Посейдон - Пол Галлико

Может быть, я и стал бы спортсменом-профессионалом, потому что мне нравилось ездить на соревнования и бороться за свою команду, но только отец Таманьо этого не допустил. Он посоветовал мне поступить в школу полиции. Если бы не этот человек, я запросто мог бы стать панком, торгующим наркотиками, или обыкновенным мошенником, из тех, за кем сейчас я охочусь на своем участке.

Он замолчал, и все посчитали, что он закончил рассказ, но Рого вдруг снова заговорил:

— А ведь о Линде вы все неверно судили, мол, грубая и бездушная. Это жизнь сделала ее такой. Другая на ее месте давно бы сломалась…

— Да-да, — кивнула Джейн Шелби, — я почему-то сразу так и подумала.

— И не ошиблись, мэм, — продолжал Рого. — Ее сценическое имя было Линда Лэйн, а настоящее Косаско. Отец ее был пьяницей и тунеядцем, а мать зарабатывала на жизнь проституцией. Они жили в Огайо. В семье не было ни цента лишнего, и существовали они только на те деньги, которые удавалось заработать матери. В одиннадцать лет Линду изнасиловал ее собственный отец, а в четырнадцать местные хулиганы затащили ее на старую автостоянку и там по очереди воспользовались ею. В шестнадцать сама мать вывела Линду на улицу и стала торговать дочерью. — Рого помолчал и добавил: — С таким ужасом, надеюсь, никому из вас не приходилось сталкиваться.

Никто ему не ответил. Перед взором каждого вновь предстала эта несчастная женщина с кукольным лицом и сердцем, пронзенным страшным копьем.

— Но она не отчаивалась, не сдавалась. Она не собиралась быть такой же, как ее родители, — снова заговорил Рого. — Она сбежала в Лос-Анджелес, где пыталась устроиться хоть на какую-нибудь работу. На ее точеную фигурку клюнули местные мошенники, угонявшие автомобили. Она им помогала, на то и жила. Один негодяй обещал устроить девушку на киностудию, переспал с ней и бросил. Ей тогда повезло: у нее случился выкидыш.

В другой раз ей повезло меньше: ее засекли в машине вместе с угонщиком. Линда получила полтора года тюрьмы, но за хорошее поведение ее выпустили уже через четыре месяца. Потом ее заметил один помощник режиссера, тоже наобещал наивной девушке золотые горы.

Этот, правда, сдержал обещание, хотя и не до конца. Линда как будто пошла в гору, но однажды как-то ночью он далеко не трезвым возвращался от нее к жене, врезался на своей машине в столб и погиб.

Карьера Линды оборвалась. Тут бы ей и подумать о другой профессии, но она уже помешалась на сцене и ни о чем другом слышать не хотела. Ее снова заметили, худо-бедно обучили петь и танцевать и выпустили на Бродвее в мюзикле. Мюзикл провалился. Премьера стала настоящей катастрофой, критики порезвились на славу и в своих статьях живого места на Линде не оставили.

— Тогда-то вы у меня в магазине и восхищались этой девочкой, да? — вспомнил Мэнни Роузен.

— А вы знали о ее прошлом? — поинтересовался Мюллер.

— Конечно. Когда в нашем районе появляется новый человек, особенно из шоу-бизнеса, положение обязывает меня покопаться в архивах и выяснить о его личности все, что можно. Мне нужны были все ее связи, чтобы хотя бы примерно представлять, чего ожидать от этой особы, если она захочет задержаться в наших местах, а то и вовсе осесть.

— Вот это да! — не удержался Мартин.

— А я хоть и возненавидела ее, — вступила в беседу Нонни, — но пожалела. А теперь мне хочется, чтобы она снова очутилась здесь, вместе с нами.

— Но вы, Майк, никогда не говорили ей о том, что знаете ее прошлое, да? — поинтересовалась Джейн Шелби.

— А зачем мне было раскрываться? — пожал плечами Рого. — Я ведь понимал ее страх. Она боялась, как бы на Бродвее не объявился кто-нибудь из Лос-Анджелеса, кто мог бы просветить меня насчет ее «звездной» карьеры.

Он замолчал, и все погрузились в свои мысли.

Становилось невыносимо жарко. Казалось, легким не хватает воздуха. В темноте было слышно, как тяжело дышат все путешественники, но кто-то из них уже почти хрипел. Это напугало Мартина, и он включил свою лампу. Хрипела Белль Роузен. Ее муж сидел, прижавшись к стенке тоннеля спиной и уложив голову супруги себе на колени. Но даже в тусклом свете лампы, еле работавшей на подсевших батарейках, Мартин успел разглядеть, что лицо несчастной женщины нездорового землистого цвета.

Джеймс подумал, а много ли воздуха осталось на корабле. Они дышат уже тем воздухом, который продолжает удерживать судно на плаву, или же у них еще оставался небольшой «карман» на корме, кислород в котором явно подходил к концу?

