Десятая невеста - Анна Корвин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Топорик не забудь, - не поднимая глаз, отозвалась мать.
Вот так всегда. Полянице в голову не придет, что бабе нужно чего-нибудь бояться. Задолго до моего рождения, когда в наши восточные пределы голонцы лезли, мать им таких люлей раздавала, тут было слыхать. Лучше нее не было на коне и с палицей. До сих пор капусту так рубит, будто перед ней супостат, аж жуть берет. Отец ее и замуж-то уговорил, только пообещав, что мать в избе целый день сидеть не будет, что станет и пахать, и дрова колоть, и всякую мужскую работу делать. А иначе она не соглашалась: я, говорит, не для того создана, чтоб вянуть за пяльцами. Так бы, наверное, поляницей на всю жизнь и осталась, но уж больно отца полюбила. И они как-то ладили: то один пашет, ткет, тесто месит, то второй. И пеленки Задорке отец менять не гнушался.
– Там, говорят, страшно, мам, – вкрадчиво продолжала я. – Разбойники озоруют. Крайсветный правитель, сказывают, девок живьем жрет.
– А ты ему в зубы дай.
– Болота непролазные, – все больше воодушевлялась я, - пузары неразумные, леса дремучие…
Мать наконец подняла глаза.
– Ты хочешь, чтоб я тебе запретила, лисонька?
Я знала, что мать нас с братом любит, но нежности ей не давались, хоть умри. Она не из тех, кто обнимет да поцелует. Зато научилась слова ласковые говорить, а это, подозреваю, для нее был подвиг потрудней, чем разить супостата.
Я пожала плечами. Мать улыбнулась.
– Если хочешь, могу. Но ты уже взрослая, моя ягодка. Меня в твои годы уже все лиходеи Варениковых предгорий боялись. Или ты собралась до старости за мамкин подол держаться?
Вот такая она. Неволить не будет, да лучше меня знает, чего мне самой хочется.
– Ты без меня справишься? – на всякий случай уточнила я. Осторожно, потому что для матери обиды хуже не было, нежели предположение, будто что-то ей не под силу.
Мать фыркнула.
– Уж не думаешь ли ты, я тебя потому родила, что мне помощь нужна!
И добавила:
– Кольчужку прихвати. А то мало ли что.
***
Телега проседала под тяжестью груза, который вздымался величественной горой. Бочонки с икрой, соленьями, вареньями, медом и медовухой. Связки баранок. Горы пряников. Беличьи шкурки. Рукотерники и скатерти с вышивкой. Расписные тарелки, шкатулки и ложки. Соболья шапка. Несколько отрезов льна. Сундучок с серебряными и янтарными цацками. Глиняные свистульки. Сканевые блюда. И наверняка что-то еще, чего я не могла разглядеть под завалами. Все это было заботливо укрыто промасленной холстиной, а венчал богатства гордо восседающий на передке путеводный колобок.
Явор сиял, как начищенная сковорода, явно ожидая, что я потреплю его по загривку и скажу: «Умница, хороший мальчик».
– Ты сдурел? Я это не попру.
– Не на себе же, – обиделся Явор. - Нарочно для тебя приобрели. «Паллада», на гороховом ходу!
Я поглядела на сивку, которая равнодушно жевала клок травы. Про «Палладу» я слышала, и это была затея, непосредственно связанная с Осколковым. К селу умников примыкало большое гороховое поле. Его хозяин заметил, что лошадь, нажравшись того гороха, начинает носиться с несвойственной даже этой, в общем не медлительной скотине, скоростью. Все дело было в удобрениях, которые использовали осколковцы и излишки которых скидывали на поле. Предприимчивый гороховод немедленно завертел дело: приученных к сему гороху лошадей впрягал в телеги им же придуманной, особо легкой и ходкой конструкции. Вот все это вместе, телега и лошадь, и называлось «Паллада». Сие иноземное слово предложил использовать князь. Потому как, сказал он, мы будем налаживать поставки ентого изобретения в Чужедолье, а значит, тамошний покупатель должен знать, о чем речь. Палладой у них звалась какая-то богиня, весьма почитаемая. Правду сказать, торговля за рубеж шла пока не то чтобы, чужедольние купцы относились к «Палладе» с опаской. Но у нас использовали многие: что ни день, то слышен характерный звук. Не говоря уже о запахе.
После того, как Явор столь многозначительно мне вчера подмигнул, я всего чего угодно ожидала, но только не этого.
– Хоть на гороховом, хоть на каком. Я тебе купец, что ли?
– Да при чем тут купец! Это гостинцы для императора чиньяньского! Ты что, хочешь бесприданницей к нему ехать? Ты, можно сказать, наше княжество представляешь! Должна появиться во всем сиянии и всех там за пояс заткнуть.
И тут я поняла. Явор и его ребята, конечно, видели в императоре Чиньяня врага. Но в то же время они его уважали как умного и сильного соперника. И им нестерпима была даже мысль о том, что хоть кто-то, хоть как-то очернит перед ним светлый образ Белолесья. Пусть даже император знать ничего не должен о том, что я имею к Осколкову какое-то отношение. Гостья из нашего княжества должна предстать перед супостатом в самом наиблистающем виде. Она должна стать самой завидной и самой щедрой невестой и показать все, чем богат и горд наш край.
Я, само собой, этого мнения не разделяла и про себя решила, что избавлюсь от барахла на ближайшем же торжище. Но сделала вид, что сдалась. Чтобы окончательно убедить Яворку в моих честнейших намерениях, я позволила ему удостовериться, что взяла с собой все свои нарядные рубахи, бусы, серьги, обручья, подвески и прочую дребедень.
– Ну, вот теперь ты готова, – любуясь на меня, как молодая мать на первенца, сообщил Явор.
Я восседала на передке перегруженной телеги, чувствуя себя полной дурой. Рядом с довольным видом выжидал колобок.
– Пустишь его перед собой, как выедешь за околицу, – наставлял Явор. – Про дорогу мы тебе все обсказали, но с ним будет надежнее. Только не забывай раз в день заправлять его вишневым вареньем, оно прямо вот тут. А тут запасы гороха для лошади. До Варенца точно хватит, а там тебе на корабль.
– А «Палладу» куда?
– Найди в Варенце наше подворье. Там любому эту грамотку покажи, они перегонят.
На грамотке красовалась внушительная печать Осколково. Все знали, что мыслеграду покровительствует сам князь. Отказавшихся не нашлось бы.
Явор в двадцатый раз убедился, что я все запомнила
