Проигравший.Тиберий - Александр Филимонов

Проиграл лишь один Тиберий. Его тогдашняя поспешная женитьба на Випсании — шаг отчаяния. Или добровольное наказание, принять которое побудило Тиберия его благородное сердце. Женившись на дочери Агриппы (почти ровесницы Юлии), он словно стремился заменить ей отца, занятого играми с молодой женой.

Юлия слушала Ливию, затаив дыхание и не веря своим ушам. Она, всегда державшаяся от политики подальше, и помыслить не могла, какие скрытые силы руководили ее судьбой.

Было немного обидно чувствовать себя игрушкой в чужих руках, даже таких ласковых, как руки Ливии.

Но это неприятное открытие не столько огорчило Юлию, сколько заставило ее по-новому взглянуть на Тиберия, который раньше ей не нравился. Может быть, когда-то, в раннем детстве, он и не был противен веселой и смешливой Юлии, тем более что был на пять лет ее младше. Но потом, когда вырос и оформился в замкнутого угрюмца, вызывал в ней лишь брезгливое сожаление. О, как она заблуждалась на его счет!

Ведь он, беззаветно любящий Юлию всю жизнь, оказывается, был такой же игрушкой в руках судьбы, как и она сама. И — какое благородство — ни разу не потревожил ее своей назойливостью, потому что считал себя не вправе этого делать! В сердце Юлии загорелся огонек — поначалу крохотный, обозначавший, по-видимому, только сочувствие, но потом, особенно тогда, когда Ливия, как бы забыв о Тиберии, прекратила всякие разговоры о нем и полностью переключилась на заботу о маленьком Агриппе Постуме, — этот огонек, щедро питаемый воображением Юлии, разросся в целый факел. В один прекрасный день Юлия поняла, что любит Тиберия, любит настолько сильно, что не может жить без него. Она набралась смелости и сама заговорила с Ливией о возможности их с Тиберием брака. Не наносит ли это в очередной раз ущерба государственным интересам?

О нет, конечно нет, заверила ее Ливия. От такого брака вреда не будет. Получит развод Випсания, которая давно поняла, что не любима мужем, и тяготится своей участью. Приблизив к себе Тиберия женитьбой на своей дочери, Август, образно говоря, обретет правую руку в управлении государством — в частности провинциями, которыми Тиберий умеет распоряжаться так же ловко, как горшечник своими горшками. Дети Юлии, внуки Августа, получат надежного защитника — и особенно Гай и Луций как возможные преемники императора. И даже народ будет радоваться, потому что он всегда радуется, если по случаю императорских торжеств получает подарки и угощение. Но для такого всеобщего счастья существует одна серьезная преграда.

Юлия с необычайной живостью поинтересовалась: «Что же это за преграда?» «Август», — просто ответила Ливия и ненадолго сделалась грустной. «Но почему он будет против?» — удивилась Юлия. «Потому, что не любит моего старшего сына, моего бедного Тиберия», — отвечала Ливия. Видно было, что для Ливии такое отношение Августа к Тиберию — давняя незаживающая рана.

«Я уговорю его, — пылко воскликнула Юлия. — Отец любит, меня и не станет мне мешать».

«В данном случае, моя милая, императора уговорить на ваш брак будет нелегко. Август станет противиться вашему браку не как император, а как отец, со всей ревностью и неприязнью, свойственными в какой-то мере всем отцам, но тут еще и усиленными его предубеждением. Он не любит Тиберия, и для моего бедного мальчика эта нелюбовь — источник вечных страданий».

Ливия больше не хотела обсуждать этот вопрос. Сказала только, что ей самой просить Августа о смягчении невозможно — слишком это будет похоже на протекционизм, столь ненавидимый и ею, и самим Августом. Принцепсу будет неприятно, если он подумает, что Ливия хочет свое положение жены использовать для возвышения сына. Да и общественным мнением ее просьбы к Августу могут быть истолкованы столь же неверно.

И Юлия твердо решила сделать все сама. Она отправилась к отцу и упала перед ним на колени, не смущаясь даже присутствием посторонних (Август принимал сенатскую депутацию по вопросу строительства нового водопровода), чем напугала императора и смутила трех сенаторов (в их числе и Марка Кокцея Нерву), явившихся невольными свидетелями такого деликатного внутрисемейного дела. Она со страстной убежденностью поведала отцу о своей любви к Тиберию. Кокцей Нарва и с ним двое других сенаторов, которых Август за растерянностью позабыл отослать прочь из комнаты, прослезились, и, глядя на них и на свою молящую дочь, император смягчился. Он пообещал Юлии подумать и во всем разобраться, попросив, кстати, сенаторов, чтобы все ими увиденное и услышанное пока оставалось в тайне. Нерва заверил принцепса от имени всех, что они будут немы. И Юлия поняла: она своего добилась, и теперь Август не сможет ей отказать, потому что его тайный уговор о молчании с сенаторами, благожелательно настроенными к Юлии, придаст всему делу положительную инерцию. Юлия правильно выбрала момент и теперь даже гордилась своей ловкостью и проницательностью.