Казалось, больше никто разговаривать не хочет, и когда Рого смолк, беседа иссякла сама собой. Мартина это не устроило. Он обязан отвлекать своих товарищей от невеселых мыслей. И потому он начал:

— Мисс Кинсэйл, вот вы как-то тут сказали, что всем нам цены нет. А что можете вы рассказать нам о себе самой? Что в вас такого особенного?

Там, где рядом с Джейн Шелби устроилась мисс Кинсэйл, послышался шорох.

— Ну что вы! — воскликнула Мэри Кинсэйл. — Я говорила только о вас. Что касается меня, то я не слишком интересная особа. — Она помолчала и добавила: — Но, конечно, семья у меня замечательная и очень дружная. Мы сами родом из Норфолка. У нас было великолепное поместье. Я с детства помню его. Помню огромный сад, многочисленную прислугу, горничных и, конечно, старенькую няню, которой сейчас, наверное, уже давно перевалило за восемьдесят. Помню, как живший по соседству граф Уолдринхэм всегда просил разрешения поохотиться в наших угодьях. — И она принялась описывать дом — настоящий дворец. Выходило, что мисс Кинсэйл из старинного рода. Что же она делает в банке лондонского предместья?

— Но, конечно, все в нашей жизни меняется, — спохватилась Мэри. — Люди, отношения между ними… Во всяком случае, меня вполне устраивает теперешнее мое скромное жилище. Знаете, из моего окна открывается прекрасный вид. Он всегда напоминает мне о моем женихе, Джеральде. Он, к сожалению, погиб.

Мюллер сразу понял, к какому роду девиц принадлежит мисс Кинсэйл: в их фантазиях непременно присутствует погибший, например, на войне, влюбленный в них молодой человек. Обычно его «убивали» сразу же после объявления или окончания войны.

Мэри продолжала, подтвердив догадку Мюллера.

— Там виден дом, из которого и ушел на войну Джеральд, — вздохнула мисс Кинсэйл. — А мы так любили вместе гулять по нашему очаровательному парку…

— Ой, милая моя, как мне вас жалко! — воскликнула чувствительная Нонни.

— Сначала Джеральд, а теперь вот еще и Фрэнк, — пожаловалась старая дева. — Как я смогу все это вынести?

Только один Мюллер догадался, куда воображение завело бедную мисс Кинсэйл. Но если Джеральда он смог «проглотить», то Скотт — это уже слишком! И этот ее дворец с горничными… Надо же было столько насочинять! Возможно, она действительно какая-нибудь дальняя родственница владельцев большого поместья, где она гостила несколько дней, и это событие запомнилось ей на всю жизнь.

— Да что он был за священник? — неожиданно возмутился Роузен. — Сначала молится Богу, потом сам же проклинает его и…

— Вероятно, он верил в действие и ненавидел бездеятельность, — вставил Мартин.

— Да, но верил ли он при этом в Бога? — задал свой вопрос Мюллер и тут же добавил: — А кто-нибудь в Него верит? Нет, так, чтобы на самом деле, а не формально?

— Конечно! — с жаром воскликнула мисс Кинсэйл. — Я верю. Всем сердцем, всей душой. Господь постоянно наблюдает за нами. Это Он сделал так, чтобы доктор Скотт отдал свою жизнь ради спасения нас всех.

Вдруг Мюллер ощутил, как под ним угрожающе дрогнул корабль, и подумал: «А, может быть, Бог только развлекается? Так сказать, играет с нами в кошки-мышки, а потом и проглотит всех нас с большим удовольствием?»

— За что же все-таки отдала свою жизнь Линда? — с горечью произнес Рого. — Да и что за жизнь она получила? Впрочем, и смерть вышла ничуть не лучше!

— Не надо так говорить, — осуждающе заметила мисс Кинсэйл. — Как вы можете, мистер Рого! Разве вы не католик? Разве вы не ходите в церковь?

— Да, я воспитан как католик. Но только вера моя не сможет объяснить мне, что же случилось с Линдой и за что. А что, если Скотт был послан только для того, чтобы она поскользнулась и упала? Не пойди мы за ним — Линда была бы еще жива.

— Или все бы давно погибли, — подытожил Мюллер.

— Уж не знаю сама, во что именно верю я, — заговорила Нонни, — но молитвы на ночь я читаю регулярно.

— И я тоже. Обязательно! — подхватила Сьюзен.

— А я уж и забыла, когда молилась в последний раз, — призналась ее мать.

— Лично сам я — агностик, — сообщил Мюллер. — А вы, Мартин?

Мартин прокашлялся. Он был рад, что его «подопечные» разговорились на такую далекую от кораблекрушений тему и отвлеклись от невеселых мыслей. Сам он готов был поддержать любую беседу, лишь бы его товарищи не поддавались унынию. Он ответил: