Здесь был Рим. Современные прогулки по древнему городу - Виктор Сонькин

Когда-то, в героические гомеровские времена, колесницы были грозным оружием, танками бронзового века. Но для римлян, требовавших хлеба и зрелищ (а если переводить эти слова сатирика Ювенала дословно, то «хлеба и цирков», panem et circenses), связь с боевым прошлым была чисто условной, и колесницы ассоциировались в первую очередь с развлечениями.

Перед началом скачек все участники представления проходили перед зрителями в торжественной процессии, которая называлась pompa (откуда наше слово «помпа»). Затем колесницы выстраивались в ряд на стартовой позиции в специальных загончиках под названием «клетки» (carceres). Клетки были расположены так, чтобы у каждого из участников оставалось одинаковое расстояние до линии старта. Количество лошадей в упряжке варьировалось от двух до десяти (десятерней, как вы помните, пытался управлять Нерон на Олимпийских играх), но чаще всего их было четыре. Чиновник, председательствующий на состязаниях, подавал сигнал, выпуская из рук белый платок; клетки открывались, и колесницы бросались вперед.

Римский ипподром не был ни круглым (хоть и назывался «цирк»), ни овальным; больше всего по форме он походил на канцелярскую скрепку, с одной стороны прямоугольную, с другой — закругленную. По средней линии арены шел высокий разделительный барьер, называемый spina («хребет»), по краям которого стояло по три конических столба, называемых meta («цель»). Возница должен был развернуть свою упряжку вокруг этих поворотных столбов. Чем ближе к барьеру и мете происходил разворот, тем меньше оказывалась дистанция, которую проходила колесница, и, соответственно, тем скорее она могла прийти к финишу. Но и риск врезаться в барьер при этом повышался.

На спине (ударение на первом слоге) стояли скульптуры, обелиски и приспособления, фиксирующие ход гонки. Эти приспособления имели вид семи шаров (точнее, яиц — в честь укротителей коней Кастора и Поллукса, которые вместе со своей сестрой Еленой родились из яйца, потому что их отец, Зевс, зачал их в облике лебедя) и семи дельфинов — в честь еще одного покровителя лошадей, бога Нептуна. Когда все колесницы проходили круг, служители снимали по яйцу и меняли положение дельфинов.

Кругов обычно делали семь, всегда против часовой стрелки. На старт могло выходить до двенадцати колесниц, но не все они доходили до финиша. Возница мог не справиться с управлением, врезаться в спину или в мету, столкнуться — случайно или нарочно — с другой колесницей; зрелищные аварии, которые, несомненно, составляли один из главных соблазнов скачек, назывались у римлян словом naufragio — «кораблекрушение». Возница обвязывал вожжи вокруг всего тела и наматывал их на руки, чтобы при необходимости тормозить лошадей всей своей массой, — но это означало, что в случае крушения у него почти не было шансов остаться целым и невредимым. У каждого колесничего имелся кинжал, чтобы быстро обрезать вожжи при падении — но далеко не каждый успевал его достать. Век возницы, как правило, был короток.

Зато удачливые спортсмены становились такими же героями толпы, как и в наши дни. Возницы обычно были людьми низкого звания — рабы, вольноотпущенники; однако после нескольких побед они скапливали достаточное состояние, чтобы выкупиться из рабства и уйти на покой. Никто этого не делал: тщеславие и адреналин не пускали. На счету многих были сотни побед. Поэтическая эпитафия одного такого героя сохранилась в стихах Марциала:

Я Скорпус, любимец шумного цирка.Рукоплесканий твоих, ветреный Рим, я слышал немало.Но лихая судьба мои посчитала победыВместо лет, и сочла стариком —А всего двадцать шесть мне было.

Не только удачливые возницы, но и опытные лошади пользовались славой и почетом. Лучшие конные заводы находились в Северной Африке, в Испании и Лузитании (Португалии). В Рим лошадей доставляли специальным морским транспортом. К соревнованиям они приступали только по достижении трех лет. Жеребца (обычно в скачках участвовали жеребцы), выслужившего положенное, с почетом отпускали на вольный выпас. Но вряд ли такая судьба ждала многих. Античный ветеринарный трактат описывает многочисленные напасти, которым были подвержены цирковые кони: удары бича (как собственного возницы, так и соперников), повреждения языка от слишком сильно натянутых вожжей, травмы, нанесенные колесами и осями. Максимум мастерства требовался от коня, запряженного с внутренней (левой) стороны упряжки: при идеальном огибании меты он должен был буквально стоять на месте, позволяя трем своим товарищам описать дугу. Видимо, именно внутреннего скакуна отмечали надписями наряду с возничим на рельефах, мозаиках и фресках, посвященных победителям.

Но одного лишь соперничества возниц было бы недостаточно для того уровня боевого безумия, которым была пронизана атмосфера скачек. Дело в том, что скачки были не индивидуальным, а командным спортом. Для обозначения понятия «команда» использовалось слово factio, во множественном числе factiones — то же самое, которое в республиканскую пору обозначало нечто вроде политических партий. Их было четыре: белые, красные, синие и зеленые. Позднеантичные христианские авторы, которые в ходе страстного осуждения языческих развлечений сообщили довольно много технических подробностей, уверяют, что эти цвета обозначали времена года (например, синий — осень). При Домициане к ним добавились пурпурный и золотой, но это нововведение просуществовало недолго.