Вечером того же дня она поделилась радостью с Ливией.

Та в душе торжествовала: главное было сделано, и все благодаря ее проницательности и ловкости. Теперь оставались сущие пустяки — уговорить самого Тиберия. Для этого нужно ненадолго отозвать его с театра военных действий под каким-нибудь предлогом. Впрочем, найти такой предлог для Ливии не составляло труда.

Он приехал в Рим через две недели, раздраженный тем, что его оторвали от важной войсковой операции, разработанной им лично. План операции не позволял думать о полководце, его составившем, как о военном гении; как и все, созданное умом Тиберия, он был прост — зато надежен, и с его помощью Тиберий рассчитывал уничтожить довольно хрупкий отряд далмагов, повадившийся беспокоить лагерь, в котором находилась его, командующего, ставка. За то время, пока Тиберий отсутствует, варвары, конечно, сумеют многое разнюхать о намерениях римлян — поймут, что означают перегруппировки противника, заметят несколько новых сооружений, что по приказу Тиберия построены в горах для сокрытия там засадных центурий — и с подозрительностью, свойственной диким племенам, уйдут в дремучие леса, где потом попробуй отыщи их. Очень и очень некстати был этот, неожиданный вызов в Рим.

Въехав в город в седле, как простой воин, сопровождаемый всего десятком телохранителей, Тиберий сразу же направился не к Августу, которому по субординации обязан был доложить о своем прибытии, а к матери. Именно она, а не Август, как догадывался Тиберий, была причиной его отзыва с войны. Всегда и всему в его жизни причиной она — Ливия.

В покои матери его пропустили беспрепятственно, попросив, однако, немного подождать, пока предупредят госпожу. Тиберий нахмурился: мать в последнее время любила потомить его в приемной, ссылаясь на сверхзанятость и невозможность принять сразу. Так она доводила сына до белого каления и после легко брала над ним верх, потому что Тиберий в разговоре не столько следил за ходом ее мысли, сколько боролся со своим раздражением. Сейчас он сразу обратил внимание на такой прием. Несомненно, мать что-то задумала.

Он нарочно явился к Ливии, не переодевшись с дороги, как был — в походной форме легионера со знаками отличия главнокомандующего. Словно не с матерью собирался встретиться, а с каким-нибудь вождем варваров: произвести на него впечатление строгой красотой военных доспехов. Увы, оказавшись во дворце, Тиберий в который раз подумал, что Ливия сильнее его, несмотря на весь его внушительный и победоносный вид.

Ливия встретила его в своей любимой комнате с окнами на юг, из которых был виден Капитолий и даже часть Тарпейской скалы. Мать сидела возле окна на невысокой изящной скамейке. Рядом с ней находился столик, как всегда заваленный бумагами и свитками пергамента. Одета Ливия была против обыкновения просто — в белую шерстяную столу из ткани домашней выделки; такой же тканью была покрыта ее голова. Лицо Ливии, обращенное к сыну, было приветливым, хотя и слегка укоризненным. Она протянула к Тиберию руки, заставив того внутренне вздрогнуть от перспективы обняться с матерью.

— Здравствуй, милый сын, — произнесла Ливия и тут же указала Тиберию на кресло без спинки и ручек, стоявшее в противоположном от Ливии углу комнаты, — Ты устал с дороги, садись же, и мы наконец поговорим.

Тиберий, ничего пока не отвечая (что уже было дерзостью), прошел к креслу и сел, со стуком опустив свой шлем рядом с собой. Посмотрел на улыбающееся лицо матери.

— Ты, наверное, хочешь меня спросить о чем-то, да, милый? — В голосе Ливии было столько же приветливости, сколько и превосходства над взрослым сыном.

— Да, — разлепил губы Тиберий, — Я бы хотел тебя спросить. Но боюсь попасть впросак, матушка. Ты ведь часто бранила меня за неправильно заданный вопрос?

Дерзя Ливии подобным образом, Тиберий пытался прощупать почву. Он знал, что его манера говорить — медленно, как будто слова, им произносимые, были сделаны из смолы, — неприятна людям, и сейчас нарочно старался разозлить мать, чтобы выяснить истинную причину их встречи.