Нет - Анатолий Маркуша

— Не понимаю и не хочу понимать. Еще два месяца назад надо было начать доводку бустеров на тридцатке. А новые двигатели гонять можно было хотя бы на тридцать второй или даже на Коломбине. Так? Чего ждали, чего тянули? А теперь давай все сразу — и бустера, и движки, и спецоборудование. Это афера. Типичная афера. Ну, здесь-то можем мы называть вещи своими именами?

— Положим, с движками кое-что сделано, — сказал штурман.

— И спецоборудование проверялось на летающей лаборатории, — сказал радист, — это я точно знаю.

Отрывки разговора не сразу, но все-таки долетели до матери, и она встревожилась. Ей не нравился тон разговора. Экипаж был явно недоволен Витей.

— Нет, — сказал Хабаров, — вы, конечно, как хотите, вы сами уже большие и умные ребята, а я давно на слабо не поддаюсь. Серьезные фирмы так не делают. Все, что я думаю по этому поводу, сказал Генеральному и, вероятно, скажу еще…

— Но от машины, надеюсь, ты не откажешься? — спросил инженер.

— На тебя же пальцем будут показывать… — сказал штурман.

— Мы, ясное дело, как вы, командир… — начал было радист, но Хабаров не дал ему договорить.

— Почему не откажусь? Если будет так продолжаться, обязательно и непременно даже откажусь! И плевать я хотел, кто по этому поводу чего скажет или подумает… Конечно, отказываться труднее, чем соглашаться, но у человека должны быть принципы, через которые не переступают.

Мать старалась не слушать, ей был неприятен этот разговор, и все-таки слышала. Не всё — отдельные фразы. Они сами лезли в уши, лезли и оседали в памяти.

Инженер сказал:

— А Лешка Углов, между прочим, раздумывать не будет. Он уже сейчас фыркает и копытом землю роет.

Виктор сказал:

— Углов, конечно, смелый парень. Только смелый он от глупости. На месте ведущего инженера я бы подумал: записываться к нему в команду или потерпеть…

Штурман сказал:

— Черт с ним, с Угловым, я его тоже не люблю. Лучше объясни: почему ты, после того как побился на Зебре, согласился летать на ней снова…

Виктор сказал:

— Чуть тише! Мать! Потому что Зебра была не престижной машиной, а принципиальным аппаратом. Там имели место неизвестные, которые на земле действительно не выявлялись. И учти, на Зебре шаляй-валяй ничего не делалось…

Мать вошла в комнату и принялась накрывать на стол.

Экипаж улыбался матери. Экипаж во всех подробностях обсуждал последний футбольный матч московского «Спартака» и тбилисского «Динамо». Экипаж с аппетитом выпил коньяк и закусил «чем бог послал». Экипаж собрался уходить…

Это было… Это было две недели назад.

Теперь, лежа в постели и прислушиваясь к ночным шорохам пустой квартиры, мать снова и снова вспоминала тот неприятный вечер.

Когда экипаж ушел, Витя растянулся на диване и стал перелистывать рыжий том «Швейка». Мать не могла объяснить, откуда она эта знает, но знала точно: если Витя читает «Швейка», значит ему плохо.

Потом Витя позвонил по телефону. Мать посмотрела на часы и запомнила: было половина первого. По пустякам в половине первого ночи не звонят даже близким знакомым.

— Простите за беспокойство, Вадим Сергеевич, я все время думаю о программе. И мне кажется, мы допускаем ошибку…

Что отвечал Вадим Сергеевич, мать, естественно, не слышала.

— Нет, — сказал Виктор, — нет, с этим трудно согласиться… Ну потеряем месяц, пусть два месяца… В правительстве должны понять…

Потом он долго слушал Вадима Сергеевича. И снова возразил:

— Нет, нет, я все равно не согласен… А если мы людей потеряем?

И опять была долгая пауза.

— Ну, а что Углов?.. Я никогда не позволю себе сказать ничего плохого о коллеге. Но почему вы вдруг стали считать, что мнение Углова имеет какую-то особую, исключительную ценность?

И снова после паузы:

— Неубедительно. Совсем неубедительно, Вадим Сергеевич. Только очень ограниченные люди любят повторять: «Все не в ногу, один ты в ногу». Чепуха! Что? Примеры? Да сколько хотите: Джордано Бруно. Годится? А Циолковский? Подойдет? Почему же схоластика? Извините, это как раз самая реальная жизнь, а не схоластика…

Хабаров говорил долго.

Мать чувствовала: Витя сдерживается, старается быть не слишком резким.

— Так разве я о себе пекусь? Меня дело беспокоит… Ну, как знаете, как знаете… Может быть, вам действительно виднее, хотя, честно говоря, я в этом совсем не уверен… Может быть… Простите, что потревожил. Спокойной ночи, Вадим Сергеевич.

