Искры - Раффи

Это было почти постоянным явлением, так как податям и налогам тоже не было ни конца ни меры. За все нужно было платить — и за посев, и за скот, и за души, из которых состояла наша семья… Определенной меры не было — все зависело от доброй или злой воли сборщика. Всяких статей по сбору все новых и новых налогов было так много, что я и не в состоянии их перечислить.

А платить все эти бесчисленные налоги было неоткуда. Приходилось каждый раз что-нибудь продать или заложить. В нашем доме уже ничего не осталось, наш дом походил уже на пустую могилу. Но какое было до этого «феррашу» дело? Ведь он сам заставлял нас продавать нашу корову, нашего вола, нашего буйвола и при этом вовсе не задумывался над тем, что завтра перестанет работать наша соха, и вся наша семья будет обречена на голодную смерть…

Отец за последнее время перестал обрабатывать землю, потому что доход с земли не покрывал даже податей, которые нужно было платить за эту самую землю. Но и это не спасло его от «феррашей». Их налеты продолжались.

Чем жить? Этот вопрос всегда, как дамоклов меч, висел над нашей жизнью. Чтоб не умереть с голоду, оставалось одно — занимать, занимать и без конца занимать… А какие проценты надо было платить по займам! Я тогда был мал, и конечно счетов этих не понимал, но я хорошо помню зверское лицо бессовестного заимодавца-ростовщика.

Его звали Хаджи-Баба. Это был богатый мусульманин, который, выходя на сбор своих процентов, появлялся на пороге своих жертв, как страшный ангел смерти.

Он был безграмотен и не брал со своих должников ни векселей, ни расписок. Векселем служила ему его совесть, а сроки считал он по временам года. Он с собой таскал целый пучок прутьев, на которых разноцветными нитками делал отметки. Эти прутья были его бухгалтерскими книгами. На прутиках он делал отметки также ножом. Нитки, видимо, указывали на имя должника, а отметки, делаемые ножом — размер суммы долга. Хаджи-Баба не имел обыкновения подавать в суд. Если должник ему не платил, то он судил его сам, своим собственным судом. Всем была хорошо знакома дубина Хаджи-Бабы, которой он крошил кости неаккуратным должникам. Он даже сажал их в тюрьму, а если считал нужным, то продавал имущество должника. Я помню слова жестокого и жадного ростовщика, сказанные им, когда он пришел к нам за процентами.

— Саак, — сказал он, обращаясь к моему отцу, — известно ли тебе, сколько времени прошло с тех пор как ты взял у меня деньги? Гляди на это дерево (он указывал на ореховое дерево, которое росло в нашем дворе), тогда оно только-только начинало зеленеть, а нынче оно вновь уже зазеленело… Если всех денег не можешь уплатить, то уплати хоть проценты, а то, вот видишь, у тебя две девочки, возьму и обращу их в мусульманство…

Мария и Магдалина слушая эту речь притихли и, обнявшись, начали горько плакать. Бедные, невинные дети!

Казалось, они уже знали, что за ужасная вещь гарем турка. Так проходили черные дни нашей жизни.

Отец не будучи в состоянии, живя в родном краю кормить семью, был вынужден уехать в чужие края и там искать счастья.

Мы проводили его до края селения. Мы, дети, радовались уходу отца. Нам казалось, что он отправится на большой базар и там купит нам фиников и изюму. А мать лила горькие слезы. Отец был в смертельной тоске. Я еще помню слова, которые он произнес, расставаясь с матерью:

— Нигяр, детей моих оставляю тебе в залог. Если останусь жив — я их не оставлю голодными…

— Папа, вернись скорей, да, смотри, привези нам фиников, купи нам изюм…

Но он ушел и больше к нам не вернулся.

Не прошло и года, как было получено письмо с известием о смерти отца. Эта смерть, печальные подробности которой я расскажу после, имела ужасные последствия и сделала нас вполне несчастными.

Явился Хаджи-Баба и овладел всем нашим имуществом и домом, а нас выгнал из родного угла. Мать взяла меня и сестер и переселилась к дяде. Единственное, что нам осталось от всего нашего имущества это были — Мро, огромный наш пес, и Назлу — любимый кот моей бабушки.

Они не расстались с нами.

Глава 2.

РОДИНА

Салмаст представляет из себя одну из самых богатых областей Персидского Азербайджана.

Эта область занимает западный берег озера Урмия. Она окаймлена волнообразными высотами гор и представляет из себя прекрасную долину, орошенную рекой Сала. Эта река для Салмаста — то же, что для Египта Нил. На ее рукавах недалеко друг от друга расположены селения, прекрасный вид которых далеко не соответствует печальному положению их жителей.

В древности Салмаст представлял из себя одну из густо населенных областей Армении. Впрочем, и теперь, большинство его населения составляют армяне. Меньшинство же составляют турки, курды и айсоры, но все они взятые вместе не равняются и половине общего числа армянского населения.

Начиная с глубокой древности, со времен язычества, каждое столетие оставило в этой области свой след.

Тут можно видеть следы древнего Зарехавана. Огромные груды пепла напоминают здесь об алтарях огнепоклонников — магов с их вечным, неугасимым, священным огнем. Здесь остался лишь жалкий прах всего того, что пожирал этот огонь в течение целых тысячелетий. Красивые мозаичные минареты живо напоминают здесь о владычестве арабов, о народе, который всюду, где он властвовал, распространял искусства и науки и проливал кровь. Здесь можно видеть жалкие развалины того самого замка, где великий Алаун хранил свои сокровища.

На склонах холмов видны руины когда-то величайших крепостей. Они служат памятниками былого величия феодальных князей, которые под железной пятой своего деспотизма давили все живое.

Но среди всех этих памятников древности мое внимание привлекает грустная картина, высеченная на гладком утесе, на горе Перавуш.

На этой картине изображена группа всадников в древнем одеянии и вооружении. Всадники эти пленили кого-то, видимо какого-то царя. Я не мог найти никаких определенных указаний относительно времени этого события и относительно лиц, изображенных на картине, как и о самом содержании картины. Но среди местных армян сохранилось грустное предание о том, что плененный царь никто иной, как последний царь из армянской династии Аршакидов, именно царь Арташес, после которого Армения утратила свою независимость и подпала под иго персов.

Эта картина, высеченная на камне, служит вечным укором для армян. С высоты утеса она