Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 3 (СИ) - Токсик Саша

* * *

С милицейского мотоцикла я пересаживаюсь на райкомовскую «Волгу». Младший лейтенант Степанов и товарищ Комаров забавно переглядываются, словно один передаёт меня другому с рук на руки.

В машине Комаров молчит, да и всё наше путешествие занимает не больше пяти минут. Расстояния в Берёзове игрушечные. Иметь тут свой автомобиль вообще нет никакого смысла, если только по всему району не ездить. Хотя в том же Кадышеве даже рейсовые автобусы имеются. И такси даже. Интересно, кто на них катается?

— Как там выставка поживает? — не выдерживаю уже на ступеньках.

Комаров, который совершенно точно в курсе всего происходящего безобразия, только хмыкает в ответ. Отмалчивается. Почему-то сама присланная Волга и его молчание кажется мне добрым знаком. Понятия не имею, как люди при власти собираются «разруливать» сложившуюся ситуацию, но начинаю верить в благополучный исход.

Молчанов приподнимается в скрипнувшем кожаном кресле и протягивает мне руку.

— Как самочувствие? — интересуется он.

— Спасибо, лучше, — отвечаю без подробностей.

Не хочется давать возможность разговору уклониться от темы. Комаров, ожидаемо, остаётся. Мы садимся по обе стороны стола, установленного буквой «Т», стандартного для большинства руководителей всех времён.

Интересно, что когда меня уговаривали работать в газете, то разговор шёл за другим столом, длинным и узким, за которым обычно проводятся совещания.

Костюмы у Молчанова совершенно одинакового светло-серого цвета. А вот галстуки постоянно меняются, причём подобраны они довольно элегантно, что не слишком стыкуется в моей голове с характером первого секретаря, чья квартира безлика, как гостиничный номер. У меня возникает чувство, что галстуки дарила женщина. Тогда, почему он живёт один? Развёлся? Волнуюсь я, всё-таки, раз всякая чушь в голову лезет. Сам себя отвлечь пытаюсь.

— Альберт, — говорит Молчанов, — я пообщался с коллегами, и они очень высоко оценили твою работу. Сам понимаешь, участие в конкурсе такого масштаба — это большой аванс, но это и прекрасная возможность проверить свои силы и узнать мнение признанных мастеров, профессионалов своего дела. И то, что твоё фото попало на обложку всесоюзного журнала, это повод для законной гордости.

Как и у многих от природы честных людей, врать у Молчанова получается не очень хорошо. Он отводит глаза и чуть ослабляет узел галстука. Но во время своей речи входит во вкус и даже сам себе начинает верить.

— Минуточку, — говорю, — я ни в каком конкурсе не участвую. Участвует моя работа под чужой фамилией.

— Тебе жалко что ли на пользу родной области потрудиться? — влезает Комаров, — Ты же комсомолец, Ветров. Что за мелкособственнические высказывания?

Молчанов морщится, даже ему подход Комарова кажется грубоватым. Однако не возражает, молчит, ждёт.

— А давайте, — предлагаю, — Павел Викентич, мы с мамой у вас в квартире поживём на вашем полном пансионе? Вам ведь не жалко. Вы, очевидно, бессеребреник.

— Ты, Ветров, не хами, — повышает голос Комаров, но под взглядом Молчанова осекается.

— Альберт, ты ещё очень молод, — сочувственно говорит первый секретарь. — Поэтому мало знаешь про жизнь. Тебе кажется, что все должны признать твои таланты, бросать к твоим ногам букеты и пожимать тебе руку в Большом Кремлёвском дворце. Так вот, подобное случается только в детских книжках. — Голос Молчанова становится проникновенным, прямо «отец родной». — Если бы эта фотография была подписана Альбертом Ветровым, её никто всерьёз не принял бы. В любом деле нужно имя, репутация. У Афанасия Сергеевича Орловича они есть, и ты должен сказать спасибо, что он продвигает твою работу. Без него она бы так и пылилась у тебя в шкафу. А так её увидят миллионы людей!

У Молчанова даже глаза увлажняются от пафоса всего вышесказанного.

— А по-честному сказать, твоя работа так себе, — добивает начинающего фотографа Алика Ветрова товарищ Комаров. — Если бы не Орлович, на неё бы и не глянул никто. Обычное мальчишество. Любительщина. А авторитет Орловича позволяет находить в ней глубокие смыслы. Так что ты сильно не зазнавайся, и губу не раскатывай, а то гением себя возомнил.

