Интуиция. Burnt in the USSR - Александр Евгеньевич Цыпкин

Стажер

Вполне.

Инструктор

Вот в этом вся ваша суть… Много еще работы у нас. Слушай давай.

Сцена 10

Вероника Фролова, 78 лет

Ну вот как так, а?! Сразу все вспомнила. И даже вспомнила, как ничего не помнила. Вот они со мной намучились. Хоть бы кто-нибудь этот Альцгеймер вылечил уже. Хотя… хотя… Нет, надо лечить, моим тяжело было, особенно внукам. Я их любила, баловала, ох как баловала-то, внуков любишь по-другому, и я сейчас объясню, в чем разница. Родителям же кажется, что дети им должны. Я же тебя мучилась, рожала, значит, ты мне должен! Обязан. Я же воспитывала, ночами не спала, а ты вырос вот и начинаешь мнение свое иметь, а еще хуже, если мнение полностью моему противоположное. Ну и еще момент: мама с дочкой все равно как женщины конкурируют, а папа даже представить не может, что у его дочки с кем-то секс может быть, с сыновьями – то же самое, только наоборот. А внуки… Ты их любишь просто так и ничего взамен не просишь. Они это чувствуют и тоже любят просто так, ты их достижениями свои проблемы решать не хочешь, разница слишком большая, поэтому радуешься, даже если он бросил университет и ушел в музыканты, любишь и радуешься. Вот поэтому меня внуки и любили, и я их, а я же про них не помнила.

Сейчас вспоминаю, как они приходили, за руку держали, лица такие любящие были, а я как на чужих смотрела. А уж как дочь намучилась! Я же в итоге-то и ушла сама. Надеюсь, они меня найдут. Лежу сейчас, наверное, в морге уже, но они наученные, мне на шею повесили, как военным вешают, жетон такой, с именем и номером телефона. А ушла я потому, что поняла, что надо идти, почему не знаю, но надо.

Так вот я про Альцгеймер: с одной стороны, конечно, надо его лечить, а с другой – я в таком интересном мире пожила, в своем. Каждую вещь в доме чувствовала, они же живые… Или вот дождь, дождь же землю как ладонью гладит, он ее успокаивает, ты это чувствуешь. И тебе спокойнее становится. А еще людей видишь, то есть не понимаешь, кто это, но видишь, какой он сейчас: грустный или веселый, волнуется или, наоборот, хорошо ему; когда болеет видишь; правда, что с этим всем знанием делать – не знаешь. А когда сбегаешь, то тебе кажется, что ты Колумб, не знаешь, что там за каждым поворотом. Каждый человек – новый мир. Но пять лет многовато, хотя времени нет, это я сейчас понимаю, что пять лет прошло, а там-то у тебя каждый день как жизнь, засыпаешь и снова рождаешься. Открываешь глаза и не понимаешь, что такое свет, потом – что такое вздох, потом первый раз воду пьешь, ешь что-то, вкусы узнаешь, и целый день открытий.

А Лида, значит, развелась… два года назад, получается. Лида – это дочка моя, это она меня забрала. Стало быть, меня Игорь хотел в дом престарелых сдать? Игорь – это сын, вот ведь как иногда происходит! Мы с Лидой, помню, года два вообще, считай, не общались, а вот Игорюша такой родной был – и в дом престарелых… Хорошо, что это я только сейчас поняла, я помню, они при мне разговаривали, при мне. Как бы туда всем передать, что мы тут все вспоминаем потом, не надо при нас разговаривать. Лида меня к себе забрала, хотя самой-то уже за пятьдесят, неужели они из-за меня развелись? Получается, да! Зачем я все это вспомнила? Они и поженились из-за меня, я сказала, только через мой труп, они и решили проверить, очень он мне не нравился, простоватый какой-то. Лидочка моя большего заслуживала, я всегда говорила, а из-за него она так и закисла. Она на него всю жизнь положила, а он ее бросил из-за того, что со мной жить тяжело, то есть я все-таки права была. Надо было тогда молчать, не сказала бы, что я против, может, они бы назло и не женились бы.

Нет, я его понимаю, мне же сиделка нужна, а это деньги. Игорюша вот правильно хотел меня сдать, а Лидочка не смогла, я теперь помню! Мы после того, как ее Андрей бросил, ездили же меня сдавать! Точно, помню, приехали, поговорили с их главным, оставили меня, а потом через два часа Лидочка вернулась и забрала меня. Не смогла.

Спросите, как я сейчас вышла? На сиделку денег не хватало, в выходные со мной Лидочка. Она дверь не закрыла, когда мусор выносила, я и вышла, пора мне было уйти, может, не хотела дома умирать. А сейчас меня Лидочка найдет и не узнает, как я задыхалась, «скорую» вызывать не придется, а то вытащили бы еще, и опять ей со мной мучиться, нет уж, хватит. Может, к ней Андрей вернется, я ей и так жизнь испортила, вот хоть сейчас что-то хорошее сделаю. А вот про это я не подумала… Я же печку затопила зачем-то… А я не помню, заглушка там открыта или нет… Господи, Лидочка… Господи, зачем я эту печку затопила, я до сих не понимаю. Так страшно!

Я же главного не сказала. Я Лидочку отдала в спорт-интернат. Ей тринадцать было, тренер говорил, что талант, но что можно и из дома ездить, а я… Лидочка тогда плакала, просила ее не отдавать, а я… У меня тогда сразу два романа было. А тут спорт-интернат, на выходные можно ребенка забирать, всю неделю гуляй – не хочу, а можно и не забирать. Я и не забирала иногда. Игорь уже вырос и сам жил, Лидочка иногда к нему ездила. Он тогда первый раз в психушке, помню теперь, как Лидочке сказал: «Интернат не помнишь?» Получается, он мне тогда за нее мстил, а она не мстила. Помню, когда я ее первый раз оставляла, она на меня в окно смотрела. Все-таки научила я ее чему-то, раз она меня потом не бросила. Только бы я заглушку открыла… Все помню, а это не помню.

Сцена 11

Инструктор

Ох ты ж, как это я с Альцгеймером угадал!

Стажер (после раздумий)

Скажите, а она попробовала тогда мороженое из морошки?

Инструктор

Не-а, зря мучились.

Стажер

То есть попала сюда и поняла, что вы ее назад отправили, а она так и не попробовала. Это же в два раза больше сожалений. Очень