Золотые рыбки или Отец мой славный - Жан Ануй

Мадам Прюдан. Куда вы? Через полчаса мы садимся обедать!

Антуан. В Сан-Геноле! Двенадцать километров подъёма, но я туда возвращаюсь!

Мадам Прюдан. Скажите мне правду! Вы собираетесь разводиться, Антуан, и жениться на Эдвиге Патаке?

Антуан. Чтобы поменять шило на мыло? Ни в коем случае, мама! Кстати, я верю в незыблемость брака. Это единственная гарантия не наделать глупостей дважды. Нет. Я возвращаюсь в Сан-Геноле без удовольствия… двенадцать километров подъёма, в то время как в икрах моих накручено уже 24. Сказать вам всю правду (в любом случае, понять вы её не сможете, старая, оставленная желанием простушка), задница Едвиги Патаке мне иной раз так же скучна, как луна — этот бледный кружок, который мы сговорились созерцать летними вечерами с мистическим выражением на лице. Но я еду туда! Из упрямства! Вот что такое мужчина! Только, чтобы доказать себе, что я свободен. Скучно ли нет, но эта луна — моя!

Выходит с размашистыми движениями, натыкаясь на прислугу.

Адель. Мсье, дети позвонили сказать, что у велосипеда, который вы оставили у гаража, обе шины проколоты! Они приходили сказать, что это не они. Но я их узнала. Это разбойники. Однажды, пока я развешивала бельё, они обошли стремянку и палкой подняли мне через решётку юбку, чтобы увидеть трусы.

Антуан (мрачно). Хорошо. Если судьба вмешалась! Сегодня вечером я виновным не буду. Пойду, успокою Шарлотту.

Антуан выходит.

Мадам Прюдан (глядя на Адель). Сколько времени требуется, чтобы сходить в прачечную?

Адель. Это зависит…

Мадам Прюдан. Зависит от чего?

Адель (нежно). От того, кого встретишь по дороге…

Мадам Прюдан. Адель, вам уже говорили, что нужно опасаться мужчин?

Свет внезапно потухает. Занавес опускается в темноте, и прожектор высвечивает на нём яркий круг. Раздвинув занавес, появляется Тото.

Тото (объявляет). Отец мой славный. (Как не уверенный в себе школьник, он пытается читать стихотворение Виктора Гюго).

С улыбкой на устах отец мой славныйВместе с гусаром больше всех любимымЗа храбрость и высокий рост,Скакал по полю, как погост,Усеянному мёртвыми телами, куда ложилась ночь.Вдруг в сумраках, казалось, зов помочь…

Он осекается в тревоге, потом повторяет два-три раза одну и ту же фразу, вспоминая продолжение…

Вдруг в сумраках, казалось, зов помочь… Вдруг в сумраках, казалось, зов помочь…

Он тужится ещё короткое время, потом говорит последнюю строку…

Так дайте же ему воды, сказал отец мой!

Тото исчезает за занавесом.

Действие второе

Свет зажигается. Измождённые и небритые Кислюк и Антуан, оба в форме солдат 1940 года, обвешанные полотняными сумками, едут на велосипедах по пустынной дороге.

Кислюк. Помнишь замки Луары, в год, когда мы сдавали выпускные экзамены, когда ты, мерзавец, чуть не убил меня, перегрев на солнце? Если б тогда мне сказали, что мы проедем на велосипеде всю Францию!

Антуан (крутя педали). И к тому же второпях! Он опять вошёл в форму, бедолага… больше не жалуется, что дорога поднимается в гору. На этот раз ему кажется, что он работает на себя самого. Вот тебе пожалуйста, что значит заинтересованность рабочего на предприятии!

Кислюк (горько). А офицеры, между прочим, на колёсах едут! «Местечка не найдётся? Как же, генерал, залезайте, мы потеснимся!»

Антуан (крутя педали). Вот зачем надо было военную подготовку пройти! Сейчас бы, как и они, на машине бы ехал.

Кислюк. Меня бы стошнило, если бы я офицером стал!

Антуан. Жизнь — это не только атаки, и в отступлении, видишь, есть свои прелести.

Кислюк (ядовито). Ты-то прошёл подготовочку, буржуй поганый!

Антуан. Завалил! Вышел ефрейтором. Ниже чина быть не может. Так что, так же, как и ты, я кручу педали.

Кислюк (хитро, после некоторой паузы). На твоём месте, я содрал бы погоны.

Антуан. Одна лычка погоды не сделает.

Кислюк. Мне, кстати, по барабану. Я рядовой. Скажу, ты приказал.

Антуан. Приказал что? Мы ноги в руки — и драпаем.

