Подозреваемый - Дин Кунц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И больше всего он боялся найти кровь.
Глава 6
Ехал Митч, опустив стекла, чтобы слышать голос улиц, доказательство жизни.
«Кадиллак»-внедорожник более не появился. Ни один другой автомобиль его не заменил. Судя по всему, слежка Митчу привиделась.
И ощущение, будто за ним наблюдают, исчезло. Изредка он поглядывал в зеркала заднего обзора, но уже не ожидал заметить что-либо подозрительное.
Он чувствовал себя одиноким, хуже того, отгороженным от остального мира. Пожалуй, даже мечтал о возвращении внедорожника.
Их дом находился в более старом районе Оранджа, одного из старейших городов округа. И, повернув на свою улицу, он, казалось (если бы исчезли все легковушки и пикапы), перенесся в 1945 год.
Бунгало (светло-желтая штукатурка, белая отделка, крыша из кедровой дощечки) стояло за забором из штакетника, увитого плетущейся розой. В этом квартале не составляло труда найти более дорогие и красивые дома, но ни один не мог похвастаться более ухоженным участком.
Митч припарковался на подъездной дорожке у дома, в тени массивного перечного дерева, и вышел из машины в жаркий, застывший послеполуденный воздух. Ни на тротуарах, ни во дворах не было ни души. В этой округе в большинстве семей работали и муж и жена, в этот час, четыре минуты четвертого, дети еще не вернулись из школы.
Не было здесь ни служанок, ни мойщиков окон, ни садовников. Хозяева домов сами выбивали ковры и выкашивали лужайки.
Солнечный свет пробивался сквозь листву перечного дерева, разбрасывая по тени россыпь светлых пятнышек.
Митч открыл калитку. Пересек лужайку, направляясь к парадному крыльцу. На большом крыльце, укрытом от солнечных лучей карнизом, царила прохлада. Белые плетеные кресла с зелеными сиденьями стояли около маленьких плетеных столиков со стеклянным верхом.
По воскресеньям, во второй половине дня, он и Холли частенько сидели на крыльце, разговаривали, читали газеты, наблюдали за колибри, перелетающими с одного цветка на другой.
Иногда ставили между столиками карточный столик. Она побеждала его в «Крестословице».[8] Он брал верх в более простых играх.
Много времени развлечениям они не уделяли. Не ездили в отпуск кататься на лыжах, не проводили уик-энды на побережье. Редко ходили в кино. От пребывания вдвоем на парадном крыльце они получали не меньше удовольствия, чем от поездки в Париж.
Они копили деньги ради более значимых целей. Чтобы дать ей возможность шагнуть из секретарей в риелторы. Чтобы позволить ему рекламировать свою фирму, купить второй пикап, расширить дело.
Опять же дети. Они собирались иметь детей. Двоих или троих. Иногда, пребывая в особо сентиментальном настроении, соглашались, что и четверо детей не так уж и много.
Они не хотели покорять мир, не хотели изменять его. Им требовался лишь маленький уголок этого мира и шанс заполнить его детьми и смехом.
Митч толкнул входную дверь. Не заперта. Распахнул ее и замер на пороге.
Оглянулся, ожидая увидеть черный внедорожник. Не увидел.
Переступив порог, Митч постоял, позволяя глазам привыкнуть к сумраку. Гостиная освещалась только той частью солнечного света, которой удавалось просочиться сквозь листву растущих у окон деревьев.
Вроде бы все на месте. Беспорядка, признаков борьбы он не заметил.
Митч закрыл за собой дверь. Чтобы собраться с духом, ему пришлось привалиться к ней.
Если бы Холли была дома, он бы слышал музыку. Она любила большие джаз-оркестры: Миллера, Гудмана, Эллингтона, Шоу. Говорила, что музыка 1940-х годов подходит этому дому. Холли она тоже подходила. Классика.
Арка соединяла гостиную с маленькой столовой. И там ничего не изменилось.
На столе лежала большая мертвая бабочка. Ночная, серая, с черными пятнами на крыльях.
Бабочка, должно быть, залетела в дом прошлым вечером. Они провели какое-то время на парадном крыльце, оставив входную дверь открытой.
Может, бабочка не умерла, просто спала. Если бы он сложил ладоши лодочками, аккуратно поднял ее и вынес из дома, она могла бы долететь до темного угла под крышей и дождаться там восхода луны.
Митч замялся, не решаясь прикасаться к бабочке, опасаясь, что она не шевельнет крыльями, а рассыплется в пыль, как иногда случалось с ночными бабочками.
В итоге Митч так и оставил ночную летунью на столе: ему хотелось верить, что она жива.
Дверь между столовой и кухней он нашел приоткрытой. За дверью горел свет.
