Не названа цена - Мария Дмитриевна Берестова

Однако, как это часто бывает с людьми рациональными и сдержанными, Леона безотчётно влекло к себе это проснувшееся в нём живое, необычное, непривычное ему, волнующее и нежное чувство. Его, конечно, и раньше привлекали те или иные женщины, и влечение такого рода не было ему совсем уж незнакомо; но чувство его к Илии разительно отличалось от всего его предыдущего опыта этой щемящей нотой глубокой нежности к ней. Наивный, почти детский взгляд Илии на мир позволял ей быть светлым и добрым человеком, который не разучился ещё видеть в людях лучшее и верить в это лучшее. Леон совсем не хотел, чтобы Илия так навсегда и осталась в мире своих радужных фантазий о реальности; но он не хотел и того, чтобы, знакомясь со взрослой жизнью и реальным миром, она была так глубоко ранена своими открытиями, что потеряла бы свою радостность и чистоту сердца. Ему хотелось быть рядом, когда она будет делать все эти страшные открытия, и поддержать её в этот момент, и помочь ей сохранить верность самой себе.

Эта потребность поддерживать и быть рядом привела к тому, что чувство Леона к Илии было наполнено особой бережной нежностью, и нежность эта, ненавязчиво окутывая его сердце, постоянно прорывалась наружу — и он даже сам не замечал за собой этого.

Бережность эта привела к тому, что и с её справкой он имел потребность обойтись аккуратнее, чем с другими; он не убрал её в общий короб, а оставил в верхнем ящике своего стола, под рукой. Ему, к тому же, постоянно хотелось перечитать её, но он удерживал себя от этого поступка, полагая его слишком глупым и нелепым.

Впрочем, едва ли это волевое усилие могло его от чего-то спасти — справка была слишком короткой, и он с первого прочтения прекрасно запомнил её наизусть. Но, по крайней мере, он воздержался от такой влюблённой глупости, как проговаривать эти несколько строк про себя снова и снова — однако и это не спасало его тоже, потому что он помнил их, и они жили внутри него, даже если он их и не проговаривал.

И если сперва Леон сделал из реакции Илии правильный вывод — что она просто пошутила из озорства и никак не ожидала, что шутку её можно принять всерьёз, — то это постоянное проживание написанных ею слов постепенно, исподтишка, размыло его восприятие ситуации. Эти слова, чем дольше он жил с ними, тем больше казались ему искренними — как они могли не быть искренними, когда он весь был ими полон?

И так, к концу рабочего дня, в нём подспудно окрепло убеждение, что и он не безразличен ей.

Убеждение это взволновало его, и невольно он задумался, как это вообще могло бы быть — он и она.

Его влюблённое воображение охотно поселило Илию в тот дом, который он желал построить, и столь же охотно приняло Илию как часть этой старой мечты. Всего через несколько биений сердца Леону уже стало казаться, что именно Илия всегда и была самой его мечтой, а дом лишь прилагался к ней — потому что, в самом деле, что толку в доме, если его не освещает своей улыбкой жена?

Так чувство, первоначально задвинутое им в дальний ящик с пометкой «неважно, подождать, когда само угаснет» неожиданно вышло на свет и, кроме того, обрело сверкающую золотым цветом резолюцию «самое сокровенное желание».

Леон не мог теперь сделать вид, что ничего не происходит. Такая кардинальная перестановка внутренних приоритетов требовала от него действий; но каких?

Больше всего теперь Леон боялся не столько оказаться отвергнутым, сколько сделаться смешным. Было, на его взгляд, что-то пошлое в том, чтобы начать ухаживать за своей стажёркой, и вся эта ситуация внезапно вспыхнувшего служебного романа никак не соответствовала глубине и серьёзности его чувств и намерений. Дело осложнялось ещё и чувством Илии к Рийару; Леон полагал унизительным пытаться бороться с кем-то — тем более, с Рийаром! — за симпатии Илии.

В глубине же своей души он особенно боялся, что он весь — со своей серьёзностью, со своими планами на общий дом и семью, со своим рассудочным подходом к жизни, — Илии совсем не нужен, потому что ей хочется именно такого, рийаровского, бесшабашного и яркого. Дело было даже не столько в том, что это оказалось бы весьма болезненно и унизительно — проиграть Рийару на этом поприще — дело было ещё и в том, что он разочаровался бы в Илии, если бы оказалось, что она такова.

Внутри себя Леон думал уже об Илии так высоко — так высоко, как он мог думать только о своей жене и матери своих детей, — что было бы совершенно катастрофично осознать вдруг, что она совсем даже не так высока и прекрасна, как он уже успел себе вообразить.

В целом, все эти внутренние метания привели к тому, что Леон, с одной стороны, уже не мог ничего не предпринимать — потому что он был человеком, который привык бороться за свои мечты, — но, с другой стороны, прямые действия слишком его страшили. Не в силах признать перед самим собой этот страх — быть смешным и отвергнутым — Леон нашёл ему другое толкование: что он боится оттолкнуть Илию слишком резким напором и что он боится поставить её в неловкое положение при нём, если будет действовать прямо. Поэтому он решил идти окольными путями и попытаться позвать её на свидание так, чтобы это не выглядело, как свидание.

Он объяснял себе это тем, что так даёт ей возможность отказаться и не испытывать при этом неловкости перед человеком, который является её наставником и начальником; на деле же он просто давал себе возможность сохранить достоинство в случае её отказа — ведь откажет она ему не как мужчине, и это не будет чувствоваться унизительным!

— В муниципалитете в выходной устраивают вечер камерной музыки, — с совершенно безразличным и невозмутимым видом сообщил он Илии на другой день после выписывания злополучной справки. — Обычно они присылают в управление приглашение на две персоны — для установления межведомственных отношений, — весьма казённым тоном объяснил он. — Но, кажется, это мероприятие бывает интересно только мне, — иронично заключил он подход к делу и озвучил, наконец, само предложение: — Возможно, вам тоже было бы интересно пойти?

Надо сказать, что в попытке обставить дело как «старший коллега хочет приобщить стажёра к прекрасному, а заодно и помочь обзавестись полезными