Кислюк. Приказал брать ноги в руки.

Антуан. Ты чудовищен…

Кислюк. Мсье сожалеет, мсье всё ещё патриот? Подлец! Защищая себя, капитализм обрёк пролетариат на бойню, и вы ещё хотите белых перчатках заряжать!

Антуан (крепко крутя педали). Именно на такого я и смахиваю! Особенно на скорости, и в противоположном от линии фронта направлении!

Кислюк (озлобленно). Даже нелепым ефрейтором ты всё ещё похож на такого мерзавца! Прекратишь ты, наконец, так крутить педали или нет? Хочешь меня кинуть, чтобы легче было чесать одному? А как же уставные привалы? Солдат имеем право на отдых? Есть устав!

Антуан (крутя педали). В мирное время! Прикинь, фрицы на машинах, а мы — на велосипедах.

Кислюк (обеспокоенный). Думаешь, если нас поймают вне подразделения, сразу расстреляют? Мы и без оружия, может, похожи на партизан? Я лично никогда не хотел этой войны! Польша, знаешь, мне как-то по барабану!

Антуан (крутя педали). Скажи им, они будут счастливы!

Они, молча, крутят педали, оба устали.

Антуан. Мы, должно быть, недалеко от Луары.

Кислюк (обеспокоенный). В тех краях, вроде, организуется партизанское движение. Может, нужно быть осторожнее. Может, обогнём?

Антуан. Объезжать реку — далековато.

Кислюк (ворчит). Партизанское движение! Убийцы! Как будто французиков не достаточно накокошили! Во-первых, есть приказы. Прежде, чем сесть по машинам, офицеры сказали: «Возвращайтесь по местам дислокаций!» Где сейчас 168-й батальон? В Мантобане? Для меня, приказ есть приказ. Я еду в Монтобан. И никто меня не остановит. Вперёд!

Антуан. Объяснишь это жандармам, когда мы на них наскочим.

Кислюк (ядовито). Во Франции всегда чёрт знает что творится! Могли бы что ли документы раздать с полковничьей печатью, чтобы по форме.

Антуан. Нас много, а времени мало.

Кислюк. Шкуру свою спасали в первую голову, вот что, куча трусов! Народ припомнит, что его предали. За всё наступит расплата!

Антуан (тихо). Нужно было остаться с капитаном Грандпье. Он за свою шкуру не трепещет… вставил монокль, натянул перчаточки белые и построил укрепление из ящиков с мылом. Остановить первые танки двумя пулемётами, из которых один быстро вышел из строя, конечно, нельзя, но капитан рассчитывал просто наделать шума, и этим сбить с толку неприятеля. Плюс двенадцать бретонских добровольцев.

Кислюк (с ненавистью). Простофили! Я тебе скажу, хочешь, меня тошнит от такой Франции! (Он кричит, искренне оскорбленный.) А в регби-то с Уэльсом мы победили!

Антуан. В настоящее время эти бретонцы отвердели все до одного в ящиках из-под мыла, а Грандпье, с пулей в монокле, пал сверху, потому что, разумеется, капитан, не сгибаясь, стоял.

Кислюк (ядовито после некоторой паузы). Ты упорно крутишь педали на юг, но всё-таки у тебя сердце немного поскуливает, признайся, мерзавец? А у меня нет! В школе ещё нам свернули чайники историями про римлян. Особенно бурсаки зубрили этих римлян наизусть. А как же, обязательно, чтобы диплом получить. Но если хочешь знать, им было наплевать с высокой башни на этих самых римлян!

Антуан. Двенадцать бретонцев капитана Грандпье никогда не слышали про римлян.

Кислюк. Бретонцы — это порода рабов. Они всё ещё верят, что существуют начальники. А начальников больше нет! Больше нет священников! Больше нет ничего! Только тринадцать трупов, которые протухнут и всё.

Антуан. Они, думаю, в свою очередь, положили двух или трёх!

Кислюк. Но все остальные-то сдохли, какой тогда смысл? Когда ты слабее, имей мужество это признать, это элементарно. Народ никогда не забудет, куда его втянули. Всё только в пользу торговцам оружием, которого даже в достаточном количестве не произвели! Мы должны были капитулировать немедленно, вот что я тебе скажу! До первого выстрела! Я на немцев не в биде! Это такие же рабочие люди, как и мы! Доказательством является то, что они подписали пакт с русскими. Это всё нечисть твоей породы толкает людей на войны, так как им нужно защищать свои пагоны и деньги. Родина, народ, а народ барахтается, как может. Это не его вина! У народа есть только собственная шкура, о которой он должен позаботиться! Шкура и минимум зарплаты. Так что, знаешь, твои речи…