Побег из безумия - Иван Плахов

Когда словесный напор шлюх становится нестерпимым, покупает нехотя бутылку самой дешевой водки и разливает ее по рюмкам, жадно заглатывает две стопки подряд и, снисходительно глядя на ужимки пьяных баб, безуспешно пытающихся понравиться, ждет, когда окружающий мир утратит свою неприятную четкость и станет чуть ярче и чуть неопределенней.

Для усиления эффекта он растворил в бутылке таблетку антидепрессанта и, когда окружающая действительность начинает плыть, а голоса доносятся словно издалека, слабо различимые сквозь шум прибоя крови, ему вдруг приходит в голову идея стать психопатом и убить этих нелепых существ, которые усиленно имитируют перед ним то, что в их среде именуют флиртом.

Та, что назвалась Маргаритой, нестерпимо-медленно тянется к нему своими ужасными руками с жирными и короткими пальцами, унизанными дешевой бижутерией, словно щупальца омерзительной твари, собравшейся полакомиться его плотью. Ох хватает вилку и всаживает в пухлую ладошку алюминиевые зубцы, которые легко гнутся, словно картонные, не причинив никакого заметного вреда домогающейся до него женщины.

Неудачная попытка причинить ей увечье приводит Маргариту в совершенный восторг, воспринимая поведение Гроссмана как отчаянную попытку эпатировать ее, чтобы произвести впечатление крутого мачо. Она мило визжит, словно так и надо, чем выбешивает Гроссмана окончательно. В отчаянии он сует руки в карман своего видавшего виды макинтоша и нащупывает ручку кухонного ножа, который и выдергивает на свет Божий к вящему своему ужасу, а затем, словно наугад, тычет перед собой и старается глаза зажмурить или на худой конец отводить их в сторону, чтобы не видеть, как попадает.

Лезвие ножа сначала упирается во что-то твердое, но тут же соскальзывает и входит по самую рукоятку в «мягкое», он инстинктивно в страхе отдергивает руку, но тут же снова тычет и так много-много раз, без счета и уже без всякого сопротивления чужой плоти, про себя повторяя, словно заклинание перед сном, чтобы поскорей заснуть:

«Раз овца, два овца, раз овца, два овца», а буквы-то, черт побери, при возглашении сами собой переставляются в «Агнец Божий, Агнец Безгласый», жертва Богу угодная, а фоном звучит хорал «с опресноками чистоты и истины», ибо «наша Пасха, Христос, заклан за нас» и возносится ввысь ангелическими голосами с таким демоническим звучанием, словно зуд душевный в неизбывную радость переходит, а мелодия все гудит басом, словно в пустой бочке пчела «Ради крови Завета обрезания и пасхальной крови Я избавил вас из Египта» и «Стал я Агнцем Божиим, вземлющим грех мира».

Глава 3

Каждый раз встречая его, он не знает, что ему сказать: он кого-то ему напоминает, но он не может вспомнить – кого?

«Омерзительный тип, самое непонятное – что он делает каждое утро в ванной комнате? Зачем он мне строит рожи, пока я привожу себя в порядок после вчерашнего?» – словно злой демон неотрывно следит за Гроссманом и пародирует каждое его движение. Ему стоит невероятных душевных усилий, чтобы сразу не разбить зеркало и не избавиться навсегда от незнакомца.

Он решает помолиться: может, это ему поможет, – и запирается в туалете. Сидя на унитазе, он молится Господу своему как может, так как убежден, что именно такая жертва ему угодна, ведь она искренна и от всего тела, строго по словам божьим «бескровная и добровольная». Этот абсолют святотатственный акт избавляет его от каких-либо сомнений относительно своей исключительности: каждый раз извергаясь, он чувствует свою правоту, словно избавляется от мерзости душевной, олицетворением которой являются фекалии, – позволяя и дальше двигаться по своему пути в долину смерти.

Вновь выбираясь из тесноты и вони туалета на волю, он пытается сохранить самообладание перед перспективой прожить еще один день трезвым: необходимо мобилизовать все свои силы, чтобы не впасть в отчаяние, – нужно срочно хоть что-то записать, чтобы канализовать собственное безумие.

Конец ознакомительного фрагмента.