Болельщики во все эпохи совершенно одинаковы. Люди, склонные брюзжать по поводу слишком рьяного увлечения спортом, — тоже. Вот что писал Плиний Младший в одном из своих писем:

Плиний Кальвизию привет.

Все это время я провел среди табличек и книжек в самом приятном покое. «Каким образом, — спросишь, — мог ты добиться этого в городе?» Были цирковые игры, а этим родом зрелищ я отнюдь не увлекаюсь: тут нет ничего нового, ничего разнообразного, ничего, что стоило бы посмотреть больше одного раза.

Тем удивительнее для меня, что тысячи взрослых мужчин так по-детски жаждут опять и опять видеть бегущих лошадей и стоящих на колесницах людей. Если бы их еще привлекала быстрота коней или искусство людей, то в этом был бы некоторый смысл, но они благоволят к тряпке, тряпку любят, и если бы во время самих бегов в середине состязания этот цвет перенести туда, а тот сюда, то вместе с ней перейдет и страстное сочувствие, и люди сразу же забудут тех возниц и тех лошадей, которых они издали узнавали, чьи имена выкрикивали. Такой симпатией, таким значением пользуется какая-то ничтожнейшая туника, не говорю уже у черни, которая ничтожнее туники, но и у некоторых серьезных людей; когда я вспоминаю, сколько времени проводят они за этим пустым, пошлым делом и с какой ненасытностью, то меня охватывает удовольствие, что этим удовольствием я не захвачен. И в эти дни, которые многие теряют на самое бездельное занятие, я с таким наслаждением отдаю свой досуг литературной работе. Будь здоров.[42]

Естественно, соперничество порой доходило до стычек, драк, кровопролития. Римская страсть к скачкам передалась византийцам. В 532 году спортивные страсти константинопольских болельщиков переросли в восстание, в ходе которого сгорело полгорода, а император Юстиниан едва не лишился престола.

Интересно, что преданность какой-то конкретной команде (из которых самыми популярными были синие и зеленые) была свойственна именно болельщикам, а не возницам: из эпитафий и других свидетельств очевидно, что многие спортсмены на протяжении своей карьеры выступали за разные команды, нередко — за все четыре. Зато от болельщиков до нас дошли свинцовые таблички с заклинаниями такого содержания: «Демон, кто бы ты ни был, с этого дня, с этого часа, с этого мгновения истязай и казни лошадей „зеленых“ и „белых“, убивай их возниц, обрушь колесницы, не оставь дыханья в их телах». «Искалечь каждый член, каждое сухожилие, плечи, лодыжки и локти „красных“ возничих, доведи до исступления их рассудок, их разум, их чувства, пусть они не знают, куда правят, выдави им глаза, пусть не видят пути — и они, и их кони».

Бен-Гур

В 1880 году американский генерал Лью Уоллес опубликовал роман о жизни и судьбе иудейского аристократа, чья жизнь преображается от соприкосновения с Христом и первыми христианами. Роман назывался «Бен-Гур: История Христа». Уоллес провел долгие годы в библиотеках, стараясь узнать все, что можно, о жизни римской Иудеи — о тканях, которые тогда носили, о местной флоре и фауне, о быте, об архитектуре и строительстве. Критики всегда относились к «Бен-Гуру» пренебрежительно, но коммерческий успех романа был феноменален. Он быстро потеснил «Хижину дяди Тома» с первого места в списке бестселлеров и оставался самой многотиражной американской книгой (за исключением Библии) до появления «Унесенных ветром». Успех «Бен-Гура» заставил религиозную американскую публику пересмотреть отношение к безбожной практике писания романов, так что в истории американской литературы Уоллес сыграл далеко не последнюю роль. Но едва ли не большую роль он сыграл в истории кино. Сцена гонок на колеснице, в которой главный герой соревнуется с бывшим другом детства, а ныне злейшим врагом, римлянином Мессалой, из экранизации 1959 года стала легендарной. Не всем известно, что до «Бен-Гура» с Чарлтоном Хестоном в главной роли, фильма, который собрал одиннадцать «Оскаров», спас от финансового краха компанию MGM и возродил интерес к древнеримским сагам на большом экране, был немой фильм 1925 года с выдающимся Рамоном Новарро в главной роли и в нем тоже центральное место занимала колесничная гонка. Там, правда, не было феноменального прыжка белых коней Бен-Гура через обломки разбившейся колесницы, но по уровню операторской работы и по напряженности кадра «Бен-Гур» 1925 года едва ли не превосходит знаменитый ремейк. Уже тогда при подготовке пришлось серьезно задуматься о том, как именно была устроена технология римских цирковых скачек — в современном спорте никакого аналога им не существует. Съемки обоих «Бен-Гуров» по праву считаются выдающимися достижениями так называемой «практической археологии». Но даже это еще не все! В 1907 году, в младенческую пору синематографа, был снят пятнадцатиминутный «Бен-Гур» — тоже с колесничной гонкой! В роли возниц выступали пожарные со своими водовозными клячами; сцену снимали на пляже в Нью-Джерси.