Обманщица - Татьяна Чекасина

Мечтая стать столь же влиятельным, в своём чуланчике возле дортуара Тир не раз пытался перед зеркалом изобразить главного гения. Нахмурив брови, спрашивал: «Вы с нами или против нас?» Этот принцип, являвшийся частностью утанистской программы, он усвоил твёрдо. При этом он не имел понятия о том, что такое «благородство в телах, делах и умах». Тиранчик, Тир из жестокой семейки Аннов, принадлежащей к племени Опоённых, возвёл частность в общее, всюду применимое мерило. Сделал этот лозунг всё оправдывающий философией.

Утанисты тем временем добились успехов: несколько неумеющих думать получили статус учеников. Они прекратили скучную работу на полях и фермах. Стали восседать, точно гении, в дортуаре, размышляя над пунктами новейших приложений к Утании. На их лицах разливалась радость думающих. Глядя на них, гении наполнялись энергией надежды. Они перестали бояться прилётов короля. Решили, что вернувшись, он будет счастлив их успехами. Он поймет главное: цена оказалась приемлемой. Бесстрашно глядели утанисты в открытое другим Мирам небо.

Глава 6. Глазок

Разбуженный под влиянием гениев мозг Тиранчика работал, имея хитростное направление. Вспомнилось ему, что его родная греховно-гениальная прабабушка, жившая при короле Больших Горестей, однажды в особенно опоённом состоянии выдала тайну. Она создала тому королю из непристойностей самого низшего вида «глазок», который впоследствии был утоплен вместе с его носителем в самой большой в Мире выгребной яме. Тиранчик порешил извлечь «глазок» из трупа бывшего короля. Его в своё время утопили в нечистотах его же слуги. А народ вознёс на престол нового, недавнего короля Мелких Горестей. И этот король поклялся у самой большой в Мире уборной никогда не совершать больших горестей. Слово своё король держал. Кто знает, сколько бы он еще прокоролевствовал, не появись этот незащищённый Ут со своими утанистами… Порешив добыть «глазок», Тир вместе с верными Молой и Какой двинулся к поганому месту. Ныркий Кака погружался в нечистоты, привязывая к трупу верёвку, травимую ему Тиранчиком. Гигант Мола (также представитель племени Опоённых) извлёк труп из ямы. Кака вырвал «глазок» из бывшего короля Больших Горестей и торжественно поднёс эту смердящую штучку Тиру. Тот моментально спрятал её у себя, а труп велел столкнуть обратно в жижу. Надо сказать, что ни Кака, ни Мола не знали о сущности «глазка». Тир и не думал посвящать их в эту тайну, ведь был он уже не дурак. Но Кака и Мола всё равно что-то заподозрили, пошутив: «Теперь ты у нас король Больших Горестей, коли забрал у него эту непристойность низшего вида». Тиранчику понравилась шутка, и он похвалил друзей покровительственно. Придя в свою каморку, встал перед зеркалом: «Вы с нами или против нас?»

Из старых записок

Как много потрачено времени на бесплодное общение (поэт М. и его друзья)… Они только делают вид, что занимаются искусством. На самом деле, не понимая себя, надеются за бутылкой найти самопонимание. Я не пью и курить бросаю. Самопознанием и самовоспитанием человек должен заниматься наедине с книгами и с самим собой, а не в трёпе. Принимаю решение ни с кем не сближаться. Одиночество заставляет думать и писать.

«Новое поколение… родилось скептиком, идеалы отцов и дедов оказались над ними бессильными… огромное большинство людей подавлено однородностью и скудностью жизненных впечатлений. В этих условиях сознание и воля массы, «толпы», тускнеет, люди становятся терпеливы, покорно послушны, человеческая толпа легко впадает в состояние почти гипнотической пассивности, обнаруживает повышенную склонность к бессознательному подражанию» (Н. К. Михайловский).

Народники, по-моему, самые бескорыстные политики. Они желали просветить самых тёмных.

Из «Л.Г.»: «…в нашей литературе последнего десятилетия произведения исторического плана заняли ведущее место…» Это точно! Сплошная война! Прошло так много лет! Неужели за более чем четверть века ничего не было?! Замерла жизнь, куда-то подевались живущие в ней люди… Будто пустыня!

Много времени убивает служба. Сон тоже очень длинный. Какой милый человек этот Терентий Алексеевич Грабихин! Он мне читал свой новый рассказ. Читал и плакал. Похоже на Куприна. Его произведения, широко издаваемые, растиражированные по всему свету, сохраняют тепло его слёз. 1974 год.

Письмо

Дорогая моя мамочка! Бабушка и дедушка уже не сердятся на тебя. Приезжай обратно. Вчера мы с папой были в зоопарке. Звери там живут скучно. На каникулах меня водил на ёлку дедушка, а ещё бабушка. Мы были с папой на ёлке у него в театре. Папа сказал, что мы пойдём на лыжах в парк Павлика Морозова. В школе я учусь хорошо. Русский – пять, арифметика – четыре. Я соскучилась по тебе. Твоя дочь Тата.

Из рецензии на роман Лауры Конюшей «Ной – сын Ноя»

По жанру – это фантастика. Главный герой (сын Ноя) вырос, так сказать, революционером. Ему хочется перестроить созданный отцом ковчег. Отец против. Он считает, что не надо разрушать того, что с таким трудом уцелело от наводнения, что удалось спасти. Но сын не унимается: ему в ковчеге тесно, он желает «свободы» и, согласно с этим своим желанием, хочет действовать. Как известно, любой сюжет может стать объектом литературы. Всё дело в авторских способностях, а, самое главное, в позиции автора.

Что же мы имеем в данном случае? А в данном случае мы имеем в чистом виде плохо замаскированную эзопову басню. И мораль сей басни такова: наше общество – это Ноев ковчег, устаревший по всем статьям, где граждане не имеют никаких свобод. Вот что весьма прозрачно доказывает автор. Все аллегории прямолинейны и с маху поддаются расшифровке. Вот эта, например, «наводнение», после которого едва уцелели люди Ноя старшего. Всякий поймёт, что автор здесь подразумевает, как ни странно, Великую Октябрьскую социалистическую революцию!

…В связи со всем вышесказанным полагаю, что это насквозь антисоветское произведение нет никакой возможности рекомендовать для публикации в журнале «Урай-река».

Записка

Лаура! Это пришло на твоё имя, рукопись оставил здесь, так как она, как видишь, малообещающая, а рецензию отсылаю. Привет от Татки. Владимир. 4 января. 1978 год.

Из письма:

Владимир! Прошу тебя, не распечатывай, пожалуйста, мою корреспонденцию, даже и официальную! И пришли мне срочно моё произведение «Ной – сын Ноя», ибо я не считаю его «малообещающим»! Я уже пожалела о том, что написала тебе в прошлый раз такое открытое письмо. Извини за беспокойство. Л..

Первый сон

Большое серое помещение палаты. Больные в сером. Все стоят у своих кроватей, как это бывает в школе, когда дети при входе учителя встают возле парт. Я тоже встала, но как-то не так, как другие, и не понимаю разницы, не ощущаю никакой своей вины. Но врач… Он подходит ко мне, и я закрываю лицо руками и кричу. Мне страшно, так как догадываюсь, что со мной должны сейчас, сию минуту, совершить какое-то насилие. Я обращаюсь к другим больным, ища поддержки, но вдруг понимаю: они рады моему горю, они смеются, гогочут… Просыпаюсь, ощущая во всем существе липкий страх отчаянья. 23 ноября. 1977 год.

…Ну вот, я и могу держать ручку, водить ею по бумаге. И такая жажда записывать, какой не было никогда! Рука ещё дрожит. Но какое счастье выздоравливать!

У бабушкиной козы козлята родились. Она их с холода занесла в избу. Они, беленькие, ходят робко, будто тоже после болезни. Один заглянул ко мне в приоткрытую дверь, но бабушка его схватила: «Не мешай Лауре Ноевне!» И унесла. Какое уважение ко мне в этом доме, сколько дипломатии: вот тебе и «простой» человек! По своей духовной организации эти два малограмотных существа куда выше многих с высшими образованиями. Впрочем, это и без меня всем известно.

Сегодня я впервые побывала на улице. Шла, робко ступая (как народившиеся козлята) по белизне половиков-снегов неокрепшими ногами, и была счастлива. Я думала о том, что всё-всё сбудется: мои романы издадут, родители станут терпимей, муж будет настоящий, а Татка… О, она будет расти, хорошеть, а хорошея, умнеть. И много-много лет так будет – всегда. Как же я правильно сделала, что уехала в эти Шатунские снега! Это же очень верно! Такой мудрый шаг! И сейчас я начинаю пожинать плоды своего мудрого решения…

Перед тем как заболеть, я моталась в изнурительные поездки по району, но и об этом вспоминаю теперь с радостью. В основном, приходилось ездить в ближайшие деревни в обществе инструктора райкома, молчаливо-настороженного человечка непонятного возраста, а также с кем-нибудь из сельхозуправы, тоже неинтересными и назойливо с глубокомысленной важностью курящими вонючие сигареты (для меня, бросившей, мучительно). В такое путешествие собираюсь, как на подвиг, встаю в пять утра. Тащусь главной улицей Шатунского, названной, конечно, не в честь Большого Медведя (здесь точно водится), а Ленина Владимира Ильича (последний тут не был). Продвигаясь в полутьме, словно выгнанный из тёплой норы зверёк, дрожу всем телом не от холода: обута и одета я во всё лучшее.

Сапоги куплены незадолго до отъезда случайно с рук за бешеную цену – девяносто рублей (сумма расчёта, полученного на предыдущей работе уборщицей), но сапоги эти – чудо сапожного искусства. Правда, придя домой, испортила себе настроение тем, что рассказала, какая тётка (жуткая пьяница) их продала, не отходя от гастронома. Серебров припечатал: «Ворованные». И выговорил мне, что дверь вечно не закрываю, а потому и у нас возле порога могут спереть, но от объявления в газете для бывшей владелицы сапог отговорил: «Не будь дурой, отдав такие деньги!» Пришлось любоваться дальше (и носить!) Новые, красивые, югославские (моя любимая обувь – из этой страны). Голенища завораживают блестящей кожей нежно-коричневого цвета, а в подъёме перетянуты ремешками с пряжечками. Я так радуюсь этой обувке, что становится боязно, вдруг, полюблю и другие вещи такой же трепетной любовью. Шуба старая, но зато натуральная из маминого гардероба, переделанная лично. Венчает наряд новая кроличья шапка с длинными пушистыми ушами, которые можно завязывать на шее наподобие шарфа. Так что одета я не только прилично, – нарядно, как поняла по взглядам местных жителей. Ну, а с позиций вещизма – бедно. Но с этой позиции тут судить некому, кроме Марии Семафоровны. Если кто-то и одет богаче, всё равно, выглядит против меня хуже. Не умеют женщины из простонародья носить одежду. Как ни нарядится такая, а всё одно, будто в стёганке. Я и в бедном нарядная: дело в породистой сути.