Сексуальная жизнь Катрин М - Катрин Милле

Нигде, за исключением Булонского леса (но и там бывало всякое!), невозможно приступить прямо к делу и утонуть в сплетении тел, не совершив предварительно определенного количества ритуальных действий, очерчивающих пространство — радиус протянутого бокала, предложенной пепельницы — перехода, шлюза между мирами. Некоторые правила для меня соблюдать было проще, другие — труднее, но моим самым горячим желанием всегда было отменить все ритуалы и упразднить тягостные минуты нетерпеливого ожидания. Меня очень забавлял Арно, который, невзирая на то, что остальные находились только на стадии светской беседы, всегда раздевался на несколько минут раньше всех и, обнаженный и невозмутимый, принимался тщательнейшим образом складывать в углу свою одежду. Привычки и правила другой группы были вовсе не так смешны и всегда казались мне чрезвычайно глупыми: перед тем как заняться групповым сексом, они всей компанией неизбежно направлялись всегда в один и тот же ресторан, а источником их неувядающего веселья и вдохновения во время приема пищи служила от раза к разу неизменная шутка: пока официант обходил стол, одна из женщин должна была успеть снять трусики. Я терпела. Однако рассказывать сальные истории в таких компаниях мне всегда казалось непристойной похабщиной. Возможно, причину такого отношения стоит искать в том, что я инстинктивно выявляла разницу между эпиграфом к настоящей пьесе, целью которого является приготовить зрителя к серьезному зрелищу, и пустым плесканием слов, бесконечно отодвигающим момент поднятия занавеса. В первом случае играется пьеса. Во втором — не играется: занавес опущен, пьеса «неуместна».

Несмотря на то что некоторые рефлекторные реакции доброй католички живы во мне до сих пор (предчувствуя беду, я непременно осеняю себя крестным знамением, а когда случается сделать что-то неправильно, во мне немедленно рождается чувство, что за мной кто-то пристально наблюдает), в Бога я больше не верю. Вполне возможно, что вера оставила меня в тот момент, когда первый член проник в мое влагалище, в результате чего последние чаяния и надежды достигнуть собственного идеала, шагая по единолично избранному пути, развеялись как дым, я потеряла цель, остановилась и превратилась в пассивную женщину, послушную исполнительницу чужой воли, пустой сосуд. Однако, если находится кто-то, желающий вдохнуть в меня жизнь, поставить передо мной задачу и указать цель, я превращаюсь в самого ревностного работника, иду до конца не разбирая дороги, с одержимостью гончего пса, и единственным пределом и непреодолимой преградой для меня является, наверное, только смерть. Именно этими соображениями можно объяснить никогда не покидающую меня решимость во что бы то ни стало продолжать однажды доверенное мне дело — журнал «Арт-Пресс». Я стояла у истоков создания «Арт-Пресс» и вложила в него столько сил и личной энергии, что не считаю большим преувеличением утверждать сегодня, что журнал стал частью меня самой. Несмотря на это, я скорее склонна сравнивать себя с водителем трамвая, основная задача которого — оставаться на своем месте, по крайней мере, пока не кончатся рельсы, чем с капитаном или штурманом, твердой рукой направляющим свой корабль наперекор непогоде и всяческим опасностям в одному ему известную гавань. Трахалась я по похожему принципу. Я ни к чему не стремилась ни в делах любви, ни на профессиональном поприще, мне было все равно, я была всегда доступна и на все согласна, и неудивительно, что по прошествии некоторого времени я прослыла особой, начисто лишенной каких бы то ни было комплексов и не ведающей, что такое «нельзя». Я охотно согласилась играть эту роль. Воспоминания о многочисленных оргиях и вечеринках, проведенных в Булонском лесу или в компании друзей-любовников, нанизаны одно на другое и организованы на манер апартаментов в японском дворце: вы уверены, что находитесь в закрытом пространстве, ограниченном четырьмя стенами вашей комнаты, но вот ширма тихонько отодвигается, и вашему взору предстает длинная галерея похожих комнат, количество которых оказывается огромно, а число различных способов попасть из одной в другую стремится к бесконечности.

В этом переплетении воспоминания о времени, проведенном в клубах эшанжистов, занимают сравнительно немного места. Иначе обстоит дело с клубом «У Эме» — то было настоящее логово дикого разврата. Неудача в «Глицинии» также оставила глубокий след как полновесный пример актуализации отроческой дремы. Моя память вообще весьма селективна, и воспоминания в виде зрительных образов застревают в ней прочнее всего, что и является, скорее всего, причиной, по которой, например, при упоминании клуба «Клеопатра» мне в первую очередь приходит в голову его немыслимое местоположение — в глубине торгового центра тринадцатого муниципального подразделения, — чем конкретные детали моего там времяпровождения, в котором было, впрочем, мало оригинального. Память сохранила много ярких, живых и сочных образов, которые я без труда могла бы рассортировать по тематическому принципу.

