Трое в одном морге, не считая собаки - Елизавета Михайличенко

По кодексу офицерской чести надлежало, не сходя со школьных ступенек, пустить пулю в лоб. В крайнем случае, щадя детей, сделать это за оградой. И я был очень не прочь. Но пистолет затерялся в бюрократическом лабиринте, тещин, то есть семейный яд конфисковали, и пока я придумывал альтернативу, инстинкт самосохранения вел свою подлую работу. Сначала напирал на то, что самоубийство это большой грех, а, придав мыслям должную религиозную направленность, ткнул носом в письмо «Совета по Чистоте и Вере». Уж я-то знаю, что я этого письма не писал. А Левик не мог знать про ее исчезнувшую подругу. Если я дома не сболтнул. Но не такой же я дурак, чтобы болтать о женщине, с которой… Но я же тогда с ней еще не…

Кто, кроме соседей и полиции, мог знать, что у Анат пропала подруга? Эх, найти бы среди соседей какого-нибудь «черного»[19] советника по чистоте и вере!

НЕКРОФИЛ

Дома на сваях тянулись шеренгой серых слонов. Растрепаные пальмы.

Сплошные Сочи в конце сезона…

Тот сезон кончился быстрее денег. И мы с Пашей сжигали их, как самолет с заклинившим шасси — керосин. В каждом из нас что-то заклинило — у Паши еще в Афгане, а у меня уже здесь, в Сочах. Два года Паша вспоминал о Сочи, и мы мечтали, как приедем к нему в гости в конце сезона… Приехали… Что может быть омерзительней сбывшейся мечты? После трехдневной пьянки мы уже совсем было «сели на брюхо». «Чайная» в гостинице только открылась, и мы считали мелочь. И я по пьяной сентиментальности надеялся, что останется копеек 15 на игральный автомат. Мне захотелось подарить их славной малышке, которую мамуля лишила счастья выпустить несколько торпед по кораблику. Не осталось у нас 15 копеек, поэтому мы пили не закусывая. К концу бутылки малышка выстрадала монетку и купила нам с Пашей пачку печенья.

— Нате, дядя, закусите.

— А ты говоришь — все сволочи! — укорил я Пашу.

— И особенно ее папа-алкаш, — ответил он сумрачно.

Три старушки сидели в бессменном карауле, похоже — в том же порядке и одежде.

— Что ж вы, мамаши, за Анат-то не доглядели? — спросил я.

— А я так и знала, что это не ты ее убил! — обрадовалась мне «коренная». — А эти-то, — кивнула она на потупившихся «пристяжных»,обрадовались, видно молодость вспомнили, побежали в миштару фоторобот твой составлять… Так кто ж ее все-таки?

— Ясно кто. Тот, кто после меня приходил.

— А кто после тебя приходил?! — затаила дыхание «тройка».

— Да, вот кто после меня приходил?! — затаил дыхание я.

— Да в том-то и дело, что никто! — пожаловалась «коренная». — Кроме тебя вроде бы и некому.

— Ну как же некому, — начал я ломать старческие стереотипы. — Что значит некому? Я же вас не про бандюгу татуированного спрашиваю. Убийцей кто угодно мог быть. Меня все интересуют — от десятилетнего пацана до раввина.

— А! — опомнилась первой правая «пристяжная». — Так были! Из одиннадцатой наш сосед вскоре пришел. Он хоть и не раввин, но такой, сильно дати.[20] Спокойный, вежливый. И пацан чужой прибегал, такой, олимовский. Постарше десяти.

— Так, — сказал я. — Так. И что, этот мальчик к Анат приходил?

— Это мы не знаем, — с неохотой признала профессиональный промах левая. — Это ты у местных спроси. Вон, на крыше сидят, ровно вороны!

— Вороны и есть, — подтвердила «коренная». — Сидят, следят за всеми сверху, а с нами не сядут. Все пролеты лестничные просматривают. Ты их спроси. Только потом нам расскажешь, ладно?

На крыше меня постигло разочарование. Старушки не воспринимали мой иврит. Не сразу я понял, что они обходятся без государственного языка, перебиваясь с идиша на румынский.

Мой единственный шанс жил в одиннадцатой квартире. И я был готов на все, чтобы его не упустить.

Божий человек, как и предписано, «не лжесвидетельствовал», но не лжесвидетельствовал столь изобретательно, что голова трещала, как после доброго партсобрания. Только и разницы, что всю дорогу со стены улыбался не Ильич, не Эдмундович, а Любавичский ребе. И как ему было не улыбаться, когда на вопрос, что вы можете сказать об убийстве жившего с вами по-соседству человека, хасид чистосердечно признается, что на самом деле убито было не более, чем полчеловека. И не потому, что он женщин за людей не считает. А потому, что каждый еврей, сам по себе, является лишь половиной целого… Нет, господин полицейский ошибается, что это неважно. Это как раз очень важно! Ведь как на иврите пишется «половина»? «Мэм», «хэт», «цади», «йот», «тав». Вы понимаете, что получается?! «Цади» в середине слова — намек на «цадика» — «праведника». А «цадик», господин полицейский, это промежуточный уровень, через который материальный мир черпает свою жизненную энергию из мира духовного. И те, кто духовно близки к «цадику», духовно связаны с ним, соответствуют соседним буквам — «хэт» и «йот», которые образуют слово «хай» — «живой». Те же, кто далек от «цадика», соотносятся с буквами «мэм» и «тав», составляющими слово «мэт» — «мертвый», в соответствии с тем, что сказано в Талмуде: «Грешники и при жизни своей называются мертвыми». А покойница, если уж честно вам сказать, была совсем не безгрешна. Поэтому о каком убийстве может идти речь?!

