Черный шар - Юлия Вертела

Нил, выходивший с чайником из кухни, сочувственно подмигнул Кате, заглянувшей осведомиться, как продвигается дело. Всем видом она давала понять, как утомил ее этот родственничек-демократ.

Адольф же, расправившись со Сталиным, перекинулся на Ленина и его сподвижников, а заодно почему-то на Коротича, который прежде писал поэмы о вожде пролетариата, а теперь занялся его разоблачением. Проехался Адольф и по биографиям знаменитых диссидентов, покинувших родину в трудные годы, и в конце своей пламенной речи патетически возопил:

– Я же никогда не покину вас, и вместе мы возродим величие России!

Сергей Семенович, зашедший на кухню сполоснуть миску от щей, недовольно пробормотал:

– Не добили мы вас, сволочей, вот и полезли, как тараканы. Нет на вас Сталина!

Императрица, доселе неподвижно внимавшая оратору, согласно закивала:

– Был порядок, был… Все развалили, все…

– Такие, как вы, душили интеллигенцию в лагерях! – Адольф сорвался на визг. Он всегда чувствовал свое бессилие перед искренней любовью к советскому режиму.

– Да, душили, – подтвердил Вертепный, глядя на Адольфа неподвижными свиными глазками, – вот только тебя среди них что-то не припомню. Ты – говно, а думаешь, что интеллигенция, – спокойно заключил Вертепный и, обтерев рукавом губы от жира, сыто рыгнул и вышел из кухни. Он навернул хороших щец, в меру выпил и оттого был добродушен. СС даже не потрудился выставить из квартиры этого непрописанного демократа.

Но Адольф не понял, как ему повезло. Он глотал ртом воздух, не в силах подобрать слова к отвращению, которое вызвал в нем Вертепный.

– Ненавижу, – прошептал он, яростно пнув ногой так и не прибитую полку.

Надевая пальто, Адольф еще раз столкнулся взглядом с Вертепным, когда тот выходил из туалета с журналом под мышкой: нераскаявшийся сталинист до последней страницы использовал годовую подписку “Партийной жизни”…

Катя и родственники прощались подчеркнуто вежливо и торопливо, чтобы не успеть наговорить друг другу гадостей.

Соседи разошлись по комнатам после спонтанного митинга, а Катя осталась собирать раскиданные по кухне инструменты.

– Ну и душный же свекор у тебя, – заметил Нил.

– Не то слово! – она закатила глаза. – Тошнит от его проповедей, наизусть их знаю, всегда одно и то же: те же слова, те же чужие мысли, набившие оскомину разоблачения. Хотя бы раз процитировал что-нибудь из Пушкина, так нет же – только Стреляные, “Колотые” и далее все в том же духе. Пойми правильно, я тоже сочувствую пострадавшим, но ведь нельзя же впадать в остервенелость! Адольф просыпается с покаянием и ложится с ним. Ты не представляешь, какие он отмачивал фортели. Однажды заявил, что уйдет из семьи, если Илья, я и Ирина не покаемся в преступлениях сталинского режима. Мы пытались отпираться, ссылаясь на малолетство, но он категорически отказывался жить под одной крышей с пособниками кровавого террора. Адольф убежден, что у нас в стране нет невиновных даже среди младенцев. Кто не жертва, тот – преступник. Либо ты пострадавший, либо – виновный в страданиях другого.

– Ну и как, ушел он из дома?

– Ирина тогда же утром за чашкой кофе во всем созналась и покаялась, не желая сердить мужа в день зарплаты. Илью эти комические разборки достали. Да разве его одного? Я выучила весь репертуар Адольфа, он ведь как заевшая пластинка: Сталин-Ленин, Сталин-Ленин…

– Мысли витают в воздухе, а мы лишь выхватываем какие-то части целого, о котором не имеем представления. Не убирай инструмент, – Нил начал примеривать злополучную полку к стене. – А ты что же, за дедушку Ленина заступаешься? – черные глаза Нила сузились и стали хитрыми.

– Как не заступаться, – усмехнулась Катя, – если в садике заучивала: “Я маленькая девочка, танцую и пою. Я Ленина не видела, но я его люблю…”? А впрочем, я-то его потом видела. Когда ездила в Москву к тетушке. В первый же день она разбудила меня в семь утра, натянула белые гольфы, повязала пионерский галстук и повезла в Мавзолей. Вереница людей тянулась до могилы Неизвестного солдата. Самое начало лета, утром холодрыга страшная, но тетушка в крепдешиновом платье такая непоколебимая, и я рядом стою, синею. Когда продвинулись на Красную площадь, оказалось, там очередь закручивается еще в три витка. Дождь пошел, у меня банты на голове обвисли. Но тетка двадцать лет в партии – разве она отступит! Когда наконец приблизились, мы уже окаменели, как солдаты почетного караула. В полумраке глянула на мумию, и тут у меня такая трясучка началась – зуб на зуб не попадал. Полдня в ванне отпаривали, зато тетка была довольна, что я причастилась. Обед праздничный закатила по поваренной книге 53-го года, – порывшись в ящике, Катя вытащила баночку с индейцем на крышке. – Хочешь кофе?

