Чудо - Леонид Моргун

Об этом думал он на обратном пути, прогуливаясь по ноздреватой, грязно-серой поверхности ядра небольшой кометы, поигрывая случайно пойманным по пути метеоритом и глядя на приближающуюся голубую звездочку, родную, встревоженную Землю.

И вернулся в себя спокойный, чуточку уставший, сладко опустошенный и донельзя счастливый, сбросив с плеч и с души своей бремя тоски и безысходности. Поглядел на потрескавшийся потолок с обвалившейся в углу штукатуркой, на выкрашенные в болотный цвет стены, на печальный, запыленный фикус в углу холла, закрыл глаза и прошептал про себя:

- Спасибо вам!..

В ответ в его сознании мягко полыхнуло нежно-салатовым отсветом...

ИМ было неведомо чувство благодарности.

Следующий день у него был заполнен хождениями по процедурам. Сейрана хорошо погоняли на лечебной физкультуре. Потом он вовремя успел на токи. Эта процедура ему неожиданно понравилась. Зудящие и назойливые невидимые иголочки как будто пронизали его насквозь, вливая движение и жизнь в застоявшуюся кровь, тормоша и взвинчивая каждую клеточку, заставляя напрягаться все мышцы его большого, жилистого тела. Он щедро дал служительнице трояк, рассчитывая и в дальнейшем на ее услуги. Она обещала за десять сеансов сделать из него богатыря.

Во время обеда он повздорил с официанткой из-за гречки с мясом (та норовила ему подсунуть мутноватого вида пюре с крошечной обугленной котлеткой). Своего он добился, но мясо оказалось жилистым, а в каше скрипели песчинки.

После обеда были вновь предписаны ванны. Он отсидел полтора часа, пропуская многих, кто своей щедростью запомнился бойким старушкам. Видно, о его скупости было уже известно. Но когда давешняя бабка пригласила в кабину юнца, пришедшего намного позже его. Сейран встал и решительно направился в предбанник, не обращая внимания на ворчание старухи.

- Да! - огрызнулся он. - Стану я тебе платить, как же! Вы здесь миллионы гребете, а я должен за двести рублей как ишак спину гнуть? Совсем обнаглели! Сюда - рубль, туда - рубль!..

Но зайдя в комнату, в которой стояли наполненные ванны и бросив взгляд на старуху, недвижимо стоявшую у окна, он вдруг замер, поняв, что знает о ней абсолютно все.

Что жила она пятой дочерью в многодетной семье. Что в тринадцать лет продали ее замуж тупому и сластолюбивому самцу, который ежедневно унижал ее, бил и издевался. И что родила она ему двенадцать детей, из которых четверо умерли с голоду, а трое погибли на войне. Что всю свою жизнь она влачила рабское существование, работала от зари до зари, и на старости лет, покинутая всеми, вынуждена была пойти на эту мерзкую работу, из-за которой ее душа наверняка будет гореть вечным пламенем. Скажи, Аллах, что может быть унизительнее для правоверной мусульманки, чем ежедневное созерцание десятков голых мужчин? И смятые бумажки, которые они ей кидают, - весьма слабая компенсация за ее оскорбленную честь и поруганное самолюбие, тем более, что большую часть денег она и все ее подруги отдают старшей сестре, а та несет их главврачу...

Такое с ним случилось впервые. Никогда еще до этой минуты не был способен Сейран отождествить себя с другим человеком, хотя ОНИ порой и помогали ему прочесть чужие мысли. Но никогда еще иная жизнь не раскрывалась перед ним в такой отталкивающей и пугающей наготе. Впервые ему стало стыдно за свой великий дар, стыдно оттого, что в душе каждого человека есть тайные строки, подглядывать в которые не позволено никому. И, нашарив в брючном кармане массивную рублевую монету, он положил ее старухе в карман передника и быстро устремился к ванне. Окунулся - и разомлел.

Тело его впитывало сгнившую плоть динозавров, влажная теплая тяжесть обволокла сердце, а мысли витали далеко-далеко...

Жизнь его не сложилась. Мать Сейрана, юная студентка, сбежала из роддома, даже не пожелав увидеть ребенка, зачатого на вечеринке невесть от кого. До двух лет он воспитывался в больнице, а затем был передан в детский дом, где и прожил следующие четырнадцать лет.

Он рос, учился и воспитывался так же, как и прочие его товарищи по несчастью, подкидыши, дети изгоев, пьяниц и прочего человеческого отребья. Но был оп счастливее прочих, ибо не тосковал по родительской ласке, не забивал голову беспочвенными иллюзиями, не предавался бесплодным мечтаниям. Более того, одиночество этого тихого головастого мальчика скрашивала страшная, волнующая, жутко увлекательная Тайна.

Этой тайной были ОНИ.

Часто, еще в раннем детстве, среди шумных веселых игр, он вдруг бросал все и застывал, глядя в одну точку, и улыбался, радуясь мерцанию зеленоватых радужных пятен, вспыхивавших порою в его сознании. Они переплетались, расплывались, собирались в пучок или извивались замысловатыми кольцами, будто образуя хитросплетения загадочных иероглифов. Взрослея, он постепенно постигал этот странный язык, вмещавший в себя необозримое множество понятий, образов, ощущений. И медленно, очень медленно, втайне от всех учился говорить на этом языке. Это было трудно. Очень трудно - вызывать в себе ощущение расположения этих световых пятен и колец, группировать и концентрировать их в нужной последовательности. Будь у него чуть побольше старания, терпения, настойчивости, он стал бы равноправным партнером в этом диалоге. И, как знать, может быть, и заставил бы служить себе неведомых знакомцев. Но тогда это была бы совершенно другая повесть.

У него было много кличек. "Чумной", "Малахольный", "Мямля", потом как-то воспитатель в сердцах обозвал его "чудом". Эта кличка надолго пристала к нему.

"Чудо!" - вопили сверстники, носясь вокруг него в неистовой пляске и сыпая его песком, норовя попасть в глаза, когда он, отрешившись от всего земного, силился постичь сложнейшие пространственно-временные категории.

"Садись уже, чудо!" - бросал учитель, когда Сейран не мог сориентироваться в формулировании постулатов, давно опровергнутых ИМИ и хватал жирные двойки по всем предметам.

"Спи, чудо мое, чудушко", - шептала нянечка, гладя его жесткие черные волосы и прикрывая ладонью широко раскрытые и ничего не видящие глаза.

Долгие годы, проведенные в детдоме, для него пролетели почти мгновенно, благодаря удивительным снам, которые ОНИ дарили ему в награду за право видеть его мир его глазами. И он был счастлив. Так счастлив, что даже не задумывался, а стоит ли ему делиться своим счастьем с другими людьми.

Лишь раз во время учебы им вдруг овладело желание доказать всем, что он не столь глуп, как им кажется. Это случилось на выпускных экзаменах в профтехучилище, когда для него были уже готовы и диплом, и квалификационная характеристика, и мастер уже переглянулся с председателем комиссии. И тот, готовясь вывести традиционную тройку, невесть зачем спросил;