Здесь был Рим. Современные прогулки по древнему городу - Виктор Сонькин

Остров и два моста. Рисунок неизвестного английского художника XIX века.

Хотя никаких следов храма пока не обнаружили, археологи почти уверены, что он находился ровно на том месте, где сейчас стоит церковь Святого Варфоломея, и средневековый колодец возле алтаря — возможно, прямой потомок священного Эскулапова фонтана. Портик храма использовался как приемный покой — об этом свидетельствуют найденные там надписи и приношения. Изолированность острова от остального города делала его медицинскую функцию вполне оправданной. Он продолжал принимать увечных и болящих в средние века, да и сейчас там находится больница с красивым названием Фатебенефрателли («братья, творите добро»), которая непрерывно работает с 1548 года.

Узкий, длинный остров с двумя мостами, вытянутыми перпендикулярно берегам наподобие весел, напоминает плывущий корабль. В античности эта мысль тоже пришла кому-то в голову, и в восточной части острова был выстроен корабельный нос из травертина (не исключено, что на западе была и корма). Этот нос изрядно потрепан временем, но виден и сейчас. Под ним — главный патрон острова, Эскулап, со своей змеей, обвившейся вокруг жезла, а над ним — полицейский участок.

Путь обратно лежит по Фабрициеву мосту (Ponte Fabrizio). Это единственный действующий древнеримский мост в черте города — остальные подвергались значительным перестройкам. Посвятительная надпись повторена четыре раза — под двумя пролетами моста с каждой стороны; в ней говорится, что мост соорудил Луций Фабриций, смотритель дорог (curator viarum). На арке со стороны Марсова поля есть еще одна надпись, помельче, но тоже повторенная дважды — о том, что спустя сорок лет после строительства консулы проверили состояние моста и нашли его удовлетворительным (проверка была проведена после катастрофического наводнения).

В средние века мост часто называли «еврейским» (из-за близости к гетто), а сейчас называют «мостом четырех голов» (Ponte dei Quattro Capi) из-за скульптурных изображений вроде двух четырехликих Янусов (то есть голов на самом деле восемь), которые были установлены на мосту в XIX веке и украшают его до сих пор.

Но самый славный мост через Тибр — первый, известный как Свайный (Pons Sublicius). Он был построен без единого гвоздя — может быть, еще до того, как латиняне научились обрабатывать бронзу и железо. Им заведовала специальная коллегия жрецов (отчего впоследствии слово «мостостроитель» — pontifex — стало синонимом слова «жрец», дойдя даже до наших дней как титул папы римского). Когда именно он прекратил существовать — неизвестно; в поздние императорские времена он еще стоял где-то неподалеку от Бычьего форума. Самое известное происшествие, связанное со Свайным мостом, произошло в глубокой древности, в первые годы республики. После изгнания этрусских царей Рим находился в состоянии постоянных стычек с этрусками, и в какой-то момент враги полностью заняли правобережный холм Яникул. Воин Гораций Коклес обратился к соратникам с призывом немедленно разобрать Свайный мост — ведь если этруски пересекут реку, то они займут Капитолий и Палатин так же легко, как захватили Яникул. Инженеры принялись за работу, а сам Коклес с еще двумя смельчаками встал на правом берегу, готовясь отразить нападение многотысячной этрусской армии. Пока мост стоял, Коклесу удавалось сдерживать натиск; вражеские дротики впивались в его огромный щит, не причиняя вреда. Когда же мост наконец рухнул, он обратился к реке с молитвой:

«Отец могучий Тибр, о римлян друг и страх!Доспехи и судьбу мою укрой в своих волнах!»И на виду у армий, стоявших с двух сторон,Не снявши снаряженья, в пучине скрылся он.

Так написал об этом политик и поэт Томас Маколей в сборнике «Сказания Древнего Рима», который когда-то заучивали наизусть во всех британских школах. А древние авторы о судьбе Коклеса рассказывали разное: Полибий — что он утонул, Дионисий Галикарнасский — что был ранен, а Ливий, автор самого подробного рассказа, — что выжил, выплыл, и ему дали столько земли, сколько можно опахать плугом за день, и поставили статую в Комиции. Впрочем, Ливий скептически добавляет: «таков был его подвиг, стяжавший в потомках больше славы, чем веры».[40]

Подвиг Горация Коклеса. Гравюра XVII века.