Так я оказался некрофилом.

Однако, мое ангельское терпение, проистекавшее из кровной заинтересованности, позволило мне вышелушить несколько фактов. Очень интересных фактов.

Во-первых: эта подружка Анат, как ее… Кира Бойко, сразу по приезде явилась к этому хаббаднику выяснять, как ей быстренько принять гиюр.[21] И была очень недовольна, услышав, что это можно сделать не раньше чем через год, и только через его труп, потому что порядочная женщина с Анат не дружила бы!

Во-вторых: хоть он и отрицал, что знает что-либо о «Совете по Чистоте и Вере», но его отсыревший русский образца 1950 года вполне соответствовал стилю так испугавшего Анат письма.

В-третьих: он утверждал, что, когда проходил в вечер убийства мимо двери Анат, слышал, как «исчезнувшая» Кира кричала: «Плевать мне на тебя, я сегодня вообще отсюда исчезаю! И уж теперь-то я буду счастлива!»

Было ясно: или эта бойкая Бойко действительно явилась и отравила подругу, или «пингвин»[22] очень хочет, чтобы я так считал, а, следовательно, сам, как он выражается, «если уж честно вам сказать, был совсем не безгрешен». И то и другое меня, как отца, вполне устраивало.

А что меня совершенно не устраивало, так это то, что у меня «на хвосте» с левантийской небрежностью «висел» Мики.

ЖИВОЙ СИМВОЛ ИЗРАИЛЬСКОЙ ДЕМОКРАТИИ

Теща доказывала, что надо идти на шук в пятницу перед закрытием, когда все дешевле. Но я живо представил, как она меня навьючит, и отстоял свое полицейское достоинство.

Ненавижу шуки, рынки и базары. И вообще все места, где больше торгуются, чем торгуют. Мерзостность их усугубляется с каждым часом, а вот ранним утром они еще ничего. Пока торговцы не вопят, как мартовские коты, а отара покупателей не вошла в загоны. И можно ходить с высоко поднятой головой, не боясь наступить на какую-нибудь рыночную «медузу».

…Кроме яда старик торговал специями, крашенными под кораллы и бирюзу бусами, мезузами,[23] кипами,[24] тюбетейками, мышеловками, птичьим и рыбьим кормом и так далее. И на свой товар, и на покупателей он смотрел с одинаковой брезгливостью. Минут десять я хладнокровно наблюдал, как теща и старик хихикали и перемигивались. В соседнем ряду Мики столь же хладнокровно изучал свиной окорок. Наконец, Софья Моисеевна вспомнила и обо мне:

— Ты представляешь, Боря, у нас нашлись общие знакомые!

— А они тоже покупали у него яд? — деликатно намекнул я.

— Нет, Боря, они уже покойники, — с энтузиазмом ответила она. — Не делай такое лицо, они уже были покойники, когда Израиля еще не было.

Не прошло и получаса, как моя переводчица доложила, что «примерно вместе с ней» этот же яд купила молодая религиозная женщина, причем явно не для крыс.

О религиозности свидетельствовал парик, а о том, что яд не для крыс большой жизненный опыт продавца. Мне пообещали, что через полвека я тоже смогу знать, что собирается делать с купленным у меня ядом молодая женщина…

Лелея хрупкий образ религиозной дамочки с ядом, уносил я ноги с шука. Теща тоже уносила ноги. Свиные. Мики смотрел на них так, что хотелось пригласить его на холодец.

Мою шею все еще стягивали галстуком события последних дней, но, похоже, тройной узел убийств чуть ослабел. Во всяком случае, дышалось легче. Надежда, что убийца не живет со мной в одной схар-дире,[25] подпиталась хоть каким-то фактом.

Говоря простым милицейским языком, план оперативно-розыскных мероприятий ясен и ежу. Установить, с каким бабами этот хаббадник связан; оттащить их фотографии на шук для опознания; колоть гада, пока не сдаст свою изуверскую секту по чистоте и вере; и если в ней окажется хоть кто-то из моих прежних «клиентов», то Мариша — это его месть. Почему бы пресловутому мстителю из Союза не действовать через организацию религиозных фанатиков? Не худший способ отвести от себя подозрения. Правда, есть еще третий труп, в смысле — который был первым. Но он как-нибудь приложится.