Ястреб халифа - К. Медведевич

Мысли об Айше были приятными — чего нельзя было сказать о других заботах.

Так или иначе, но после всех бедствий и жестоких избиений, в аль-касре и в домах горожан укрывались еще сотни две умейядских женщин — и множество детей. Обоего пола. Ибн Хальдуну донесли, что около двух десятков мальчиков из мятежного рода — в возрасте от трех до двенадцати лет — выжили. Тех, кто был постарше, на третий день после въезда халифа в город казнили на базарной площади — вместе с отцами. В толпе вокруг помоста ахали и проливали слезы, но тут уж ничего нельзя было поделать: отцы ели гранат, а у детей на зубах оскомина.

Теперь настало время решить судьбу харимов — и малолетних Умейя, еще живущих вместе с матерями на женской половине.

На пятый день пребывания в Куртубе Исхак ибн Хальдун докладывал Аммару положение дел:

— Мы ждем твоих указаний, о мой халиф. Некоторых детей уже продали работорговцам, но они еще в городе. За небольшую награду их передадут моим людям. Я думаю, что триста динаров за голову будет достаточно, чтобы мы получили всех Умейядов мужского пола старше трех лет отроду — я думаю, что нам даже продадут своих мальчишек или детей невольников, так что в конце концов их наберется даже больше, чем нужно. С женщинами проще — в город уже прибыли казенные свахи из соседних городов. Прикажешь действовать, о мой повелитель?..

Халиф аш-Шарийа тяжело вздохнул и — тут уж ничего не поделаешь, судьба есть судьба, — кивнул:

— Поступайте с семьями мятежников согласно законам и обычаям.

Вазир сказал:

— Я думаю, уже через несколько дней мы сумеем собрать всех, о мой халиф. Их придется вывезти ближе к Агмату — только там Ваданас разливается достаточно широко и становится глубоким…

По законам и обычаям аш-Шарийа несовершеннолетних детей мятежников полагалось топить в реке. Спутанных жертв увязывали в мешок и клали в лодку, привязывали камни к щиколоткам, нагружали суденышко камнями, выводили на глубокое место — а потом палач искусно дергал за веревку, так что все лодки с приговоренными переворачивались, и те сразу шли на дно. Такая же казнь полагалась женщинам-ослушницам из харимов.

Старый вазир замолчал и выжидающе посмотрел на своего халифа. Аммар вздохнул и сказал:

— Рассказывают, что Хаджадж однажды шел по улице и вдруг поскользнулся. Оказалось, это была дынная корка. Хаджадж вынул джамбию и изрубил ее в куски. Когда люди спросили его, зачем он выставляет себя на посмешище и сражается с кожурой дыни? Но Хаджадж сказал: эта корка оскорбила меня — и она мой враг. Неужели я пощажу врага? И его спросили: если ты так суров с дыней, то что же делать с людьми, если они провинились перед тобой? И Хаджадж ответил: свободных не обижай, а если уж обидел — руби головы.

Ибн Хальдун понимающе кивнул. И сказал:

— Твоя мудрость велика, о мой повелитель. Воистину, невольниц всегда можно раздарить или продать. А свободные женщины не простят гибели своих детей и будут мстить. Твой отец, твой дед и твой прадед поступали таким же предусмотрительным образом. Единственно, прошу тебя, о мой повелитель, — наберись терпения. Собрать женщин будет труднее — с женщинами всегда труднее иметь дело, — тут Исхак рассмеялся.

Аммар тоже усмехнулся. А потом посерьезнел и сурово сказал:

— Даю тебе еще пять дней. Когда все завершится, скажи мне — я совершу дуа, прося об упокоении их душ.

Дуад плохо помнил, что случилось тем утром в масджид — он сразу же закрыл лицо ладонями и уткнулся отцу в бок. Ему было уже семь лет, и такая трусость не красила Дуада ибн Фадля ибн Умейя — но когда под арками галерей зазвучали нечеловечески гулкие и пронзительные голоса, его сердце сжалось в комок и все члены тела оцепенели.

Так он и лежал — скорчившись на полу, залепив лицо руками и прижав колени к груди. Когда все стихло, он открыл глаза — в них стояла темнота. В ужасе вскрикнув — неужели он умер и не заметил? — Дуад заколотил руками и сбросил с лица легкую черную ткань. Оказывается, отец накрыл его своим биштом.

Фадль ибн Аббас ибн Умейяд лежал рядом — навзничь, раскинув руки. На груди отца, затянутой в охряную ткань-зинданчи, расплылось еще более яркое пятно. Но лицо казалось странно спокойным. Рядом лежали дядя и Зайят. Другого двоюродного брата, Бахра, Дуад не увидел. Возможно, потому, что в глазах все затуманилось от слез. Коленям стало мокро — утерев лицо рукавом, мальчик обнаружил, что сидит в луже крови. Справа кто-то пошевелился и отвалил тело старого Махтуба, повара. Показалась смуглая бритая голова, сверкнула золотая сережка в ухе — это был Афли, дядин невольник. И тут же раб охнул и упал ниц, прямо лицом в огромный окровавленный живот покойного повара. Дуад поднял глаза и в ужасе застыл: прямо перед ними, на крохотном пятачке между распростертыми телами стояло высокое существо в алой одежде. В окровавленной руке существо держало длинный изогнутый меч. Золотые глаза на небесной красоты лице против воли притягивали взгляд Дуада: мальчик не мог ни пошевелиться, ни даже вскрикнуть — горло перехватила судорога.

Ангел смерти заговорил:

— Я не должен был делать этого на твоих глазах — но у меня не было другого выхода. Если ты вырастешь и поймешь, что между мной и тобой есть дело мести, — приходи, я буду ждать. Мое имя — Ньярве но-Аймейа из Ауранна. А сейчас — иди. Теперь вы можете покинуть эти стены.

С этими словами ангел вложил меч в ножны и улетучился. Дуад сглотнул и попытался упасть в обморок, но в его плечо вцепились чьи-то крепкие пальцы:

— О мой юный господин, они открыли двери! Нам нужно бежать, пока нечисть не передумала!

И Афли подхватил мальчика за локоть и, спотыкаясь и оскальзываясь подошвами своих кожаных туфель, поволок его к сияющему солнечным светом дверному проему.

…— Вах, да это сокровище, а не отрок! Белокожий, стройный, свежий как персик! Смышленый! Из него выйдет прекрасный гулям!

— Триста!

— Да помилует тебя Всевышний! Четыреста, и ни динара меньше!

Афли торговался отчаянно, хотя его разбирал страх: он выволок мальчишку из масджид и потащил не по Медной улице, а сразу свернул в переулки квартала Хаттайбы, но мало ли, их все равно могли выследить. Петляя и сворачивая, спускаясь по лесенкам и перебежками пересекая площади с колодцами и старыми вязами, он добрался до дома Саида ибн Джуди, торговца, через руки которого сам попал на сытное место в семью ибн Аббасов. На его счастье, тот оказался дома — а рядом с ним сидело еще четверо мужчин. Они носили самые простые суконные халаты и белые чалмы, но внимательный взгляд отмечал и тауширную работу на ножнах ханджаров, и золотую инкрустацию на рукоятях хорасанских шамширов. А когда они заговорили, оказалось, что выговор у них басрийский — и тут Афли серьезно задумался над своей судьбой. Если он сейчас не будет осторожен, его приберут в колодки на ту же повозку, что и лежащего рядом на ковре мальчишку.