Тополь стремительный - Георгий Гуревич

Минуты складывались в часы, а мы всё стояли и смотрели, переходили к соседнему гнезду и снова стояли и смотрели. Мы сравнивали, удивлялись, считали листочки, восхищались их нежной зеленью и быстрым ростом, уходили и снова возвращались, всякий раз- находя всё новые, а может быть, только ранее не замеченные подробности.

Понемногу разгорелся день, жидким золотом разлилась заря, и вот на востоке вспыхнула малиновая искра, заливая розовым светом бледные лица, серые от бессонницы.

— Ночь! — неожиданно скомандовал Кондратенков.

И эта команда была выполнена так же четко, как все предыдущие. Сотрудники извлекли из неистощимого грузовика складные металлические ящики и прикрыли сверху гнезда.

Снаружи ящики были отполированы, как зеркало, и в них тотчас же отразились наши ноги и колосья.

— Ну и всё! — весело сказал Кондратенков. — Больше смотреть нечего… Борис Ильич, распорядитесь дежурными. А пока пойдем завтракать. Сегодня нас угостят пончиками.

Уже возле самого института я нагнал Леву и взял его под руку.

— Ну как, — спросил я, — видали вы что-нибудь подобное на Курильских островах?

Но Леву не так легко было смутить:

— Конечно, в точности такого не видел, но зато было там другое, не менее удивительное. Не буду голословным, в свое время я вам покажу. И тогда вы сами оцените.

Я отошел несколько смущенный: неужели у профессора Рогова были "не менее удивительные" достижения?

Глава 3. Зачеркнуто крест-накрест

В честь рождения замечательных деревьев был устроен торжественный завтрак. Повар решил блеснуть искусством, и после пончиков, на удивление всем, появился гигантский торт, где на целой клумбе кремовых лилий и роз возвышался шоколадный тополь. Когда эта бисквитно-кремовая скульптура была разрезана на кусочки, за одним из столиков встал Борис Ильич — заместитель Кондратенкова.

Он протер очки и, поднимая тарелочку со своей порцией, сказал:

— Перед началом рабочего дня не полагается пить вино, но я считаю, что этот торт вполне заменяет бокал вина… Итак: за новое, небывалое дерево, за тополь стремительный, за первого представителя будущего семейства стремительных — Виоленти, нового семейства, еще не занесенного в ботанические каталоги! Я предлагаю окрестить новорожденного по правилам ботаники: Популюс Виолентус Кондратенкови…

— Не Кондратенкови, а популярис, то-есть народный, — перебил Иван Тарасович.

— Тополь советский!.. Тополь научный!.. Нет, обязательно Кондратенкова! послышались голоса.

Но в это время на пороге столовой появилась Верочка.

Она была назначена дежурной на утренние часы и поэтому пришла только к концу завтрака. И сразу споры смолкли. Все повернулись к дверям, и несколько человек сказали хором:

— Ну как?

Прошло не больше часа с тех пор, как они ушли от ростков. Но за это время, наверное, они уже подросли. И вот живой очевидец…

— Иди сюда, Верочка, иди к нам! Рассказывай, как там? "Как там?" — этим вопросом жил весь институт Кондратенкова. "Как там?" спрашивали мы каждого, кто приходил из-за лесной полосы. И всякий вновь прибывший с гордостью торопился сообщить самые свежие новости:

— Товарищи, я только что видел листья. Листья громадные, больше моих часов.

— Слушайте, а как точки роста?

— Точки роста? Будьте уверены, самые надежные! Последние сводки получались каждые полчаса. Мы обсуждали цифры, спорили о них, сравнивали, отмечали красным карандашом на диаграммах. О росте говорили в лабораториях, на полях, в клубе, в столовой, в библиотеке. А когда после обеда я лег подремать, в мою комнату влетел Лева и закричал во все горло:

— Вы слышали, четырнадцать сантиметров уже!.. Ох, извините, Григорий Андреевич, я вас разбудил, кажется…

Четырнадцать сантиметров… семнадцать… девятнадцать… Мы с увлечением следили за успехами своего детища. Первый листочек, второй, третий… Дело двигалось, дело шло. А мне кажется, это самое радостное в жизни: работать и видеть, что дело движется — то дело, в которое ты вложил душу.

Например, строить дом. Ряд за рядом класть кирпичи на фундамент, следить, как растет стена… второй этаж… третий… четвертый… Вот она уже переросла соседние здания, горделиво смотрит на их железные макушки, усаженные трубами… Вот и карниз. Широко расставив стропильные ноги, на нем утверждается шумная железная кровля… Лестничные ступени, паркет елочкой, двери, оконные рамы…

В забрызганных краской комнатах возятся веселые маляры, набивая узор по трафаретам. И вот уже визгливый алмаз режет стекла и мраморщики в последний раз полируют цоколь. И какие-то детишки, стоя на мостовой, показывают друг другу: "Смотри, это наши окна, здесь мы будем жить".

Или растить человека, слышать, как в первый раз, раскрыв беззубый ротик, он выговорит первое человеческое слово: "ма", потом, через несколько лет, начертив две косые палки с перекладиной, сказать ему: "Это буква "а"; год за годом передавать ему все достижения предшественников — от таблицы умножения до квантовой механики, учить ребенка гордиться своей Родиной — ее героями, рабочими, учеными, ее победами, славным прошлым и великим будущим, чтобы однажды прочесть в газетах, что за особые заслуги перед Родиной награжден такой-то — твой сын, или воспитанник, или ученик…

Или еще… Но примеры можно умножать до бесконечности. Я только хочу рассказать, какая праздничная атмосфера царила в институте в эти дни.

— Тридцать четыре сантиметра! — объявлял Кондратенков. — Сильно вытянулись междоузлия.

Кто-то пожимал руки, кто-то хлопал кого-то по плечу, кто-то поздравлял Ивана Тарасовича. Кондратенковцы так гордились удачей своего небывалого опыта!

— Видишь, — корила Верочка Леву, — а ты сомневался!

— А что такое междоузлия? — допытывался я. — Это хорошо, если они вытянулись?

И мне снисходительно объясняли, что междоузлия — это расстояния между двумя узлами, то-есть зачатками листьев, и что в узлах клетки растений делятся, а в междоузлиях они растягиваются, поэтому обычно стебель удлиняется за счет междоузлий.

Я записывал, кивая головой:

— Понятно, понятно… А когда дерево зацветет?

Читатели постарше не забыли, наверное, 1944 год. Они помнят, как, увидев красные и зеленые созвездия салюта, незнакомые люди спрашивали друг друга на улицах:

— Салют? В честь чего это? Говорят — Лида. А что такое Лида? Объявляли: важный узел железных дорог. Вчера тоже был салют… теперь каждый день. Какие молодцы наши солдаты! Да, и солдаты и генералы. Гитлеровцам каюк — они сами это чувствуют. А далеко от этой Лиды до Берлина?