– Не откажусь, а где твоя дочка?

– Спит, – соседка примостилась с чашкой на подоконнике.

Затемненный двор за стеклом почти не просматривался. Между широко отстоявшими друг от друга рамами кухонного окна тускло белели кочанчики капусты, просвечивали банки с клюквой и антоновские яблоки.

Просверлив второе отверстие и забив в него пробку, Нил сделал перекур и присел на табурет рядом с Катей. На полу валялись мятые листки, из которых выглядывали отвертка и шурупы, также забытые Адольфом. Развернув газету, собеседник ехидно ухмыльнулся:

– А вот тебе и современные стишки о любимом дедушке. Смотри, что пишет какой-то Саша Богданов:

Экстремизм дошел до безумия,

И поджег Мавзолей бандит.

Но нетленная наша Мумия!

Наша Мумия не горит!

Мы идем под трехцветным знаменем

И вот-вот закроем Главлит.

Ленинизм горит синим пламенем,

Только Мумия не горит!..

Отложив в сторону майский номер “Антисоветской правды”, Нил расправил другую листовку:

– “Если Карла Маркса обрить наголо и аккуратно подстричь бороду клинышком, то получится из Карла Маркса вылитый товарищ Ленин!

А если Карлу Марксу бороду сбрить и усы подровнять соответствующим образом, то получится настоящий Иосиф Сталин! Вот и не верьте после этого в переселение душ!..” А если Горбачеву отрастить шевелюру и отрубить палец, то что получится?..

Катя, как ни странно, не засмеялась:

– Знаешь, в детстве для меня существовали две тайны – Бог и коммунизм. Не знаю, которая из двух казалась страшнее. Я изводила отца вопросами: “Есть Бог?”, “Настанет ли коммунизм?”. Он никогда не отвечал определенно, но на всякий случай советовал в Бога верить, а про коммунизм ничего плохого не говорить. В коммунизме самым загадочным представлялось то, что в магазинах будет все и бесплатно.

А брать-то можно только необходимое, но кто его определит, это необходимое? Вот я и боялась, – Катя поперхнулась, – что не выдержу коммунистической честности, нахватаю в светлом будущем ненужного барахла, набью полные карманы карамели, надену на каждый палец по кольцу и перепробую все пирожные.

– Сейчас ведь тоже считается, что мы получаем все необходимое по талонам, – хмыкнул Нил, – а по мне, так винные и водочные талоны могут удовлетворить только грудных младенцев. Кстати, ты не могла бы со мной обменяться? У меня в этом месяце на муку и сахар не отоварены. Зато винно-водочные… – Нил тяжело вздохнул и достал из кармана брюк розоватый бумажный блок с наполовину выстриженными купонами.

Ничего не ответив на это заманчивое для нее предложение, Катя продолжала вспоминать:

– Больше всего меня огорчало то, что все люди при коммунизме станут честными, добрыми и справедливыми. Сразу делалось скучно, и непременно хотелось злого персонажа, ведь без него ни одна сказка не обходится.

– А о реально злых персонажах в истории коммунистического строительства ты не подозревала, дитя мое?

– Тогда, конечно, нет. Это ведь Адольф родился диссидентом, а я долго верила в сказки. Когда умер Брежнев, я даже всплакнула о том, что больше некому будет бороться за мир во всем мире.

– Да-а, – протянул Нил, – тяжелый случай. – Он даже перестал закручивать шуруп от удивления. – Ведь над ним потешалась вся страна. Кстати, ты заметила его сходство с Вертепным? Особенно когда он целуется с участковым милиционером – ну точно как Брежнев с Хонеккером! От умиления можно всплакнуть.

– Видишь, я такой человек, – оправдывалась Катя, – что мне несложно поверить в любую небывальщину. До сих пор удивляюсь, какие странные химеры порождали те времена. Ты помнишь, о чем по вечерам болтали во дворе ребята?

– Конечно. Страшилки рассказывали про отрубленную руку, как она поднимается по лестнице, стучит в дверь, а потом хватает за горло… примерно так, как Муза кота на лестнице. – Нил захрипел, высунув язык.

– Ну, это тоже было. Но особенно таинственно мы шептались об НЛО и о войне. Причем я никак не могла разобраться, с кем будет война, с Китаем или Америкой, но очень боялась. И все представляла, как атомная бомба приземляется прямо в актовом зале нашего детсада, где мы стоим в хороводе и поем что-то типа “В лесу родилась елочка…”.