Да, это было две недели назад… Точно — две недели.

И все это время мать старалась не думать о телефонном разговоре, а теперь вспомнила.

Думать. Не думать. Усилием воли забывать. И вспоминать против собственного желания. Молчать. Не спрашивать. Улыбаться, когда совсем не весело. Думать. Не думать. Ничего не сделаешь — все это обязанности матери, если ее сын летчик, если он служит на аэродроме, если у него такая жизнь и другой он не хочет…

Мать посмотрела на часы. Было четверть двенадцатого. Она надела очки и попробовала читать. Буквы складывались в слова, из слов медленно выстраивались фразы, но ей никак не удавалось увидеть написанное. Мысли раздваивались: лес, изображенный в книге, не имел ни цвета, ни запаха, никаких заметных ориентиров, это был совершенно абстрактный лес; буква «л» плюс буква «е» плюс буква «с». Лес напоминал алгебраический пример: Л + Е + С =… Зато она видела: маленький Витя бежит по зеленой полянке и что-то отчаянно громко выкрикивает. Когда это было? Да, пожалуй, уже больше тридцати лет назад. Где? Кажется, в Удельной. Витя нашел тогда ежика. Ежик сидел под елкой и фыркал. Вите очень хотелось взять ежика и было боязно — уколет. Витя бежал за помощью к маме…

Лес. Израненный, посеченный осколками, прозрачный, сильно обугленный. Мать еле брела сквозь этот фронтовой лес, тяжело опираясь на чье-то плечо. Ей повредило руку. Кажется, серьезно. Она это понимала лучше, чем кто-либо другой, и все-таки пыталась улыбаться, говорила: «Если уж врачу достается, то достается как следует…»

Лес. Снова пригородный, несерьезный, дачный лес. Мать идет по узкой песчаной дорожке, ведет за руку трехлетнего Андрюшку. До чего ж он тогда был похож на Витю — лобастый, крепенький, настырный. Все дети произносят первым слово «мама», а он сказал — сам, точнее не сам, а сям. И тут мать стала думать о Кире. Невестка понравилась ей с первого дня знакомства. Крупная, красивая, доброжелательная. Все, что Кира делала, она делала основательно, никогда не суетилась, не шумела, не говорила попусту. И еще матери нравилось, что Кира ни разу ни о ком не отозвалась плохо, или с завистью, или с пренебрежением. И с Витей они жили хорошо — ни ссор, ни выяснения отношений никогда не было. Сколько мать ни старалась, так и не могла понять, что могло их разлучить. Витя приехал тогда и сказал:

— Все, мы расстались.

Мать молчала, но Виктор понял: надо как-то объяснить происшедшее. Мать страдала и беспокоилась — ее глаза, ее лицо, ее руки, вся ее растерянная фигура молча спрашивали: «Что случилось, сынок?»

— Скандала не было, — сказал Витя, — сцен тоже не было. Но приходит час, человек рубит или рвет причалы и идет следом за своей судьбой, — и, видимо, смутившись литературной гладкости произнесенных слов, добавил: — Раскрываю кавычки: это Федин, Константин Федин. «Братья».

Больше они никогда не говорили о Кире.

Изредка мать навещала Андрюшку. Он был еще мал, чтобы понимать все, он думал, что отец летает где-то очень далеко от дома.

Мать поглядела на часы. Большая стрелка нагоняла маленькую — без десяти час. Сделав над собой усилие, мать принялась за книгу.

«Наступила вкрадчивая, обманная тишина. Благополучие становилось гнетущим, оно удушало больше, чем призраки убийц, чем мрачные стоны сновидений. Люди соблюдали спокойствие боязливо и покорно, как обитатели больниц…» Мать читала фединских «Братьев».

Витя сказал тогда, что идет за своей судьбой. Что он имел в виду?

Мать положила раскрытую книгу на одеяло и задумалась. И снова память отнесла ее далеко назад, в события, ушедшие, казалось, совершенно бесследно.

Витя учился в десятом классе. Тогда он познакомился с Галей. Галя была вертлявая, всегда смеющаяся, всегда куда-то торопившаяся девчонка. Галя приходила в их дом довольно часто. Они вместе готовили уроки, вместе бегали на каток. Они часто ссорились и потом долго выясняли отношения. Не надо было обладать даром ясновидения, чтобы понять — Витя влюблен. Но мать знала и никогда в этом не сомневалась: Галя не Судьба Вити… Просто увлечение. Обыкновенное мальчишеское увлечение. И все случилось так, как и должно, — увлечение прошло.

Когда в жизни Виктора появилась Марина, молчаливая, очень самоуверенная, очень основательная девушка, мать дрогнула. Ей казалось, что Марина подавляет Витю, ловко навязывает ему свою волю, тянет за собой. Но однажды Анна Мироновна услышала такой разговор: