Когда время становится отрицательным - Иллона Александрова

– Я тебе нравлюсь?

– Да. А я тебе?

– Я тебя люблю! – произнеся это, я была еще не уверена, что говорю правду, я просто так легко бросалась словами. Мне было хорошо, я уже не помнила ни о каком споре, ни о какой жуткой мести, и вообще в ту минуту не существовало ничего, кроме нас и все, что мы говорили и делали – все было правдой, было по-настоящему. Мне хотелось остановить мгновение. В комнате вспыхнул яркий свет и вспугнул сказку. Как птицу…

Я была слишком избалована повышенным вниманием противоположного пола и всегда с невероятной скоростью добивалась своего. Я успевала только прикоснуться к мечте, а она уже сбывалась. Я и не подозревала, что на этот раз все будет иначе…

Мы встали и вышли из комнаты, он поехал меня провожать. Я еще не знала, что я чувствую, я только смутно догадывалась, что с ним будет, не так просто, как с остальными. Может, я уже тогда была не уверена в искренности его слов, хотя в сущности Палыч ничего такого и не сказал, только то, что я ему нравлюсь, и все. Нравиться может многое, в зависимости от настроения: и что-то крикливое, попугайское, экзотическое или наоборот, серенькое и скромное. В сущности, я до сих пор не могу определить, что же ему нравиться в женщинах. У каждого мужчины свое виденье предмета, но в основном они созерцатели, хотя бы на первом этапе. Моя внешность не была столь безупречной, но в сочетании с молодостью и веселым нравом – это был беспроигрышный вариант. Еще моя самоуверенность, как же я могла забыть, ведь именно это его и оттолкнуло от меня. Моя сила! Сколько мне раз говорили, что не встречали человека, более сильного духом, чем я. Но многие отважные смельчаки пытались бороться с этой силой. Конечно, меня не возможно обуздать, и все они знали об этом, но продолжали борьбу, пока не проиграли. Господи, а еще я считала, что мне всегда попадались слабые мужчины. А выходит, что только он один и был слабым, и когда предстояла борьба не на жизнь, а на смерть – он предпочитал исчезнуть. Я, ни сколько не осуждала его, а всегда оправдывала сложившимися обстоятельствами. Но у всех всегда обстоятельства, и они давят и многим тяжело, но надо продолжать бороться, а он бежал. Палыч еще не знал тогда, что не возможно убежать от себя, что высоты, которые ты когда-то не взял, снова встанут на твоем пути. Но всегда есть выбор: предеться преодолевать или всю жизнь бегать. Может как раз в этом преодолении и состоит счастье. Но мы тогда еще были слишком молоды, чтобы разбираться в этой философской чепухе. У нас была другая философия. Нам просто хотелось жить и быть счастливыми. И почему-то казалось, что в достижении этого счастья не должно возникнуть больших проблем.

Нам предстояло быть счастливыми 12 дней. Хотя был ли он счастлив? Что он вообще думал тогда о наших отношениях. Перечитав станицы своего дневника, касающиеся декабря 90 года я не нашла ответа на эти вопросы. Я сама виновата, я вела себя как сумасшедшая, постоянно твердила Алешке, что у нас ничего не получиться, а он терпеливо и спокойно говорил: " Давай попробуем!» Я уже понимала, что безумно люблю его, и что теряю власть над ситуацией, теряю контроль над собой. Я всегда боялась потерять «власть», тем более, будучи не уверенной – любит он меня или нет. Я думаю, что я просто издергала его, измучила, а он еще даже не успел разобраться в своих чувствах – собственно, за что он мучается? Я не знала, что делать, от своего бессилия я, и сходила с ума: понимая, что влюбилась и, думая, что Алешка не любит меня, я боялась потерять другого человека, в чувствах которого была уверена. Я сама шла по линии наименьшего сопротивления и вместо того, чтобы просто любить и помочь Павлову полюбить меня, я делала все, чтобы этого не произошло. Я надеялась, потом обуздать и свои чувства – убить свою любовь, во имя спасения какой-то мифической стабильности в отношениях с Климовым. Я преступница, я убила, но только не то, что хотела. Оказалось, что самое сложное – бороться самой с собой. Моя любовь не умирала, она наоборот росла, чем больше я прикладывала усилий к ее уничтожению, тем сильнее она становилась. Моя любовь насмехалась надо мной. В этой борьбе погибло все – все сердца были разбиты, включая мое собственное. А Палыч, всегда убегая от меня – всегда возвращался ко мне, чтобы внести смятение в мою душу, чтобы убить мой покой. Зачем это ему было нужно? Это какая-то жестокая игра. А может это месть, он мстит мне за то, что я не дала ему возможность стать счастливым. Он говорит, что чувствует себя виноватым передо мной. А я думаю, что он хочет, чтобы я чувствовала то же самое, чтобы я осознала, что это я виновата во всем. Я никогда и не отрицала своей вины. Я была всегда преступно слабой. Я просто обычная, заурядная женщина, которая так и не поняла, чего же она хочет на самом деле. И мало того, не дает спокойно жить другим, втягивая в свою игру и, заставляя страдать.

Это какой-то замкнутый круг. Но тогда все было еще впереди и 12 дней счастья и много лет боли. Шел наш первый день – 10 декабря. Не даром говорят, понедельник – день тяжелый. Алешка проводил меня домой, мы еще долго стояли около лифта и целовались. Напряженно вслушиваясь, как работает лифтовой механизм и, молясь, чтобы лифт не остановился на нашем этаже. А когда лифт останавливался, и открывались двери, мы шарахались в разные стороны, будто боялись быть пойманными на месте преступления, как воры. Мне и казалось тогда, что мы воруем чье-то счастье, и я не как не могла избавиться от этой мысли. А в это время телефон в моей квартире надрывался, оглушая всех своим дребезжанием. Климов искал меня. Я знала это. И боялась того, что он может приехать. А конкурентная борьба за меня – это то, что мне было меньше всего нужно в данный момент. Я уже подсознательно ощущала, что Палыч не выносит конкуренции. Мы попрощались. Я вошла в квартиру и сняла телефонную трубку. Успокоив Серегу, что со мной ничего не случилось, я пошла спать. Все, что я помню, это – тревога, какое-то смутное, гибельное ощущение опасности. Я не обманулась – на другой день, в институте Палыч вел себя так, как будто между нами ничего не произошло. Это было настолько неожиданным для меня, что я даже растерялась. Парни, как обычно крутились вокруг, меня это нисколько не трогало; я пыталась скрыть обиду – меня волновал вопрос: что же случилось – почему он так холоден со мной? Именно тогда он так легко победил. Заставил меня злиться и недоумевать. А потом Алешка вместе с Юркой вышли на «Мужества», а я поехала на «Политехническую». Я была раздавлена и не понимала за что? А чего я собственно ожидала: резкой смены поведения, каких-нибудь знаков внимания или приветливых слов. Ничего не было, совсем ничего. Я уже начала сомневаться, а был ли вчерашний день или все, только игра моего воображения…

Не знаю, насколько Мишка Майзельс был прав, сказав однажды: «Если бы Палыч, тогда начал за тобой бегать, как Климов, то ты бы его быстренько бросила».

С каждым годом я все больше уверяюсь, что мы с Палычем очень похожи друг на друга, почти как две капли воды. Он появляется тогда, когда я уже не жду, и с порога бросает что-то типа: «На кого ты меня променяла?! Я тебе больше не снюсь?!»

А я когда, иногда от скуки звоню своим бывшим друзьям, всегда начинаю с того: «Ты еще не женился?! Все меня ждешь?!» Мы как паучки и сущность наша паучья. Сплели когда-то себе крепкие сети, поймали в них чьи-то души и стали ждать. Погибнут они в наших сетях или нет. И если кто-то пытается освободиться, мы не можем просто так отпустить. И не по тому, что голодны, просто это не в наших правилах что-то терять. Пусть мы даже лопнем от переедания, все равно не ослабим путы. Так наши сети устроены, чем больше их дергать, тем сильнее они душат. И жертвам не вырваться. Они нужны нам, как «НЗ», на всякий случай, а вдруг понадобятся, и стоит только дернуть за ниточку и все в твоих руках или вернее лапах.

Мы всегда ищем лучшее, а когда не находим, то тогда и пользуем свой «НЗ».

Смешно, как я незаметно для себя стала и паучком и мухой, хотя возможно в этом и есть двойственность моей натуры: быть госпожой и рабой одновременно. Что-то здесь попахивает садомазохизмом. Ну, скорее всего люди так и живут, постоянно кем-то, командуя и кому-то подчиняясь. Жизнь – это сплошной садомазохизм! Мы черпаем силы и страдаем, унижая кого-то, и блаженно упиваемся своими собственными страданиями. Мне было жаль Климова, но я не могла не мучить его, я мстила ему за того, что не могу отпустить его, а вдруг у меня с Палычем ничего не получилась бы, а мой «НЗ» оказался бы пуст. А он любил меня и прощал любые мои капризы и издевки. И чем больше прощал, тем сильнее меня это злило, и все более изощренными становились пытки. Я представляю, какие адовы муки переносила его душа, но оставалась чистой. У любви, у Великой любви есть потрясающее свойство – очищать души. Я виновата перед ним, но одновременно я считала его виновником в моих несчастьях: что из-за жалости к нему, я не смогла стать свободной для другого. А когда я, наконец, освободилась – время было упущено. Я вдруг обнаружила, что произошло именно то, чего я всегда боялась – я осталась одна в центре своей паутины. Как бывает иногда страшно оставаться совсем одной; я даже не могу дома сидеть в полном одиночестве – мне нужно, чтобы звонил телефон, в гости приходили друзья, играла музыка. Когда нет ощущения нужности – не зачем жить. Но всегда происходит именно то, чего больше всего боишься. Страх лишает человека сил, любой страх. Когда я заболела Палычем, все мои детские страхи вылезли наружу, я боялась всего: быть с ним, не быть с ним, любить его, его любви. Я боялась потерять его – и потеряла так быстро, и навсегда. Ненавижу слово «навсегда» – положение, когда ничего нельзя исправить, изменить, остается только быть мухой, и с каждой минутой все больше запутываться в сетях паутины. А потом только – смерть и это тоже навсегда. Да, уже 10 декабря я почувствовала, что попалась, но еще не знала, насколько прочны сети.