Волк - Саша Станишич

– Они хотят сбежать! – кричу я.

– А чего они хотят на самом деле? – кричит повар.

– Откуда ты знаешь, что они хотят чего-то другого? – кричу я.

– В книгах люди всегда чего-то хотят, но на самом деле они хотят чего-то другого! – кричит повар.

Поразмыслив, я кричу:

– Думаю, они не хотят быть там, где все дурацкое: дурацкие родители, дурацкая школа, дурацкий дом. Ведь они оба аутсайдеры. – Я делаю ударение на этом слове и тут же чувствую себя нелепо.

– Тебе ее в школе задали прочитать? – кричит повар.

– Нет, я для себя читаю! – кричу я.

– Иди сюда – тогда нам больше не придется перекрикиваться! – кричит повар.

– Ладно! – кричу я.

– Почитаешь мне вслух? – спрашивает повар.

Я читаю повару вслух. Повар то и дело кивает, кривит губы в опасных сценах – внимательный повар. Время от времени ему на плечо садится ворон с повязкой на глазу, и повар заботливо его кормит. В лагере было бы вполне сносно, будь там только повар, книга и ворон.

Тут нашу идиллию нарушает крик:

– Ты что здесь делаешь?! Где ты был?! Что за дела?! – Из леса выскакивает Питрич и бросается ко мне – группа вернулась из похода.

Когда на тебя так сердятся, приходится быть честным:

– Я хотел вернуться, но заблудился и…

– Вернуться?! Ты хотел вернуться?! Ты хоть отдаешь себе отчет, где находишься? Нельзя просто так сбега́ть, никого не предупредив!

– А вы бы разрешили мне вернуться?

– Нет! Но речь сейчас не об этом. Ты хоть знаешь, что бы со мной сделали, если бы ты потерялся? – Он дергает козлиной бородкой, будто и правда испугался. За себя.

Белла кладет руку ему на плечо.

– Так, давайте-ка для начала все успокоимся, – говорит она, но ее следующая реплика еще хуже злости Питрича: – А ты знаешь, что из-за тебя нам пришлось прервать поход?

Вам же лучше, думаю я, но, похоже, это не так. Йорг ведь очень радовался походу. И не только он, судя по укоризненным взглядам одноклассников в карго-штанах. Я, конечно, не подарок, но и не злодей, и портить удовольствие другим не входило в мои планы.

– Мы сообщим твоим родителям. – Питрич не угрожает, а просто констатирует факт.

При слове «родители» у меня начинает покалывать под ребрами.

Как отреагировала бы мама? Наверное, без удивления. Скорее всего, огорчилась бы. Я точно не знаю – и не очень-то хочу узнать.

– Родителям? Это ни к чему, – вмешивается повар и кладет мне на голову огромную ручищу. Она приятно тяжелая. – Он ведь здесь, ничего не случилось. Он наверняка признаёт свою ошибку. Ты ведь признаёшь свою ошибку?

– Да, – серьезно (и благодарно) говорю я.

– А вы пока можете еще погулять, – предлагает повар. – Хоть прямо сейчас – обед все равно еще не готов. Или в другой день. Лес от вас не убежит. И в следующий раз берите в поход только тех, кто хочет.

Я вдыхаю запах повара. От повара пахнет курицей. Его рука у меня на голове весит несколько сотен килограммов.

Питрич отвечает. Что-то там про уговор и про ответственность. Похоже, дело улажено. Я его уже не слушаю, и повар, кажется, тоже.

Когда все немного поостыли, я иду искать Йорга. Он на опушке – сосредоточенно волочит по пыли палку. Я решаю не мешать ему и подождать: интересно, чем он занят.

Скорее всего, Йорг рисует. Рисует он очень хорошо. Просто отлично. Большинство из нас просят мам дорисовать за них, и все равно получается даже наполовину не так красиво, как у него. Йорг разбирается в тенях и перспективе, умеет смешивать краски, а лица у него похожи на лица, а не на печенье. Думаю, он даже за оттиски штампа из картошки выручил бы неплохие деньги на eBay.

И он всегда все дорисовывает до конца. А ведь в нашем возрасте трудно сосредоточиться на чем-то дольше пятнадцати минут, не вздыхая и ни на что не отвлекаясь. Разве что на играх.

Йорг закончил. Он бросает палку в лес и бредет обратно в хижину. Выждав немного, я подхожу ближе. Он действительно рисовал. Я различаю деревья, тропу и нас в колонне. Йорг нарисовал наш поход! Всего несколькими штрихами, но все узнаваемо. Вот этот человечек с упрямо торчащим вихром – я. Вот Питрич со смартфоном в зарослях дикого чеснока.

Себя Йорг изобразил с компасом и в шляпе с широкими полями. Такими я представляю себе древних первооткрывателей. На суку над ним чистит перья птичка.

Я как зачарованный смотрю на рисунок и с запозданием замечаю рядом с собой Марко.

– Спасибо, что спас нас сегодня, – говорит он, сплевывая себе под ноги, и, наклонив голову, смотрит мимо меня на рисунок Йорга в пыли. Марко разбегается, и я успеваю лишь выдавить «Эй, стой!», как он уже скользит по пыли, по деревьям, по тропе, по шляпе Йорга-первооткрывателя.

Один раз, второй, ненужный третий.

Потом, снова наклонив голову, разглядывает то, что осталось от рисунка, – сосредоточенно, как Йорг во время рисования.

Птичка выжила, глядит растерянно.

– Ты что-то хотел сказать? – спрашивает Марко.

Ни я, ни птичка ничего не отвечаем.

– Вот и ладненько, – говорит Марко.

VII. У костра

Наступает вечер, и кто-нибудь, едва умеющий играть на гитаре и петь, непременно играет на гитаре и поет. Это Патриция Бельман. Она вздыхает, стенает и тянет мелодию. Узнать можно только самые известные песни. Но, может, это только мне ее концерт не нравится. Питрич, например, смотрит на Беллу с обожанием и подпевает ей или только делает вид, что поет, беззвучно открывая рот.

Одна песня религиозная, другая детская, следующая на английском, за ней попсовая. А эта… индийская? Нет, скорее, какой-то вымышленный язык.

– Синан, знаешь какую-нибудь песню, популярную у тебя на родине? – хрипло спрашивает Белла, глядя на Синана.

– В Пиннеберге? – уточняет Синан.

– В Турции, – говорит Белла.

– Мои родители из Албании, – сообщает ей Синан.

– Так, а теперь все вместе! – поспешно меняет тему Белла и затягивает, закрыв глаза: – When I find myself in times of trouble, Mother Mary comes to me…

Когда она замолкает, гитару берет повар и наяривает в стиле хеви-метал песню о своем трудном детстве в панельном доме в ГДР. Струны рвутся. Повар исчезает в лесу, земля трясется от его шагов.