.

Грибов моему появлению радуется.

— Вспомнил? — вскидывает он вопросительно брови.

— Вспомнил, — киваю я, — ведите вашего подозреваемого. Будет вам сейчас чистосердечное признание.