Расстояние - Георгий Константинович Левченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За прошедшие несколько месяцев Аркадий не раз в разговоре с дедом и только с ним пытался подступиться к данной теме, сам не зная зачем, наверное, чтобы просто узнать его мнение. Но что он хотел услышать в ответ? Одобрение, порицание или безразличие? Молодой человек не знал и ждал чего-то совсем непонятного. Так и получилось.
На следующий день после мероприятия, где познакомился с Подсоваловым, Безроднов-младший вдруг непреодолимо захотел что-то для себя уяснить, а поскольку с книгами он был на уверенное «вы», общение с мудрым человеком оказалось для него предпочтительней. Чего хотел понять, Аркадий вряд ли мог высказать словами, а вот нарисовать вполне. Эта картина явилась бы самой заметной его работой и проложила путь к славе, над ней он бы трудился со страстью и тщанием, и очень жаль, что мысль о её создании не пришла ему в голову. На полотне были бы изображены дети, играющие на фоне безликих многоэтажек, нечто среднее между портретом и пейзажем. Поздняя осень, всё выдержано в холодных сизых тонах, отовсюду, как водится, свисает свинцовое небо, два маленьких ребёнка приблизительно одного возраста беззаботно резвятся на детской площадке: девочка в аккуратном красном пальтишке раскачивается на качелях, вытянув ноги вперёд, а мальчик, одетый в зелёную куртку и джинсы, взбирается на только-только подсохшую после дождя горку, чтобы прокатиться. Больше вокруг никого нет. Сюжет незамысловат и не перегружен ни пафосом одиночества, ни судом над ближним, ни полузнайским менторством. Работа над произведением очистила бы душу Аркадия, но сейчас он оказался слишком суетен и прошёл мимо неё.
– Чем обязан на этот раз? – спросил Аркадий Иванович внука с обычной болезненной прямолинейностью, поприветствовав того ещё в прихожей, пригласив в зал и на этот раз не предлагая никакого угощения. Впрочем, в прошлые разы он тоже не предлагал.
– Просто поговорить. Ты куда-то спешишь?
– Нет, – оскорбившись, отрезал тот, и далее с наигранным упрёком, – превратили деда в чёрт знает что. Оксанка тоже повадилась за советами, но она приходит не с пустыми руками, – после этой фразы он широко улыбнулся.
– Мне с ней тягаться бесполезно, так что я не стану и пытаться.
– А для разнообразия мог бы.
– Зачем, если известен результат?
– Надо же какой провидец! С чего ты взял, что он известен, может, ты как мужчина лучше поймёшь, чего мне хочется?
– Алкоголя я тебе покупать не буду.
– Жаль, очень жаль. Я, конечно, и сам могу, но как-то не по себе гробить здоровье своими же руками.
– Значит, надо моими, чтобы я потом, если с тобой вдруг что-то случиться, всю жизнь мучился угрызениями совести?
– Я тебя умоляю, «всю жизнь»! Ну, помучился бы годок-другой, потом, как повзрослел, дошло бы что мне теперь от жизни мало достаётся хорошего, а разговор и пара рюмок с внуком стали бы хоть каким-то светлым пятном.
– Пережить такое даже несколько лет, дорого стоит.
– Ты говоришь как Плюшкин, но только не о деньгах, а о жизненном опыте. Не надо. Ты не вполне понимаешь, кто что пережил.
– Совершенно не скареден ни в каком отношении.
– Ну да. Просто мало чего можешь дать.
– Ты тоже не умеешь делиться.
– И то правда. Но я ведь не со зла, может, по глупости, правда, не надейся, не сильно большой, но точно не со зла. Я просто не понимаю, кому что нужно и что конкретно я могу дать. Когда переживёшь так много, как я, начинают теряться оттенки, иные мелочи забываются, не из прошлого, настоящего, забываешь обращать на них внимание. А, может, это уже старческая немощь, силы давно не те, ото многого хочется просто отмахнуться.
– Ты ещё не стар.
– Да брось, ненавижу такие разговоры. Всё равно что говорить, камень – не камень, Солнце – не Солнце, дом – не дом. «Ты ещё не старый», – повторил Аркадий Иванович с крикливым брюзжанием в голосе и страхом глубоко в сердце, – глупость! Если за этим пришёл, то лучше уходи.
– Не за этим, а навестить, поговорить.
– Молодец, конечно, что деда не забываешь. Не слушай меня, я рад, что приходишь, пусть редко.
– Времени мало.
– На что же ты его тратишь? Насколько я понимаю, ты ещё не устроился на работу, не стал учиться и семьи у тебя нет. Куда же оно уходит?
– Жизнь насыщенная, то одно, то другое.
– Это например?
– Ну там, друзья, знакомые, хожу на мероприятия, общаюсь с людьми, набираюсь опыта, к тому же стал много рисовать. Так всё время и проходит.
– То есть по большому счёту бездельничаешь.
– Отчего же? Я ведь говорю, что много рисую.
– И сколько часов в день у тебя на это тратиться?
– Часа полтора-два. Мне тяжело сконцентрироваться с такой жизнью.
– О чём ты говоришь?! Это моим батюшке с матушкой тяжело было в коммуналке впроголодь ребёнка растить, а потом ей в войну меня оберегать; это мне было тяжело в детском доме сиротой расти; это отцу твоему было тяжело по рынкам да по барыгам бегать, толкать свои товары, а потом, когда чего-то добился, пережить смерть жены! Уж поверь мне, тебе не тяжело.
– Я тоже мать рано потерял, но дело даже не в том. Вот ты сейчас всё это сказал, и я, наконец, понял, что мне, на самом деле, тяжелее, чем всем вам. Вы не имели моих возможностей, поэтому с вас спрос небольшой, главное – выжить, а у меня все возможности налицо, поэтому… – Аркадий на минуту задумался, отвёл глаза в сторону, подбирая слова. – Поэтому ответственность за созидание моей судьбы лежит исключительно на мне, и просто жить, завести детей и найти работу (в любой последовательности) я не могу, этого будет недостаточно, да и меня самого не удовлетворит.
– В чём-то ты, конечно, прав. То, что мы ничего не делали, кроме как выживали, накладывает на тебя ответственность и за наши жизни. Кто бы мог подумать,
