Ночь: Славянско-германский медицинский трагифарс - Анджей Стасюк

Он снова будет жить…

Мне бабка говорила, что с ними бесполезно — все равно ихний верх будет.

И твое сердце вместе с ним.

И я должен этим утешаться? Да пусть бы его лучше со мной закопали. Или собак голодных накормили. Украли сердце…

Ты крал бриллианты. Нет вещи дороже.

Ах, ты рассуждаешь, как славянин. И лицемер. Ты ему, как и мне, не много уделял времени. К тому же сигареты, кофе, водка, амфет, кокс…

Душа моя, но оно ведь тоже нуждалось в развлечениях. Сердце — это не душа. Оно все-таки как бы тело… Ну и к тому же я вроде не слишком его надорвал, раз его взяли.

Я имею в виду чувства.

Молодой был, чувств у меня было навалом, и я не мог ни на чем остановиться.

Прекрасно сказано. Не мог ни на чем остановиться, и отсюда десятки проб и ошибок. Или сотни, не знаю, ведь я позволяла себе иногда покемарить со скуки.

Извини, но как раз начали зашивать… Ну, точно рубаху какую. Потом отсоединят от него трубки, приборы, экраны, и он встанет и вернется в свой четырехэтажный дом любоваться на свои бриллианты… Извини, но не каждый день видишь, как собственное сердце исчезает в чужом теле…

Думаешь, когда он увидит эти бриллианты, сердце у него забьется так же, как у тебя, когда ты на них смотрел?

Лучше не надо, в его-то возрасте может не выдержать. Еще, не дай Бог, в нем что-нибудь лопнет. Один раз он почти умер, теперь нужно себя беречь. Ты должна поговорить с его душой…

Переживаешь за него? Он же выстрелил тебе в спину.

Я за свое сердце переживаю!.. А кроме того, знаешь, после смерти человек начинает смотреть на вещи объективнее. Я бы тоже выстрелил в сукиного сына, который захотел у меня что-то отнять.

Что же, к примеру? У тебя почти всё было краденое.

Да ведь то, что я украл, уже мое! Вот только не надо, Душа моя! Объективность объективностью, а здравый рассудок не покидает даже трупа. Потому он и называется рассудком…

Ну ладно, ладно… Сейчас действительно уже поздновато учить тебя морали. Надеюсь, душа этого господина сумеет лучше справиться с твоим сердцем.

Ты правда думаешь, что мое сердце в этом борове останется хоть отчасти моим?..

Хочешь сказать, он примется нелегально перегонять через границу автомобили в Баку или Одессу, балуясь по дороге амфетом или коксом, не чувствуя ни страха перед русскими, ни уважения к ним, и будет колотить витрины где-нибудь в Детмольде или другом каком Брауншвейке, чтобы набить себе карманы бриллиантами и часами от десяти тысяч и выше, а потом заживет у себя на Востоке, в городе, где собаки воют на пустырях, смахивающих на аэродромы, поселится на пятом этаже панельного дома вместе с матерью и бабкой… Нет, я мало в это верю. Чересчур экстравагантная картина даже для славянской души, романтически признающей примат сердца над разумом… При всем уважении… Он не поедет в Баку…

А я бы хотел, чтобы типа ездил. Мне это нравилось… Тысяча пятьсот километров за сутки… Мы брали в дорогу целые пачки десятидолларовых бумажек для русских гаишников, чтобы не приставали… И пистолет, на всякий случай. За границей становишься осторожным…

И все же вряд ли… Не в Тбилиси… От силы в Гэдээр, в какой-нибудь Болтенхаген, а там как увидит на пляже лица пенсионеров из Ростока, так и подумает, что он в Москве. В смысле приключений я бы не особенно на него рассчитывала.

Жаль мне моего сердца, Душа моя…

Я понимаю. Но не расстраивайся. Скоро все закончится. Скоро ты совсем умрешь и уже ничего не будешь чувствовать. Ничего.

А ты?

Я? Я бессмертна. Я буду каяться. Буду блуждать. Раз не сумела уберечь тебя от греха, то буду блуждать по свету и смотреть, как другие развлекаются, пускаются во все тяжкие, крадут бриллианты, автомобили, покоряют женщин, я же, лишенная тела и органов чувств, буду, так сказать, лишь бессильным свидетелем.

Уж лучше быть полным трупом, чем бессильным свидетелем…

Наверное, ты прав.

Ты будешь навещать мое сердце?

Даю слово.

Черт, это похоже на прощание перед вечной разлукой. Черт, я сейчас заплачу, Душа моя…

Что — не совсем?