В воздухе пахло сгоревшим гренком. И запах этот усилился, когда он вошел на кухню.
Вот тут Митч обнаружил следы борьбы. Перевернутый стул. Осколки разбитых тарелок на полу.
Два куска почерневшего хлеба торчали из тостера. Кто-то выдернул штепсель из розетки. Масленка осталась на столике, масло от жары размякло.
Незваные гости, должно быть, вошли через переднюю дверь и застали Холли врасплох, когда она готовила гренки.
Белые дверцы и передние панели двух ящиков буфета пятнала кровь.
На мгновение Митч закрыл глаза. Мысленным взором увидел, как крылышки бабочки затрепетали, и она взлетела со стола. Что-то затрепетало и у него в груди, и ему хотелось верить, что это надежда.
На белой передней панели холодильника отпечаталась кровавая женская ладонь, которая кричала от боли. Еще один кровавый отпечаток Митч увидел на дверце полки.
Кровь была и на плитках пола. Много крови. Целый океан.
Увиденное повергло Митча в такой ужас, что ему захотелось вновь закрыть глаза. Остановила его безумная мысль: если он закроет глаза, чтобы не видеть этого кошмара, то навеки ослепнет.
Зазвонил телефон.
Глава 7
Ему не пришлось плыть по крови, чтобы добраться до телефона. Он снял трубку после третьего звонка и услышал свой затравленный голос: «Да?»
— Это я, милый. Они слушают.
— Холли, что они с тобой сделали?
— Я в порядке. — Голос не дрожал, но и звучал не так, как всегда.
— Я на кухне.
— Знаю.
— Кровь.
— Я знаю. Не думай об этом. Митч, они говорят, что у нас одна минута, только одна минута.
Он уловил ее мысль: «Одна минута, и, возможно, никогда больше».
Ноги не желали его держать. Он отодвинул стул от стола, плюхнулся на него.
— Мне так жаль.
— Это не твоя вина. Не кори себя.
— Кто эти выродки, они что, чокнутые?
— Они злобные, но точно не чокнутые. Они, похоже, профессионалы. Не знаю. Но я хочу, чтобы ты дал мне обещание…
— Я умираю.
— Послушай, милый, мне нужно твое обещание. Если что-то случится со мной…
— Ничего не должно с тобой случиться.
— Если что-то случится со мной, — настойчиво повторила она, — пообещай мне, что ты не сломаешься.
— Я не хочу даже думать об этом.
— Ты выдержишь, черт побери. Ты выдержишь и будешь жить.
— Моя жизнь — это ты.
— Ты выдержишь, газонокосильщик. А не то я разозлюсь.
— Я сделаю то, что они хотят. Я тебя верну.
— Если ты сломаешься, Рафферти, тебе крепко достанется от меня. И то, что показывали в фильме «Полтергейст», покажется невинными шалостями.
— Господи, я тебя люблю.
— Знаю. И я люблю тебя. Хочу тебя обнять.
— Я так тебя люблю.
Она не ответила.
— Холли?
Молчание подействовало на него, словно удар тока. Он вскочил.
— Холли? Ты слышишь меня?
— Я слышу тебя, газонокосильщик, — ответил похититель, с которым он говорил раньше.
— Сукин сын.
— Я понимаю твою злость.
— Кусок дерьма.
— Но долго терпеть не буду.
— Если ты ударишь ее…
— Я ее уже ударил. И если ты и дальше будешь продолжать в том же духе, превращу эту сучку в отбивную.
Осознание собственной беспомощности заставило Митча подавить злость.
— Пожалуйста, — взмолился он. — Больше не бейте ее. Не бейте.
— Хватит, Рафферти. Помолчи, чтобы я мог тебе кое-что объяснить.
— Ладно. Хорошо. Объяснения мне нужны. Я ничего не понимаю.
Опять ноги стали ватными. Но вместо того, чтобы плюхнуться на стул, он ногой отбросил осколки разбитой тарелки и опустился на колени. По какой-то причине ему хотелось стоять на коленях, а не сидеть на стуле.
— Насчет крови, — продолжил похититель. — Я оплеухой сбил ее с ног, когда она попыталась сопротивляться, но не порезал ее.
— Столько крови.
— Об этом я тебе и толкую. Мы наложили ей жгут на руку, а когда вена вздулась, набрали четыре пробирки, как делает врач, когда берет анализ.
Митч прижался лбом к крышке духовки. Закрыл глаза, попытался сосредоточиться.
— Мы вымазали кровью ее ладони и оставили отпечатки. Брызнули кровью на дверцы, передние панели ящиков, на столы. Остальное вылили на пол. Это все декорации, Рафферти. Чтобы выглядела кухня так, будто ее там убили.