«Вот этого я тебе, гнида, никогда не прощу», думаю я. Ведь что случилось бы, окажись на моём месте настоящий семнадцатилетний парень? Талантливый, впечатлительный, горячий. Сломали бы его через колено, тут в воду не гляди.

Забрали бы его работу, и ещё заставили бы благодарить за это. Превратили бы в одного из «подёнщиков от искусства», которые всю жизнь скрываются в тени авторитетов, ловя с их стола подачки. Не потому, что не умеют, а из за отчаянной неуверенности в своих силах.

Это не моё фото напечатали на обложке журнала, а «работу Орловича», и её напечатали бы там всё равно, будь там хоть лошадиная задница. В этой вывихнутой картине мира нет места таланту. Есть только случайность и блат.

А чтобы вывих сросся с сознанием и прижился в нём, сейчас будут пряники. Пилюлю обязательно надо подсластить, чтобы закрепить правильное поведение и в корне пресечь неправильное. Чтобы жертва не только не возмущалась, но и искренне прониклась всей душой к грабителям. Для хороших людей ведь ничего не жалко.

Два солидных взрослых мужика в галстуках прессуют тощего подростка. И несмотря на свой официальный вид, больше всего они мне напоминают сейчас базарных «разводил».

— Ты ведь понимаешь, как много для начинающего фотографа означает признание в профессиональной среде, — продолжает Молчанов. — Твою работу заметили, выделили. Если проявишь себя с положительной стороны, то и другие снимки будут появляться. На разных уровнях. Если осознаёшь ответственность. А Афанасий Сергеевич, безусловно, это оценит. Для тебя это шанс! Надо за него держаться. А чьё имя стоит под фото, так ли это важно. Главное, ты это знаешь, и Орлович знает.

— Орлович, это величина! Глыба! — вторит Комаров, — тебе за счастье, что он над тобой, сопляком, можно сказать, шефство взял. Тебе у него многому можно поучиться!

— Чему, — не выдерживаю, — как чужие снимки тырить? Вот только как профессиональное сообщество отнесётся к тому, что Орлович воровством занимается?

— Профессиональное сообщество в это не поверит, — говорит Комаров с намёком. — Доказательств у тебя нет.

Судя по тому, что Молчанов не вмешивается, он уже знает про плёнки. Комаров от начальства такие вещи скрывать не будет. Слишком труслив.

— У меня есть модель, которая в глаза вашего Орловича не видела, и Степан Дмитриевич, фотограф, с которым мы вместе негативы проверяли.

— Кто их слушать будет? — смеётся Комаров, — ты их что, по домам поведёшь и станешь всем показывать? Посмотрите на бедняжку, у него фотографии украли! Ты, и Орлович⁈ Сам подумай, кому из вас двоих поверят?

— А как на это посмотрят правоохранительные органы? — закусываюсь я, — Там свидетельские показания фиксировать приучены. А у вас, товарищ Комаров, прямое соучастие. Плёнки-то вы у меня забирали.

— Да как ты смеешь⁈ — закипает Комаров.

— Оставьте-ка нас наедине, Павел Викентич, — просит Молчанов.

Комаров выходит тихо как мышь. Сидел человек за столом, и вот уже нет его. Кажется, даже воздух не шевельнулся с его исчезновением.

— Ты понимаешь Алик, что такое отношение тебя ни к чему не приведёт? — говорит Молчанов. — Ты можешь всю жизнь положить, доказывая свою правоту. Не работать, не творить, а обвинять, доказывать и сутяжничать. И тебя будут знать не как фотографа, а как склочника. Как от чумного от тебя сторониться. Нужна тебе такая репутация?

— Сдаться предлагаете? — усмехаюсь, — «У сильного всегда бессильный виноват»?

— Зачем сдаться? — Молчанов, кажется, говорит вполне искренне. — Ты молодой, у тебя все успехи ещё впереди. Тебя заметили, оценили. Это уже хорошо. Надо просто подождать, сами всё предложат и сами всё дадут!

Вот уж не ожидал от первого секретаря такой фразы. А ещё я сейчас понимаю, как мы с ним отличаемся. Он, хоть и сосланный в глухомань, трясётся за своё место. Мне же в сущности терять нечего. Место в газете? Так это он мне его навязал.