Не совсем вечной. Ты католик.

Ну… допустим…

Мы, католики, верим в воскрешение тел.

Смотри-ка ты… забыл насмерть…

Уууааахххххх… уууууаааааххххх…

Просыпается… тс-с… просыпается… тс-с…

Уууааахххххх… уууууаааааххххх…

Лучше бы он спал…

Да. Мог бы ведь так спать и спать и при этом быть вполне себе живым. Одно другому не мешает.

Со спящими никаких забот.

Знай меняй им бутылки с растворами.

И измеряй температуру.

Давление.

Глюкозу.

Брей их.

Все хорошие, когда спят.

Им бы только спать.

…А этот, блин, просыпается… Прошу прощения…

Ничего, все знают, что у тебя бабка с Востока.

Так и есть…

Ууууууаааааахххххх… Здравствуйте… Где я? Хорошо тут, но не пойму, где это я… Никогда раньше здесь не был.

Как вам сказать…

Говори прямо, давай, сынок, не в бровь, а в глаз.

Вы… вы…

Совершенно верно… коллега имел в виду…

Да, собственно, ничего не случилось…

Ну да, все белое, кругом чисто, тихо, и двери кто-то позапирал. Так я и знал, так я и думал, этого-то и боялся с самого начала и всегда такую возможность учитывал. Это входило в мои расчеты. Я в тюряге! Но если вы думаете, что я трухану, что я прогнусь, вы ошибаетесь, тут вы лажанулись конкретно. Можете поцеловать меня в зад, клал я на вас!

Конечно, вы совершенно правы, тем не менее вы, однако, как бы ошибаетесь…

Не хотелось бы быть невежливым, но, сдается мне, что ты гонишь, сынок. То есть темнишь. А ведь ты государственный служащий и не должен врать, поскольку тебя наняли на деньги налогоплательщиков…

Служащий?.. На деньги налогоплательщиков?.. Да за деньги налогоплательщиков мы можем максимум сделать промывание желудка, а не такое…

Какое?

Никакое, никакое, я к коллеге обратился, что, конечно, в высшей степени…

Что-то для охранников уж больно вы зашуганные.

Для охранников…

Да, для охры.

Не так я себе это представлял. Мне казалось, если есть преступление, то есть и наказание. Наручники, террор, преследования, псы без намордников, прессование, а у вас почему-то такой вид, будто у каждого совесть нечиста.

А это она у вас должна быть нечиста, так ведь?

То-то и оно!

А почему, собственно?

…В том-то и загвоздка… Собственно, где-то глубоко во мне засело ощущение, что я торопился жить и хотел умереть молодым, но все прегрешения, которые мне приходят в голову, довольно абстрактные. Короче, я точно знаю, что должен сидеть, но не знаю, за что именно. Просто у меня такое чувство, что я должен сгнить в тюряге и горжусь этим.

Черт… Кто бы мог подумать…

Ха! К тому же мне охота разнести вашу тюрягу к едрене фене, чтобы камня на камне не осталось! Собственными руками! Спалить!

Ничего себе… Какие-то Балканы в миниатюре у нас дома… Что за идиот сказал, будто это просто мышца… Будто пересадить ее — то же самое, что почку…

И любоваться на пламя, и даже если меня на коленях будут умолять, чтобы я нассал в огонь, взять и не нассать!

Позвольте вам напомнить, что вы в немецкой клинике… пардон… тюрьме…

Е…ть их всех! Е…ть немцев! Сукины дети! Почти что все смахивают на пидоров. А бабы похожи на мужиков, хоть сейчас на войну! Тут только черные еще смотрятся более-менее. Остальные постоянно в кого-то рядятся, кто в итальянских безработных, кто в американских бандитов — не страна, а какой-то театр трансвеститов… Да, еще желтые. Эти держат фасон. Что ни говори, а я ни разу не видел на улице желтого в каком-нибудь дурацком прикиде. Нет, они маскарад не устраивают. Таскают на горбу свои валторны с виолончелями, реализуя перспективные планы. Только мой народ, будто люмпены какие-то, норовит выдать себя за непонятно кого. Ну точно как русские, как поляки, как гэдээровцы! Ходят в спортивных костюмах с отливом, пьют пиво из банок и кидают их куда ни попадя! Скоро своего от русского не отличишь! Мое сердце этого не выдержит и лопнет, ведь оно помнит и другие времена. Я должен был родиться желтым. Или наоборот — черным. Но не повезло! И мне ничего не остается, как заделаться узником совести и податься на нары, чтоб потом подпалить эту вашу тюрягу… и любоваться…