Большой цирк

Хотя никаких зданий и даже почти никаких развалин на месте Большого цирка нет, он остается одной из самых живых древнеримских достопримечательностей: там лежат на траве, целуются, выгуливают собак, совершают пробежки и иногда проводят концерты и демонстрации.

Долина между палатинской и авентинской возвышенностями идеально подходила для спортивных состязаний. По легенде, впервые ее приспособил для этих целей сам основатель города Ромул, когда пригласил жителей окрестных деревень в только что построенный Рим — якобы полюбоваться архитектурой и посмотреть на состязания, а на самом деле — чтобы похитить невест для своих головорезов. «А когда подошло время игр, которые заняли собою все помыслы и взоры, тут-то, как было условлено, и случилось насилие», — рассказывает Тит Ливий.[41] Постоянный цирк на этом месте возвел царь Тарквиний Древний, а позднейшие правители его много раз расширяли, украшали, перестраивали после многочисленных пожаров. Подобно Колизею, Большой цирк был разбит на секторы, в каждом из которых имели право сидеть только люди определенного статуса (сенаторы, всадники и так далее). В отличие от Колизея, в цирке не было дискриминации по половому признаку — женщины и мужчины сидели вместе, и в «Науке любви» Овидий подробно рассказывает, как именно следует ухаживать за девушкой в таких идеальных условиях: предлагать подушку для сиденья, следить, чтобы какой-нибудь невежа в заднем ряду не утыкался ей в спину коленями, сдувать пылинки (настоящие или воображаемые). За этим занятием наш повеса совершенно не смотрит на арену, и о цирковых играх Овидий говорит до обидного мало.

Цирк в свою лучшую пору был великолепен. Плиний Старший считал его одной из трех самых красивых построек Рима. При Юлии Цезаре вокруг арены выкопали защитный ров с водой, при Августе поставили египетский обелиск из розового гранита (сейчас он на Пьяцца дель Пополо), при Нероне установили по всему периметру деревянные перила, обшитые слоновой костью, которые свободно вращались на оси. Сделано это было для того, чтобы когти львов или тигров, которым бы пришло в голову напасть на зрителей, соскользнули на этом защитном устройстве. На трибунах размещалась специальная императорская ложа — пульвинар. Однако если императору не хотелось жариться на солнце среди подданных, он с легкостью мог насладиться представлением из окон императорского дворца: склоны Палатина — естественное продолжение северных трибун Большого цирка. Наконец, в честь иудейских побед Веспасиана и Тита с восточной стороны арены установили тройную арку (которую не следует путать с Аркой Тита на восточной оконечности Форума).

Сколько народу вмещал Большой цирк — трудно сказать с определенностью. Плиний Старший приводит цифру в 250 тысяч. Если так, то смотреть на игры могла собраться четверть населения города.

Во время правления императора Антонина Пия, в целом довольно благополучного, в Большом цирке произошел самый масштабный по числу жертв несчастный случай за всю историю мирового спорта: при обвале трибун погибло 1112 человек. (Для сравнения: самая страшная спортивная трагедия в отечественной истории, давка в «Лужниках» во время матча московского «Спартака» с голландским «Харлемом» в 1982 году, по официальным данным, унесла жизни 67 человек.)

Последние состязания в Большом цирке состоялись в 550 году при готском короле Тотиле, и в этом же веке постройки цирка стали потихоньку растаскивать на строительный материал, так что до наших дней от них не осталось почти ничего, кроме жалких развалин «клеток» (о которых чуть позже) с восточной стороны.

Цирковые игры (ludi circenses) были разнообразны: атлетические состязания, навмахии (морские сражения), травли животных, постановочные битвы, «троянские игры» (что-то вроде выездки, в которой участвовали мальчики допризывного возраста), порой — особенно до возведения Колизея — даже гладиаторские бои. Но основным содержанием и смыслом цирка были колесничные бега.

Когда-то, в героические гомеровские времена, колесницы были грозным оружием, танками бронзового века. Но для римлян, требовавших хлеба и зрелищ (а если переводить эти слова сатирика Ювенала дословно, то «хлеба и цирков», panem et circenses), связь с боевым прошлым была чисто условной, и колесницы ассоциировались в первую очередь с развлечениями.