Вот вереница автомобилей неотступно следует по пятам за нашей машиной. Можно подумать — поезд. Посреди авеню Фош меня неожиданно одолевает безумное желание пописать, я выскакиваю из машины и бегу что есть мочи, пересекая газон, под ближайшее дерево. Пять или шесть авто резко останавливаются следом за нами, скрипят тормоза, открываются двери, из машин вылезают мужчины и, превратно истолковав мой маневр, следуют по газону за мной. Эрику приходится спешить на выручку — авеню залита ярким светом, и мы тут у всех на виду. Я забираюсь обратно, и кортеж продолжает прерванный путь. Некоторое время спустя перед носом у охранника подземного гаража у ворот Сен-Клу дефилируют уже никак не меньше пятнадцати машин. Приблизительно через час они выныривают в том же боевом порядке и исчезают по дороге, ведущей в город. За этот час меня поимели более чем три десятка мужчин, которые, прежде чем уложить меня на капот, долго трахали на весу, упирая в стену. Этот в целом обычный сценарий приходилось иногда разбавлять опасными гонками, имеющими цель «избавиться от хвоста». Дело в том, что, как правило, определенная группа участников заранее договаривается о конечном пункте назначения, после чего расходится по машинам и отправляется в путь, неминуемо образуя по дороге кортеж, который невозможно не заметить и к которому потихоньку пристраиваются смышленые, но совершенно посторонние водители, и тогда кортеж может превратиться в угрожающих размеров колонну. Однажды ночью мы тянули за собой столько машин, что со стороны можно было подумать, что парижане в массовом порядке уезжают в летний отпуск. Водитель, который должен был привезти нас в назначенное место, несколько раз сбивался с пути, запутывал следы, делал частые остановки и советовался с коллегами. Время от времени я оборачивалась и глядела назад на слепящие огни фар идущих сзади машин, то исчезающих, то неожиданно появляющихся вновь. В конце концов те, кто не потерялся в дороге, смогли засунуть в меня свои исстрадавшиеся члены под трибунами какого-то стадиона в районе Велизи-Виллакублей.

Можно было бы выделить в отдельную тему воспоминания о менее целеустремленных блужданиях по окрестностям Парижа в автомобиле. Во время таких прогулок машины катаются без цели, сталкиваются, замирают на несколько мгновений и снова разъезжаются, словно игрушечные. Вот ворота Дофин. Несколько машин неуверенно движутся по кругу, водители вопрошающе переглядываются, бежит шепоток: «У кого свободная квартирка?» Затем неожиданно две или три машины срываются с места, разрывают круг и, набирая скорость, мчатся на какую-то неизвестную квартиру, по прибытии куда все, как правило, входит в привычное русло. Иногда, однако, случаются накладки, и путешествие превращается в бессмысленную погоню и заканчивается обычно несуразными глупостями. Однажды так случилось и со мной. В маленький «рено» нас набилось в тот вечер шестеро — компанию мне составили друзья, которых никоим образом невозможно было причислить к завсегдатаям Булонского леса, — мы безрезультатно прокатались несколько часов и уже собирались было повернуть несолоно хлебавши в сторону дома, когда обратили внимание на пару машин, пристроившихся в темной аллее. Мы немедленно припарковались рядышком, и я, как в атаку, резво кинулась делать минет одному из водителей. Но не успела я выпутаться из его ширинки, как за моей спиной словно из-под земли выросли два полицейских и началась нудная, унизительная процедура, в результате которой у всех переписали паспортные данные, а обминеченному мной водителю пришлось с полуспущенными брюками доказывать стражам порядка, что он ни сантима не уплатил мне за услуги.

Даже воспоминания об абсолютно, казалось бы, плоских, плотских деталях находят способ так извернуться перед моим внутренним взором, чтобы, в первую очередь, донести запрессованную в них информацию об окружающей обстановке и сопутствующих обстоятельствах физиологических актов. В этой книге не место для забавных и не очень историй (которые не составило бы никакого труда собрать в достаточном количестве), посвященных различным упражнениям, которые я проделывала во время бесчисленных оргий со своим анусом, скажу только, что это отверстие я использовала так же часто — если не чаще, — как и влагалище. Я помню, как меня в задницу имел невообразимых размеров член (это была скромная оргия в кругу друзей, происходившая в роскошной квартире, располагавшейся в мезонине высокого здания, неподалеку от улицы Инвалидов. Из окна, занимавшего всю стену, открывался сногсшибательный вид, а бесчисленные светильники, расположенные по краям кровати, навевали мысли о декорациях к какому-то американскому фильму). Все в этой квартире дышало чем-то вроде сюрреалистического мистицизма, а огромная раскрытая ладонь из крашеной камеди, достаточно большая, чтобы в ней могло целиком уместиться женское тело, установленная в центре комнаты и служившая журнальным столиком, только увеличивала стойкое ощущение ирреальности происходящего. Обладатель угрожающей дубины виделся мне почему-то неким Чеширским котом, его улыбка плавала у меня над головой, член настойчиво стремился в анус, и мне было страшно. Но анус с честью выдержал испытание, и я ощутила настоящую гордость от того, что размер для меня не имеет значения. Как выяснилось несколько позже, количество — тоже. Я припоминаю, как во время одной оргии (очень многочисленной на этот раз) я протрахалась единственно анусом. (Что послужило причиной? Гонорея? Месячные? Не могу точно сказать.) А вот услужливая память предлагает еще один эпизод. Я вижу себя на нижней площадке узкой лестницы на улице Канкампуа. Я не уверена, что хочу идти наверх. Адрес нам с Клодом достался случайно, мы не знаем наверху ни единой души. В конце концов мы поднимаемся. Квартира тонет в полумраке, низкий потолок нависает над головой. Я слышу мужской шепот: «Она хочет в задницу», а после торопливо (кто-то недопонял): «Да нет же, в задницу, в задницу…» В этот раз было больно. Но я испытала чувство глубокого личного удовлетворения — страх исчез без следа.